Р.С. Липец
Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе.
// М.: 1984. 264 с.
Содержание
Часть I. Батыр.
Часть II. Конь.
Птица с крылом — муж с конём.
Махмуд Кашгарский
Введение. ^
Цель этой книги — показать возможность выявления живых историко-этнографических корней эпоса тюркоязычных и монголоязычных народов евразийских степей.
Для развития общественно-экономических отношений у степных народов в прошлом огромное значение имело коневодство, а конница представляла элиту войска. Поэтому в их эпосе нашло яркое отражение всё то, что связано с главным героем — всадником-батыром — и с его конём.
Эти эпические образы многослойны; их стадиальная, ареальная и этническая модификация подчинена определённым закономерностям. В историческом аспекте для героя это переход от образа исполина, мага к воинской героизации; для коня, с вещими свойствами, — от тотемического родоначальника или покровителя героя к идеальному транспортному, в основном боевому животному.
Отдельные черты всех этих представлений сосуществуют в каждом из эпических произведений; в статике их анализировать нельзя. Однако для классического героического эпоса, сформировавшегося как особый жанр в эпоху становления раннеклассового общества, в центре всё же стоит отражение завершающего этапа развития обоих образов.
В преломлении художественной специфики эпоса батыр и его конь выступают слитно, как почти равноправные партнёры. Парность этих образов подчёркивается и средствами поэтики.
Именно в это время конница стала решающей силой в военных действиях (удерживая за собой такое значение в средневековье, да и позднее). Всадничество, связанное с ростом значения прослойки конных воинов-профессионалов (последний термин в известной мере условен, так как воины не утратили ещё других функций членов общества), более всего содействовало изменениям в общественной жизни кочевников, служа одним из факторов разрушения родо-племенного строя.
Без освещения историко-этнографической обстановки и социальных отношений периода, отражённого в эпосе, не
(3/4)
будет полностью понятен глубокий интерес его к образу батыра — конного воина — и его коня, спутника и неотъемлемого атрибута воинской жизни. Но при определении того, что представляла собой социальная среда, в которой создавался эпос, возникает ряд сложностей.
Тюрко-монгольские народы проходили путь исторического развития неравномерно, и к моменту сложения у них эпоса в нём оказались зафиксированными различные стадии процесса. Картина общественной жизни в эпосе неоднозначна. Образ эпического героя модифицируется. От батыра-одиночки, генетически ещё во многом связанного с одиноким охотником доклассового общества (как это показано в работах С.С. Суразакова и других исследователей), он проходит ряд этапов до члена дифференцированного воинского содружества при ставке могущественного властителя «семидесятиханной страны», организующего походы на сильные осёдлые государства.
Кто же герои эпоса? Монолитна или дифференцированна эпическая дружина? Каковы её взаимоотношения с ханами? Стоит ли хан над ней или вышел из её среды? Что составляет эпическую державу: многоплеменной эль или единая «империя»? На всё это нельзя дать однозначного ответа, потому что эпос у отдельных тюркоязычных и монголоязычных народов запечатлён на разных стадиях своего развития. И тем не менее всё же общим для эпоса этих народов является то, что в центре его стоит образ конного воина. Если при родоплеменном строе, в особенности на его ранних этапах, устное творчество могло быть в какой-то мере единообразным, то при его разложении уже каждая социальная прослойка вносила своё в создаваемый или используемый ею жанр фольклора, и к героическому эпосу это относится в первую очередь.
Не отрицая общенародной основы художественных представлений и идей, вошедших в героический эпос, следует признать, что само появление его как жанра обусловлено в значительной мере сложением социальной прослойки воинов-профессионалов, и нельзя, если не подходить предвзято, не видеть, чьи интересы он отражал, по-разному на каждой стадии раннеклассового общества. Однако в эпосе даже одного народа сосуществует как наследие более ранних этапов всё разнообразие лиц и ситуаций.
В эпосе закипают родовые распри, плетутся заговоры, готовятся восстания против сюзерена, бунтуют дружинники. И это происходит то в пределах рода, то — племени, то — огромных держав. Причём защита страны, кровная месть,
(4/5)
основание семьи — всё дано через показ поединков и битв конных воинов, применения разных родов оружия, совершенного для определённой эпохи, участия коней в сражениях. Особый интерес воинов-профессионалов обусловил изображение в эпосе деталей богатырского и конского снаряжения, приёмов ведения боя и т.п. Дружинная поэзия (принимая дружину во всей пестроте её состава — от военачальников до военных слуг, испытывающих разные степени зависимости) определяла в героических повествованиях нередко и конфликтные взаимоотношения воинов с ханом, и взгляд на женщин как на потенциальную или реальную добычу, и описание угнанных неисчислимых табунов, насильственных перекочёвок жителей покорённых стран и пр. Воинской спецификой объясняются и жестокость, свойственная эпическим героям, и равнодушие к физическим страданиям — своим и чужим, которые в эпоху создания эпоса, да и позднее, очевидно, воспринимались как должное.
В первой части настоящей книги показаны разные стороны жизни героя эпоса (главы или члена дружины, дипломата-посла, военного слуги) с его кодексом чести, приёмами регламентированного боя. Панорама жизни, которая в основном отразила действительность эпохи сложения эпоса, конечно, непрерывно модифицировалась (но в относительно узких рамках жанра) в течение многих веков и даже тысячелетий, но неизменным оставалось в эпосе любовное отношение к коню, который под стать батыру назван его «крыльями», участвует вместе с ним в подвигах, является другом и советником, причём неподчинение коню нередко приводит героя к гибельной для него ситуации.
Во второй части книги рассматривается всё, что связано в эпосе с конём: его выращивание, объездка (служащая отчасти отголоском возрастных инициации юноши), уход за ним, его снаряжение, достоинства, в особенности быстрота бега, гимническое восхваление коня. Устойчивая парность конкретных образов — всадника и коня — прослежена в эпических произведениях разных народов. Это Манас и его Ак-Кула в киргизском эпосе, Джангар и Аранзал — в калмыцком, Алпамыш и Байчибар — в узбекском и др.
Доминирующая роль боевого коня во многих сюжетах эпоса давно отмечена собирателями. Так, А.П. Окладников особое отношение к коню в эпосе степных народов прямо объясняет значением для них в прошлом конницы; поэтому «к числу наиболее активных деятелей эпического повествования относится богатырский конь». Но не забывает он и о глубочайших тотемических истоках «культа конного скота»
(5/6)
и образа коня-покровителя (таков, например, в якутских сказаниях мифический жеребец, показывающий Эллею путь при переселении на север, плывущий впереди него в струях Лены) (Окладников, 288, 327-328). Б.А. Каррыев, обобщая материал по эпическому циклу о Кёр-оглы, известному не только у ряда тюркоязычных народов, но и у их соседей, также пишет о многослойности образа эпического коня Гирата, принадлежащего главному герою, определяющее место которого в повествовании, «видимо, связано с древним культом коня, а в большей мере с исключительной ролью коня в длительных войнах в феодальную эпоху» (Каррыев, 98). Картина эта типична, и значение коня как верхового, можно даже сказать, кавалерийского в эпосе, несомненно, преобладает. Но, кроме боевых действий, эпический конь участвует в выездах на охоту и охотничьих подвигах батыра, в различных состязаниях: скачках, конных играх (некогда имевших ритуальное значение), победы в которых добивается его хозяин. Конечно, и батыр обязан платить коню, необходимому для него, заботами и верностью. Батыр и конь в эпосе остаются неразлучными и после смерти: конь сопровождает хозяина в иной мир, что отражено в описаниях погребального обряда и в разных сюжетных ситуациях.
Образ коня, его бег — неисчерпаемый источник для поэтических метафор, сравнений и других художественных приемов (что характерно для всех жанров фольклора коневодческих в прошлом народов).
Своеобразие эпоса степных народов на примере калмыцкого «Джангара» ярко обрисовал В.Я. Кирпотин, покорённый его высокой художественностью: «Свежа, оригинальна и необычна своеобразная стихия «Джангара»... Это отразилось в образах, ассоциациях, сравнениях, эпитетах, фантастике поэмы. В «Джангаре» чувствуется упоение больших переходов, пафос расстояний, преодолеваемых конским бегом, поэзия степи, скачек. В нём слышится топот многочисленных табунов, шум кочевий, живой и разноголосый концерт привалов у сладкой, вечно живой ключевой воды. Движение богатырей или воинов узнаётся по пыли, столбом поднимающейся до самых небес... Калмыцкие певцы вносят что-то заманчивое, вихревое, буреподобное, музыкальное в описание конского бега... Калмыцкий народный эпос нашёл много чудесных слов, чтобы передать уважение и восторг перед верным другом наездника и бойца, перед конём» (Кирпотин, 75-76).
В этой книге я взяла на себя смелость очень широко охватить эпос кочевых в прошлом народов — тюркоязычных
(6/7)
и монголоязычных — от Приуралья на западе до Якутии и Монголии на востоке, что помогает выявить ведущие особенности их эпоса, общность (несмотря на локальные различия) в содержании, героическом настрое, поэтическом языке. Из тюркоязычных — это башкиры, казахи, киргизы, каракалпаки, узбеки, туркмены (и древние огузы), азербайджанцы, алтайцы, тувинцы, якуты; из монголоязычных — калмыки, буряты, монголы. Включение эпических элементов в памятники древней письменности ряда народов даёт основание судить об устойчивости и глубине эпической традиции, хотя истоки её следует несравненно более углубить. (Речь идёт о надписях на орхоно-енисейских стелах, «Сокровенном сказании», «Родословной туркмен» Абулгази и др.) Мной использованы также зафиксированные в литературной письменной форме эпос огузов («Книга моего деда Коркута», XV в.), некоторые версии сказаний о Кёр-оглы, ксилограф 1716 г. «Гесериады» и др. Эпос одних народов (казахский, алтайский, тувинский и др.) представлен в книге несколькими произведениями, других же — одним, наиболее ярким, как бы инкорпорировавшим сюжеты и образы многих произведений и стоящим на пути превращения в эпопею; таков киргизский эпос о Манасе, калмыцкий — о Джангаре, бурятский — о Гесере. Произведения, известные у ряда народов (об Алпамыше, о Кёр-оглы и др.), даны в разных версиях.
Такой охват материала выбран не случайно. Становится всё более ясным, что к эпосу надо подходить не как к явлению, развивающемуся в пределах одного народа или даже близкородственных народов, а как к явлению ареальному, с учётом ряда других моментов, обусловивших сходство эпоса разных народов в широких пределах его бытования. Общность эпоса на огромном пространстве евразийских степей несомненна. В данной работе я не поднимаю сложнейшей проблемы причин этой общности (что было бы и неправомерно делать на материале одной, относительно узкой темы). Вопрос этот занимал многих исследователей культуры тюрко-монгольских народов и не решён до сих пор. Вероятно, выдвигаемые гипотезы не в состоянии каждая сама по себе объяснить причины общности, так как действовала совокупность причин. Составлял ли эпос некогда одно целое в пределах крупных этнополитических образований государственного типа, впоследствии распавшихся? Является ли эта общность результатом длительных культурных контактов между собой соседящих этнических массивов? Действовала ли близость достигнутой теми или иными этносами ста-
(7/8)
диальной ступени общественного развития и влияли ли сходные экологические условия на зональную специфику эпоса? Явление ли это конвергенции? Так или иначе, одна какая-либо изо всех этих гипотез не может быть всеобъемлющей.
В течение тысячелетий племена и народы, даже принадлежащие к различным языковым семьям, жившие в одном огромном регионе, смешивались друг с другом, иногда полностью ассимилировались. Особый интерес представляет вопрос о «технике» передачи элементов эпоса и шире — о распространении их в регионе. В самом конце прошлого века Г.Н. Потаниным была высказана мысль, идущая вразрез с современными ему представлениями о миграции фольклора у народов евразийских степей: «Расселение мотивов... может быть, следует представлять себе не в виде распространения их (устным или письменным путём) от народа к народу, а в виде разноса по территории вместе с расселением племён. О направлениях можно только сказать, что расселение с востока на запад имело больше случаев, чем расселение с запада на восток» (Потанин, 1899, 849). (Возможность второго направления им, таким образом, не отвергается.)
О целесообразности расширения сопоставлений эпоса народов, обитающих в евразийских степях, писал и известный востоковед В.Л. Котвич: «Если между деятельностью всех этих народов существовала не только хронологическая преемственность, но и, как уже достаточно выяснилось, тесная связь в учреждениях их политической, социально-экономической, административной и культурной жизни, то является вполне естественным предположить существование также и общих литературных традиций» (далее Котвич перечисляет ряд регионов: Туву, Алтай, Среднюю Азию, Казахстан и др.) (см.: Абрамзон, 1947, 153).
Но учёных заботит и другое: в каких случаях можно с большей уверенностью говорить о генетической связи произведений эпоса, а не о конвергенции. С.С. Суразаков чётко сформулировал мысль, что «общий древний источник» следует искать лишь для произведений «с твёрдо устоявшимися сюжетами и деталями» и «с одинаковой последовательностью сюжетного развертывания» (Суразаков, 1961, 74-76).
Комплексность в изучении разных сторон культуры, в том числе фольклора, бывшая достижением русской этнографической школы, заняла прочные позиции и в изучении эпоса. Надо, конечно, не отрывать эпос от конкретной исторической жизни народа, этнографической основы. По ходу исследования в этой книге затрагиваются историко-бытовые
(8/9)
черты, организующие повествование: брачные установления, пиршественные обычаи, религиозные верования, начиная с самых архаичных пластов, показывающие глубочайшую древность истоков эпики (но не жанра). Нельзя не учитывать и динамики общественно-исторических процессов, например степени перехода к осёдлости того или иного народа, чем были обусловлены изменения не только в хозяйственно-культурной жизни, но и в мировосприятии, что также отражалось в эпосе.
Никто из многочисленных исследователей тюрко-монгольского эпоса не смог обойти двух основных эпических образов — батыра и его коня — и связанных с этим сюжетных ситуаций и отдельных мотивов. Важно то, что на каких бы позициях учёные ни стояли, их выводы в отношении того, что относилось к этим образам, в особенности к коню, во многом сходились, взаимно дополняя и коррегируя друг друга, — так выразителен, характерен и несомненен эпический материал. При этом одни шли непосредственно от фольклора, для других он являлся средством осветить и понять «свой» материал. Эпосом занимались фольклористы (В.М. Жирмунский, X.Т. Зарифов, И.В. Пухов, Г.У. Эргис и др.), этнографы (С.М. Абрамзон, Б.X. Кармышева, Л.П. Потапов и др.), лингвисты (Н.А. Баскаков, С.Е. Малов, В.В. Радлов и др.), археологи (М.П. Грязнов, М.Е. Массон, А.П. Окладников, С.А. Плетнёва, С.П. Толстов и др.). Чётко распределить учёных по этим категориям нельзя из-за многосторонности интересов многих из них. Одни вели собирательскую работу, другие искали эпический материал в памятниках древней письменности, третьи привлекали его для этнографических и археологических построений. Некоторые ограничивались анализом эпических произведений одного народа (например, якутов — И.А. Худяков, С.В. Ястремский) или трёх родственных (монголоязычных бурят, калмыков, монголов — С.А. Козин), другие выходили даже за пределы урало-алтайской семьи (Б.А. Каррыев). Всё это создавало неравномерность изучения темы, в особенности эпоса как жанра.
Между тем сопоставление героического эпоса с другими жанрами фольклора представляет большой интерес. До эпохи становления раннеклассового общества эпос ещё не приобрёл своих жанровых признаков. В формирующийся эпос вошли как строительный материал элементы древних «объяснительных» мифов, представления о структуре мира (трёхчастное его деление, например), образ обожествленного правителя, отголоски тотемических верований, связанных с
(9/10)
зооморфными образами, заговоры, благопожелания и проклятия, фрагменты песен, каноны сказочного фольклора, афористические речения. Традиционность образов, взятых из коневодческого быта, свидетельствует о единстве художественного фонда фольклора разных жанров. Общность деталей сюжета, образов, словесных формул чаще, конечно, наблюдается в фольклоре одного народа, но проступает и в разножанровом фольклоре многих народов. Между тем эта особенность не всегда учитывается при анализе героического эпоса, который воспринимается как бы изолированным.
Мощно воздействовала на эпос и книжная литература, не разрушая, однако, до времени его традиционной основы. Изолированное изучение эпоса только бесписьменных в недавнем прошлом народов или тех, которые приобщились издавна к богатейшей литературе Востока, где письменность была относительно широким явлением, дало бы неверное представление о составе и бытовании тюрко-монгольского эпоса. Пресловутая «устность» — не эталон фольклора. Степной эпос знали авторство, и самозаписи исполнителей, и литературные народные романы, откуда тоже черпались образы и сюжеты фольклора, хотя эти романы и входили в обиход народных масс отчасти устным путём, да и сами во многом опирались на традиционный фольклор. Иными словами, в героическом эпосе, как и в каждом историческом явлении, можно определить и его субстрат и суперстрат.
Книга содержит переводный материал, притом разной степени приближённости к оригиналу, хотя в основном это переводы специалистов-востоковедов, а в последние десятилетия — собирателей, принадлежащих к тому народу, эпос которого зафиксирован ими на языке подлинника. Пользование переводными текстами так или иначе неизбежно. Можно присоединиться к высказыванию Г.Н. Потанина, что для «мифолога» (под которым он в данном случае понимал этнографа) «будет иметь цену и одно содержание сказания — с сохранением собственных имён и тех типических черт, сознание важности которых воспитывается в собирателе самым процессом записывания»; конечно, уточняет он, при работе с переводным материалом не следует рассматривать «всё, где есть ритм, рифма и стих» (Потанин, 1883, 651).
При публикации в данной работе текстов, записанных разновременно многими собирателями, притом приведённых в переводе, пришлось прибегнуть к установлению некоторого единообразия в транскрипции. Лингвистические цели в этом обзоре не преследовались, а такие упрощения помогают избежать излишней пестроты. (В цитаты, разумеется, ни-
(10/11)
каких изменений не внесено.) Так, термин «батыр» взят в авторском изложении в качестве основного, как наиболее известный и общепринятый, хотя есть и «баатр» (калмыцкий), и «матыр» (алтайский), и многие другие. В литературе существуют различия в написании некоторых имён (например, Гэсэр и Гесер, Ачжу-Мерген и Аджу-Мерген) и в их склонении (например, Джангар — Джангара и Джангра). При неустановившейся транскрипции в авторском тексте, в сложных именах, включающих эпитет-определение, вторая часть имени даётся с прописной буквы, а буква «е» предпочтена «э» («Мерген», а не «мэргэн»). В подавляющем большинстве привлечённых изданий в стихотворном тексте каждый стих начинается с прописной буквы; такая система выдержана во всей монографии.
Кодированные ссылки (в сокращении) на литературные источники даны в тексте по трём группам: фамилия автора — исследователя или собирателя; название сборника текстов; название эпического произведения, изданного отдельной книгой. Если упоминается более одной работы автора, то указан год издания; если на один год приходятся две работы, он идёт с литерами. Том, часть и выпуски обозначены римской цифрой, страницы — арабскими. Расшифровка сокращений, употребляемых в ссылках на литературные источники в тексте, помещена в конце книги. Приложен также Указатель тюркских и монгольских терминов.
Автор приносит благодарность всем, оказавшим помощь в работе над монографией: Н.А. Баскакову, С.И. Вайнштейну, Б.X. Кармышевой, Г.И. Михайлову, Ю.М. Михайлову, С.Ю. Неклюдову, С.А. Плетнёвой, Э.Г. Тенишеву, Л.С. Толстовой, А.М. Филиппову, В.З. Церенову, Д.С. Насырову, Н.А. Алексееву и др.
|