Р.С. Липец
Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе.
// М.: 1984. 264 с.
Часть I. Батыр.
Войско.
Важная роль дружины в период становления государственности отражена в эпосе. Воины-профессионалы требуют походов, где можно прославиться, обогатиться, испытать свои силы, наконец. (В обычное время они, как уже упоминалось, выполняют различные хозяйственные и другие обязанности
(99/100)
в доме своего предводителя.) Обычно эпические дружинники — боевое сообщество в тридцать — сорок человек. Однако наряду с ними в эпосе разных народов появляется инновация — бесчисленное войско, чаще у врагов. Архаичная традиция единоборства уступает место военным действиям больших масс профессиональных и непрофессиональных воинов.
Но индивидуализированный батыр-одиночка ещё противопоставляется войску. Противоречивость двух стадиально различных образов сказалась в том, что батыр-одиночка (архаичный образ) побеждает в сражении неисчислимое войско (поздний образ). Эти эпические образы могут сосуществовать в одном произведении. Ближайшее окружение Гесера — 30 батыров. Но, кроме этих батыров, он попросил у тенгриев ещё три тысячи воинов (Гесер, ч. I, 21). Превосходство над воинами выявилось впоследствии очень реалистично: от дуновения врага-исполина все воины улетели в море; батыры же, «едва удержавшись на месте», продолжали сражаться (Там же, 78).
В киргизском эпосе у Манаса, помимо его сорока чоро, есть ещё 6012 воинов. Этнический состав войска Манаса сложен, но это в основном родственные племена.
У противников Манаса войска разнообразны и, как это нередко бывает при изображении врагов, обрисованы гиперболически и нарочито устрашающе: это «Рослые, дикие племена, разноязыкие племена, и медноногие племена, и одноокие племена» (Манас, 195). Отдельно идут великаны, сабельщики, лучники (Там же, 199, 202). Войска эти «гуще травы, гуще песка» (ср. определение болгарских орд в Хазарском каганате, данное самим каганом: они «так многочисленны, как песок у моря» — (Артамонов, 172). При упоминании о войске его безликая множественность подчёркивается сравнениями типа: как песок, птичья стая, лес. Войско состоит иногда из маленьких подземных воинов-мангусов «с кусочек мяса», «с всходы растений ростом» (Аносский сборник, 86-87) или из оборотней — сурков и барсуков с камышом в лапах, которые сразу разбегаются (Катанов, 1963, 91) и т.п. Но всё же вражеское войско опасно именно своей численностью для одинокого батыра или небольшой группы батыров, что не мешает им неутомимо сражаться и одерживать конечную победу, даже когда к этому присоединяется другой мотив — оживание и мультиплицирование маленьких воинов, к которому ещё нужно будет вернуться.
Возможности своего войска, в особенности всеобщего ополчения, сражающегося против светлых батыров, невысоко
(100/101)
оценивают и сами вражеские военачальники. В «Гесере» решение ширайгольских ханов ввести в бой ополчение вызвало протест наиболее активного военачальника Шиманбироцзы. Он советует распустить ополчение: «„Напрасно мы радовались и мнили себя детьми ханов, любезных хану-тэнгрию!.. Всяческим срамом посрамимся! К чему же твой приказ вести на войну этих детей, лам, бандиев, старцев и рабов своих? Разве Гесер-хановы Цзаса-Шикир и тридцать богатырей не скажут, что вот-де жалуют бабы ширайгольцы... И разве мы не будем свидетелями, как при кличе „вперёд” они нападут и сгубят наших, как губит сокол пёструю утку... Выше ведь слава потерявшего меньше убитых, а не больше!”... И хан, отменив всеобщее ополчение, назначил своему войску переучёт с метанием жребия». Из войска берут только часть, но всё-таки три миллиона триста тысяч! (Гесериада, 143-144). И тем не менее тот же Шиманбироцза предупредил военный совет, что, если все тридцать батыров Гесера появятся, они обратят войско ширайгольских ханов «в подобие леса, срубленного их поперечными топорами» (Там же, 151).
Расположение конного войска в тюрко-монгольском эпосе — центр и два крыла — соответствует существовавшему в исторической действительности у кочевников. Оно было удобно для быстрого окружения противника, в особенности не обладавшего такой совершенной конницей. В «Книге моего деда Коркута», где войско расположено именно так, беки, «главы определённых родовых делений», командуют этими тремя частями войска «по старшинству» (Якубовский, 125).
Кроме того, в эпосе войско подразделяется иногда по родам оружия. Так, в киргизском эпосе, когда Манас прибывает на поминки, впереди него едут рядами двадцать «самых смелых его волков», умелых стрелков из ружей. Справа — лучники-стрелки, луки которых, «как хребты быков», оперённые стрелы хорошо закалены и отточены, отравлены смертельным ядом; слева — двадцать мечников с обнажёнными клинками — «ужас всех врагов» в сечах; справа за лучниками — секироносцы с огромными секирами, с притороченными к сёдлам кольчугами и латами. Вслед за мечниками слева — копейщики, «качаясь конскому шагу в лад», наконечники их копий «подобны волчьим языкам», древки ярко окрашены (Манас, 53-55).
В каракалпакском эпосе тоже указаны роды войск. После поражения под Дербентом противники саркопцев
Возвратились в город Мушкил
Всадники без коней,
(101/102)
Пращники без пращей,
Меченосца без мечей,
Лучники без луков и стрел,
Соколы без крыл,
Силачи без сил.
(Сорок девушек, 306)
Конный бой в эпосе обычно — лава, рассеянный строй, чтобы пары всадников могли свободно сражаться; иными словами, и общая битва по сути дела ряд поединков. Батыры — здесь военачальники обоих видов конницы, тяжёлой и лёгкой,— снабжены лучшими, богато украшенными доспехами, оружием и конским снаряжением.
Несмотря на кажущееся разнообразие и буйную пестроту насыщенных описаний битвы и её результатов, в поэтической вязи легко обнаружить устойчивые каноны не только в образах, но и в самой настроенности и оборотах речи у разных народов. Есть и излюбленные образы — символы битвы: например, погибшие воины — срубленный лес (Владимирцов, 1923, 144 и др.), иногда «скошенные хлебные колосья» (Гесериада, 168); стоит пар от дыхания людей и коней, мгла — «слепой чёрный туман», напущенный над войском или от поднятой до неба пыли (Владимирцов, 1923, 92-93, 126, 155), под прикрытием которой враги утаскивают даже доспехи героя и его самого, побивают своих и т.д.
Общая картина ожесточённого боя мало отличается по содержанию и экспрессивности в узбекском и каракалпакском эпосах. Народы, издавна приобщившиеся к земледельческой и городской культуре, не были уже номадами-скотоводами, что не могло не сказаться и на осуждающей оценке в их эпосе бедствий от набегов и войн, разрушающих цивилизацию и разоряющих их самих. Описанию битв в «Кырк кыз», например, при обычной крайней натуралистичности присущ своеобразный драматизм. И встаёт странный образ Азраила — ангела смерти, который «белостолпной бурей летел, крылья стёр и отстал» от стремящейся вперед воительницы Сарбиназ (Сорок девушек, 316).
В.М. Жирмунский и X.Т. Зарифов обратили внимание на одну важную особенность описания боя в узбекском фольклоре. Он изложен древним семи-восьмисложным стихом, более коротким, чем поздний стих (Жирмунский, Зарифов, 315). А в эпических произведениях тюркоязычных народов так оформлены «общие места» (хвалы коню, сборы батыра в путь и пр.). Значит, и описание боя — архаический элемент в повествовании; этим и может объясняться специфика обра-
(102/103)
зов, воспринимаемая как жестокость в наше время и, повидимому, как норма поведения тысячелетия назад.
Своеобразна также система иносказаний и сравнений. Вот как дана беседа батыров перед боем в «Гесериаде». Шумир сначала говорит о многочисленности войска противника — ширайгольских ханов и об облике их воинов в поэтических, даже восхваляющих сравнениях: «Кажется, будто всё множество небесных звёзд спустилось на землю, цветы златонедрой земли взошли расти на небе». Нанцон осуждает его за эти слова, и тот поправляется: «Я просто пошутил, не больше. Подходящее войско Цаган-герту-хана похоже на закипающее молоко; пусть же мой Цзаса будет тем, кто помешивает ковшом, заведя его в самую середину!». Дальше он делает ряд противопоставлений: если войско ханов — пожар, то он, Шумир, будет пожарным; если оно «возникающее наводнение», воины Гесера будут сводить его на нет, «рассасывая воды каналами» (Гесериада, 147). Между тем психологический момент в батальных сценах эпоса как-то недооценивается, и исследователи обычно ограничиваются изложением конкретных действий, к которым всё якобы и сводится в эпосе.
Надо сказать, что смертельная опасность для батыров в этих сражениях, даже гибель многих из них в справедливой битве не затушёвываются в эпосе. Он слагался мужественными людьми и для мужественных людей.
В том же «Гесере» враги убивают поодиночке или целыми отрядами захваченных врасплох тридцать батыров Гесера. Барс-богатырь был убит, когда шёл с пирушки, но перед смертью успел изрубить пять «тем» врагов. Красноглазый истребил в сражении, умирая, пять тысяч воинов и т.д. Шесть батыров застигнуты с тыла и убиты. Напцон в одиночку истребил «четыре тьмы»; когда его конь был убит, он, сражаясь пешим, уничтожил ещё три тысячи. Остальные убили по две-три сотни врагов и пали. Последний, о ком идёт речь в этом траурном перечне, — Бодочи. Он как бы предвосхитил «огненный таран», обрёкши себя на смерть. «В пешем строю он катился как ночной пожар и насмерть сжигал врагов. На неприятельскую конницу он скакал с драгоценным своим ковшом в руках», «воспламеняя» землю и «засыпая неприятеля залпами огненной золы». «Изнемогая в дыму и пламени огня, он упал и был убит», когда уже «менее осталось в живых», чем убитых из неприятельского войска (Там же, 165-166). Рогмо просит Цзасу, который преследует ширайгольских ханов со старцем Церкином, сообщить Гесеру о разгроме, но воскресить богатырей нельзя — «тяжела вражья пята» (Там же, 167).
(103/104)
Убит, наконец, и Цзаса, которого Рогмо, сама попавшая в плен, безуспешно пытается похоронить с честью, выпрашивая у ширайгольцев его отрубленную голову. Дух Цзасы превращается в «странного коршуна — спереди птица, а сзади человек», но идея мести не оставляет его и в этом облике: он требует у встреченного им Гесера привезти ему и дать съесть сердце своего убийцы Шиманбироцзы и получает это сердце. Гесер предлагает коршуну-Цзасе вернуть ему человеческий облик, взять опять в свою дружину, но тот отказывается (Там же, 190-191, 208-209). Гесер совершает свою жестокую месть в стане врагов, добиваясь победы.
В мировом эпосе устойчив мотив встающих из мёртвых вражеских воинов, причём каждый павший, оживая, удваивается или превращается в нескольких воинов. Обосновывается это по-разному: или как возмездие за гордыню победивших было богатырей, или как следствие колдовских чар. В тюрко-монгольском эпосе есть только второе обоснование. Оказывается достаточно узнать причину, устранить её — и мёртвые больше не поднимутся.
Жизнеутверждающий эпос, слагавшийся в периоды исторического подъёма, не признаёт возможности конечной победы своих врагов. Поэтому-то воскресающее вражеское войско и гибнет в конце концов на бранном поле, торжествуют светлые батыры. Оживание же этого войска обусловлено действиями персонажа, обладающего магическими способностями: то сам превращаясь в птицу или другое существо, то руководя её полётом или вообще действуя в своём облике, он и заставляет оживать войско противников.
В ойратском эпосе, когда побитое в поднявшемся «слепом чёрном тумане в семьдесят рядов» войско воскресает, оно становится в семь раз многочисленнее. Причина этого — чёрный, как ворон, беркут, летающий над войском; он то сжимается с напёрсток, то становится величиной с войлок, покрывающий верх юрты. Убит он — и из его останков ещё раз образуется войско, но оно затем уже окончательно уничтожается и сжигается (из перьев беркута образовались воины, а из крови — «кони с поводами») (Владимирцов, 1923, 93).
В алтайском эпосе, чтобы покончить с оживанием мёртвых воинов, всё увеличивающихся в числе, тоже нужно уничтожить вещего беркута, парящего над войском врага, или шаманку, или поразить в родинку между глаз одного из воинов. Как только это совершилось,
С кусочек мяса величиной серые воины
Сами замертво пали, погибли,
(104/105)
С всходы растений ростом воины,
Набок повалившись, погибли.
(Суразаков, 1961, 120)
Мотив же тотальной гибели эпических богатырей складывается обычно в условиях тяжёлой исторической ситуации для данного народа, его изнеможения. Одновременно этот мотив (окаменение богатырей, разъезд их и пр.) означает гибель эпического жанра. Настоящий реквием — заключительные песни киргизского эпоса «Манас», где есть такие слова:
...Ни один, ни один из нас
Не вернётся живым в Талас.
(Манас, 217)
Возможно, что в распаде жанра сыграл роль и отказ общественного сознания верить в существование неуязвимых батыров-исполинов, застилающих полнеба крыльями своего коня, сокрушающих скалы, прыгающих в пасть тигра, а не только какие-то исторические реминисценции.
|