Р.С. Липец
Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе.
// М.: 1984. 264 с.
Часть I. Батыр.
Дружина.
Начало начал исследований тюрко-монгольского эпоса — определение того, что представляет собой социальная среда, в которой он создавался и которую обслуживал, в какой мере героический эпос является воинской поэзией.
У отдельных народов, как уже упоминалось, эпос отражает различные этапы развития общества, но сосуществуют они, однако, и внутри одного эпоса, создавая пестроту разнообразных персонажей и ситуаций.
В алтайском эпосе Алтай-Буучай охотится в одиночку и занят местью соседнему роду (или племени), но в том же эпосе Эрзамыр назван главой шестидесяти ханов. Казахский Кобланды-батыр состоит в союзе племён (он — кипчак, его «ровесник» — кият). Огузские ханы и беки воюют с мощными соседними государствами. Властитель «семидесятиханной страны» Манас идёт походом в дальние страны, сражаясь с бесчисленными разноэтничными войсками.
В центре этих эпических сюжетов стоит образ батыра, большей частью главы или члена дружины. Батыр иногда — ханский сын, но чаще, видимо, принадлежит к непривилегированной части дружины, т.е. к военным слугам.
В зависимости от того, как представляет себе дружину исследователь: частью социальной верхушки, входящей в воинское объединение (Владимирцов), военными слугами, зависимыми в той или иной степени от вождя (Бернштам), или даже «военными рабами» (Стасов), — по-разному решается вопрос о генезисе и содержании эпоса.
К ханам в эпосе отношение двойственное, в основном недоброжелательное, не исключая и ханов-военачальников: Манаса, Джангара и некоторых других.
Если владения эпического хана или вождя обширны и мощны, то в его дружине и войске находятся, естественно, представители различных племён и народов. Широкие этногеографические связи характерны для эпоса народов с до-
(12/13)
статочно явными признаками государственности. В дружине Кёр-оглы действуют сообща узбеки, туркмены, таджики, каракалпаки; крымский хан командует одним крылом этой дружины. В киргизском «Манасе» представлена чуть не вся Азия; из разных «земель» сошлась разноплеменная дружина — сорок чоро:
Сорок тигров, сорок волков,
Чьи сверкают копья пёстро,
Чьи мечи блистают остро,
Вы покинули сорок земель,
Вас влекла единая цель
И связала присяга вас.
(Манас, 230)
Киргизская эпопея пестрит десятками географических названий: Алтай, Тянь-Шань, Талас, Аулие-Ата, Иссык-Куль, Самарканд, «двенадцативратный... Ташкент» и др. Раскинуты широко и родственные связи: жена Манаса — из Бухары, родич Кокетей — из Ташкента.
Характерно для показа межэтнических связей, что и в «Манасе», и в «Джангаре» ближайшим другом и сподвижником хана является иноземец. В «Джангаре» — это иногда Хонгор, в киригизском эпосе — Алмамбет, причём в последнем случае он выходец из враждебной страны, что создаёт основу для ряда драматических ситуаций.
В разных эпосах выступает основная галерея образов батыров, особенно полно, с яркими портретными чертами, разработанная в «Джангаре». Это Хонгор — «начальник войск центра», славящийся безудержной отвагой, весёлостью и верностью своему товарищу детства Джангару; в образной форме в эпосе говорится, что Хонгор и возвёл того на трон (провозгласил ханом ещё в детской игре). Лучший военачальник, Хонгор достиг своего положения воинскими доблестями; в большинстве вариантов отец его Шикширги был пришельцем в Бумбу и остался в должности виночерпия. Возможно, что Хонгор (Конурбай) присутствует и в киргизском эпосе, но уже как противник и, значит, описывается в отрицательных тонах. Однако он и там рубака, отчаянный смельчак, главный среди батыров. Даже внешний портрет их сходен (нос у него с полскалы и т.п.), но если в «Джангаре» Хонгор румян — Алый, Багровый Лев, то в «Манасе» У Конурбая лицо цвета печени (о возможном тождестве двух этих батыров высказал предположение С.М. Абрамзон) (Абрамзон, 1947, 152).
Хонгор — глава одного полукруга богатырей, а старец Алтан Цеджи (букв.: Золотая Грудь, т.е. мудрец, так как,
(13/14)
по средневековым воззрениям калмыков, разум помещался в груди) — глава другого полукруга. Это провидец, историк, мудрец, советчик хана, но симпатиями сказителей он пользуется мало (Джангариада, 179 и др.).
Савар Тяжелорукий, или Звериная Лапа, — воплощение силы, Санал — выносливости, Мингйан — красоты. Ке Джилган — дипломат, златоуст (в этом основной комизм похищения его в пьяном виде на пиру вражеским послом), а также «дверник, распорядитель по ставке и глашатай ... жеребьеметатель» (Там же, 83 и др.).
В отдельной песни «Джангара» выступают на первый план богатыри-малолетки — сыновья Джангара, Хонгора и Алтан Цеджи. Эта песнь значительно слабее остальных, насыщена только «общими местами», т.е. типичное произведение о втором поколении, что даёт возможность сказителям и аудитории не расставаться с полюбившимися героями и сюжетами. (В данной книге почти не затронут существенный для эпоса образ женщины-воительницы, так как ей посвящены мною отдельные исследования.)
Особая роль в эпосе принадлежит дяде властителя; повидимому, это отголосок споров о порядке престолонаследия. Дядя, ревнуя племянника к престолу, не прочь завязать сношения даже с врагами своей страны, как, например, Цотон в «Гесере». С Кёр-оглы тоже конфликтует его родич. Властитель, в свою очередь стараясь причинить побольше неприятностей старшему родичу, никогда, однако, не покушается на его жизнь, хотя имеет все возможности для этого. Чингисхану в «Сокровенном сказании» объясняют и причину такого запрета, на что обратил внимание Б.Я. Владимирцов: «Губить своих родных то же, что гасить свой огонь» (Владимирцов, 1934. 60).
С.А. Козин отмечает, что исторических имён в «Джангариаде» нет, что, по его мнению, делает более свободной идеализацию персонажей. В этом отразилось стремление сказителей «прославить подвиги... не какого-нибудь исторически известного хана, воспеть и прославить идеального народного вождя, способного творить чудеса силою богатыря-народа. Может быть, этим и объясняется отсутствие прямого историзма в поэме, и вместе с тем, быть может, в этой нарочитой идеализации и отвлечении от действительности проявляется исключительно глубокий такт сказителей «Джангариады»» (Джангариада, 85).
В эпосах многих народов хан сам стоит во главе своей дружины и войска, участвует лично в набегах и войнах, единоборствах. Власть такого хана — военного предводите-
(14/15)
ля высока; но его выбирали соратники, он — тот, кого они подняли в знак избрания на белой кошме, зависит от них, и он далеко не деспот-единодержавец.
В алтайском эпосе хан Алтын-Мизе несёт тяжёлый ратный труд, после борьбы «Алтын-Мизе, взяв золотой платок, утёр свой горький пот и пришёл» (Аносский сборник, 91). Ему «законно» идёт доля добычи как участнику похода, но в «Книге моего деда Коркута» Баюндур-хан получает её, оставаясь во время похода уже дома.
Образ хана — военного предводителя более других сохранил Манас. Его чоро —
Двадцать тигров боевых,
Те, кого он возглавлял,
С кем в походах он бывал.
(Манас, 74)
Джангар также возглавляет ряд походов, и его прославленные батыры, сражаясь, как бы бьются от имени хана: Мингйан в единоборстве
Вынул булат из ножон:
«Будешь, Кюрмен, не моей рукой поражён —
Это великий Джангар тебя покарал!».
(Джангар, 229)
Очевидно, лишь по традиции, мало считаясь на деле с Джангаром, батыры всё же в мыслях призывают его на помощь (Джангариада, 109). Образ Джангара двойствен: он приобрёл и более поздние черты — правителя, пребывающего в центре своей «семидесятиханной» страны. В эпосах кочевников, особенно полукочевников, отчётливо проступает последняя тенденция. Обычный персонаж в этих эпосах — хан-домосед. Он не всегда трус. Просто личное участие властителя в военных действиях становится не его функцией. Из-за его отсутствия в столице или ставке в усложнившейся социальной обстановке неизменно страдают управление страной и её безопасность. Огузский Баюндур-хан в «Книге моего Деда Коркута» только собирает при своём дворе батыров. Алтайскому Хан-Кюлеру, который
Дожив до средних лет,
Ни разу коня своего не седлал,
С белого трона не сходил,
всё его окружение во главе со старшим богатырём Сокор-Кара чуть ли не запрещает покинуть престол для путешествия по стране. Жена тоже убеждает его:
(15/16)
Хан на троне своем сидеть должен;
...Коня своего Кара-Кюрена
Зануздывать и седлать ты не должен.
(Баскаков, 150-151)
Судьба же батыра, ханского сына, — долгие походы в чужих краях. Управление доменом при старике-отце он поручает младшему брату. В якутском эпосе Нюргун говорит ему:
Пока я приеду,
Привези свою жену,
...Да смотри за домом и хозяйством.
Сестру Айталы Куо вручаю тебе.
Я еду на долгие годы, прощайте!
(Нюргун, 323-325)
В алтайском эпосе Эрзамыр так же оставляет вместо себя младшего брата, но тот тоже уезжает в поисках его самого (Баскаков, 276-283; о функциях ханского сына см.: Суразаков, 1982, 123 и др.).
В развитых эпосах, отражающих феодализирующийся быт, батыры, постепенно скопившиеся при дворе, в ставке хана, — члены очень дифференцированного военного сообщества. Так, 40 чоро Манаса — военачальники, представители отдельных племён. У них есть свои уделы или даже ханства (очевидно, более мелкие), которые они, впрочем оставили на родичей, чтобы находиться безотлучно при дворе Манаса. Они добровольно отказались от суверенитета в пользу Манаса или были подчинены силой. Правда, это всё ещё персонифицированные образы: каждый воюет один за всё племя. Но, кроме того, у Манаса огромное число воинов, как и у Джангара (у последнего — 6012).
Зачастую показано, что окружение верховного хана привязано к нему многими общими интересами и долголетней дружбой. Но от настоящей феодальной «верности» его батыры ещё очень далеки. (В один из острых моментов даже Хонгор восстаёт против Джангара, хотя дружба их началась в детстве.)
Приход меньших ханов или ханских сыновей на службу к старшему хану (в ущерб своему ханству), правда, осознаётся ими как феодальная доблесть. Об окружении Манаса уже говорилось. В калмыцком эпосе так поступили Мингйан, Строгий Санал и Савар. Они самостоятельны, а многие из них обладают чрезвычайным влиянием в обществе и огромными богатствами. У богача Енге Цагана, например, хватает на «одиннадцать лун» мясной пищи для «рати, которой был
(16/17)
узок простор степной» (Джангар, 261). При случае такие батыры напоминают о добровольности своего присоединения. Когда Мингйан не захотел угонять табун драгоценных коней у иноземного властителя, он напомнил Джангару, что тот некогда не смог взять его крепости, а сам он добровольно стал его дружинником, «выбрав себе в семью только барсов одних» — батыров Джангара и покинув своё владение, народ, юную жену и родных (Там же, 197-198 и др.). У каждого из этой группы батыров есть свои подданные. Они чувствуют себя равными Джангару не только по воинским достоинствам, но и по происхождению, постоянно грозят покинуть его, даже вступают в союз против него.
Впрочем, и остальные батыры исполнены чувства собственного достоинства и сознания своей значимости. Так, дипломат — «златоуст» Ке Джилган, оскорбившись, напоминает Джангару, что не просил у него никогда ни приюта, ни помощи, когда был бедняком, говорит, что другие чоро вообще могут пойти за славой не только за Джангаром, но и «за Хонгором славным, великим», за силой — за Саваром, за мудростью — за Алтаном Цеджи, и резюмирует:
Барсов таких немало на свете, как ты,
Все мы такие же ханские дети, как ты.
Затем он уводит за собой семьдесят ханов (подручных?) и тридцать пять силачей (Там же, 257).
Бунты в «Джангариаде» возникают один за другим. В одном случае бунт вспыхивает по очень основательному поводу. Дружинники протестуют против решения Джангара подчинить свою страну Бумбу более сильному врагу. Дружинники (как всегда в эпосах периода военной демократии и раннего феодализма) в нравственном отношении выше своего властителя. Джангар, испугавшись угроз посла, готов пожертвовать и Бумбой, и женой, и верным конём Аранзалом, и всеми дружинниками, в том числе Хонгором, которому обязан более, чем остальным, своей славой, лишь бы спасти себя самого и сохранить роль правителя страны, хотя бы и обесчещенной покорением врагу. Хонгор же против. Джангар соглашается на капитуляцию, велит связать Хонгора и предлагает через посла приехать за ним самому иноземному хану. Десять батыров хотели было подчиниться приказу, но Санал напомнил им о клятве дружбы, и они отказываются выполнить приказ. Хонгор успевает скрыться. Коней ведет в поводу в плен Мингйан; Хонгор заступает ему дорогу, уговаривает отдать ему драгоценного коня Аранзала, незаменимого в бою, и скачет на нём к бесчисленным тюменам врагов (Там
(17/18)
же, 133-139). Борьба за родину была продолжена и выиграна.
В другой раз бунт дружины вызван, наоборот, как бы избытком преданности. Когда бездетный Джангар загрустил и решился покинуть страну, чтобы найти другую жену и приобрести, наконец, наследника, дружинники, не зная этого, не понимают причины его молчаливой печали (а затем и решения уехать) и весьма горячо высказывают ему порицание.
Предательство, подобное поступку Джангара в отношении Хонгора, не единично в эпосе разных народов. Масем-хан в башкирском эпосе обижает справедливого батыра и, наконец, даже предательски убивает его, и это приводит к длинной цепи драматических событий (Киреев, 179-182). (Классический пример таких взаимоотношений, когда эпический властитель преследует слишком сильного и популярного военачальника, с тем чтобы не укрепился чрезмерно его род, хорошо известен по «Рустемиаде», где шах, по некоторым версиям, даже сознательно оставляет без помощи тяжело раненного сына Рустема, а его самого всячески принижает.)
Тем не менее в обычных обстоятельствах хан осознает свою зависимость от беков, да и от нукеров и старается избегать столкновений с ними или ликвидировать последствия, если столкновение уже произошло. Мысль эту очень чётко выразил А.Ю. Якубовский: «Хан стремится быть в дружбе со своими беками, они — его опора, ибо он силен, только пока они поддерживают его» (Якубовский, 125). Нукеры же были опорой своего бека, как сам он — хана, а в битве они прикрывали его, были по существу его телохранителями. В «Книге моего деда Коркута», напоминает А.Ю. Якубовский, описывается такая «страшная битва», когда даже «бек был отделён от нукера, нукер — от своего бека» (Там же, 127). Ту же мысль образно сформулировал Л.Н. Гумилёв: «...власть держалась на копьях дружинников» (Гумилёв, 1970, 149); «...воины были отнюдь не пешки. Иными словами, хан зависел от воинов не меньше, чем воины от хана» (Там же, 200). Хан обычно советуется с дружинниками (хотя здесь как раз и получаются большей частью конфликты).
Таким образом, отношения хана со своими дружинниками в эпосе очень противоречивы, хотя их и объединяют общие воинские интересы. «Хороший» хан должен думать, как и дружинники, о защите родины. Как только он предаёт эту идею, дружинники (все или часть их) перестают его поддер-
(18/19)
даивать и он теряет свою силу и авторитет. Уход их или измена — гибель для хана.
Дружинники связаны между собой военной клятвой верности, и лишь позднее, видимо, она принимает форму присяги в феодальной верности.
Знаменитую же клятву джангаровых батыров С.А. Козин относит к жанру «вассальных присяг», феодальной «песни-присяги» «на верность своему военному вождю». Текст её в переводе С.А. Козина звучит так:
Жизнь и век свой предадим копейному острию,
Привязанности и страсти свои единому Джангару посвятим,
Обступив своего государя, вырвем для него свои внутренности.
Нет у нас такого витязя, который бы назад оглядывался, подумав: войска тут густо;
Нет у нас и такого аргамака, который не стал бы взбираться на вершину, говоря: тут гора высока.
Не убоимся же раскалённого железа слухов, прилетающих на почтовых.
Не убоимся чёрных морей слухов, приносимых течением,
Не убоимся и жёлто-ледяных лезвий оружия потоком притекшего кюрюмийского хана.
Покончим с этой жизнью в беспорочной правдивости...
(Джангариада, 181-182)
Сходно дана и характеристика Джангара: «...весь свой век привязал, как говорится, к концу своего копья» (Там же, 97).
В свою очередь, подразумевалось, что и хан должен выполнять свои обязательства в отношении приближённых. В записках Сен-Кентина (XIII в.) приведено и такое предупреждение (тоже, очевидно, устоявшаяся формула) при поднимании хана на белом войлоке (кошме) как символе его избрания: «...если ты будешь делать противное, то будешь... отвержен и беден так, что этот войлок... не будет оставлен тебе» (Плано Карпини, 219). Не только между своими принималась присяга; её приносили и побеждённые враги: «Под нерушимою клятвою называет их стремянными своими на пять поколений» (Джангариада, 108). Побеждённый батыром вражеский хан, оставленный в живых, клянется «не питать... злого умысла и с блоху величиной» (Владимирцов, 1934, 146).
Социальные отношения в среднеазиатских (узбекском и каракалпакском) дастанах, записанных уже в советский период, несколько изменены в сторону их демократизации.
Образец развитого эпоса — «Джангариада». Двор Джангара полон всевозможными слугами и людьми сановными, но также обслуживающими домен. На первом месте среди них стоит отец Хонгора — виночерпий Шикширги. Есть и другие
(19/20)
кравчие, есть и стольники. Конюший Бура-Маннай пятьдесят лет водит у Джангара славного его Рыжку (Зеерд) — чистокровного скакуна, но упоминаются и другие коневоды, «стремянные», чашники, придворные певцы и музыканты, ремесленники, челядь, знахари и ворожеи, буддийские монахи и пр. Все это даёт «яркую картину двора главенствующего феодального сеньора», пишет С.А. Козин, модернизируя социальные отношения (Джангариада, 79). В будничной обстановке батыры спорят об очерёдности караулов на сто лет вперёд, бросают по этому поводу жребий — это уже гарнизон (Там же, 155). Обилие дружинников разных рангов показано в ряде эпосов. В «Манасе» упомянуты родовичи главного героя — старцы-батыры Бакай и Кошой, его чоро — иноземец Алмамбет, перешедший на сторону киргизов, Чубак, Сыргак и др. — все
Сорок его боевых волков,
Молодых и стариков,
Начальников его полков,
которых знают и в дальних странах. Кроме них, выведены в повествовании и многие более «специализированные», так сказать, приближённые Манаса: Агдай — гадатель по бараньей лопатке, Калкаман — разбирающий тяжбы, Элеман — управляющий народом, Шуту Кадыр-Джайнак — следопыт, «око всего народа», и др. (Манас, 81-82).
В самом тексте подчеркивается единство психологического и внешнего облика идеальных батыров, сподвижников, советчиков Манаса, «40 доблестных волков»:
Одежда была в обтяжку у них,
Душа была нараспашку у них!
(Там же, 56-57)
В то же время тексты «Манаса», записанные от певцов на протяжении более столетия и препарированные по-разному издателями (надо прямо сказать!), различаются по настроенности. Противоречивые характеристики чоро и их предводителя Манаса даны исследователями в пределах даже одного критического сборника, посвящённого «Манасу», опубликованного во Фрунзе в 1968 г. Б.М. Юнусалиев указывает, что Манас участвует в битвах как «рядовой боец-богатырь», он «не ревностен к власти, поэтому в Великом походе... жезл главнокомандующего он передаёт» сначала Бакаю, старшему родичу, затем Алмамбету. Для каждого же из его «кырк чоро» Манас — «идеал, честь и слава, его имя служит боевым кличем». Сами же чоро «отличаются могу-
(20/21)
чей физической силой и отвагой в боях, спаяны дружбой и взаимной выручкой в бою» (Юнусалиев, 226). В общем, они равноправные соратники и друзья хана. К.А. Рахматуллин же, наоборот, обращает внимание на зависимость чоро от Манаса. Его чоро — это «рабы, пришедшие из сорока мест, кто верхом, кто пешком, кто сытый, кто голодный, и т.д. Особо подчёркивается, что Манас принёс им богатство и славу, пеших наделил конями, дал им доспехи, жён и т.п. Таким путём создавались дружины на ранней стадии феодализма» (Рахматуллин, 77). В современном лингвистическом исследовании доказывается, что слово «чоро» («чору» и др.) в тюркских языках означает не только «войско», но и слуг и рабов (Чиспияков, 111). Даже понятие «кул» в тюркских языках более ёмко, чем «раб»; такими были, например, мамелюки.
Хочется вспомнить ещё раз В.В. Стасова, который, с его пылкой страстью к преувеличениям, дал некоторым эпическим русским богатырям название «род военного раба или кондотьера», противопоставляя им героев восточных эпосов (Стасов, 1176). Однако такая категория воинов есть в тюрко-монгольских эпосах. Это люди, которые испытывают разную степень зависимости. С развитием феодальных или вообще классовых отношений у разных народов в их эпосе начинают фигурировать всевозможные военные слуги, которые в мирное время являются домовыми слугами или обслуживающими скотоводство и пр.
Многие из тюркских воинов-батыров, выделившихся из народа, конечно, не вошли в класс феодалов. Носители феодальной идеологии в эпосе по существу ханы, а не батыры, не воины («батыр» ведь могло означать не только младших по рангу военачальников, но и особо отличившихся храбрецов-воинов). И показаны ханы чаще в малопривлекательном виде. Военные слуги обязаны вследствие своего неравноправного положения, видимо, безусловно повиноваться предводителю или хану. «Общее место» в эпосе — рядовой батыр, даже живущий вдали от ханского двора, не считает для себя возможным уклониться от самого тяжкого, опасного, даже невыполнимого поручения. В алтайском эпосе Шокшыл-Мерген, хотя хан и посылает его на верную смерть, отвечает:
Ну что же делать!
Что стоит и умереть!
Не послушаться хана
Тоже нехорошо. Съездим!
(Баскаков, 86)
Впрочем, в алтайском эпосе, где родовые понятия отражены вообще сильнее, в том же произведении, в другом эпи-
(21/22)
зоде, не совсем ясно, чем определено послушание: тем ли, что надо покоряться хану, или тем, что надо следовать древнему закону уважения к старшему по возрасту:
Есть ли такой богатырь,
Который просьбу старшего не исполнил бы?
Как же могу уклониться,
Ладно, съезжу.
(Там же, 84)
Но в тувинском эпосе совершенно явственно речь идёт именно о хане: «Если человек ханского достоинства скажет „подставь свою голову”, — придётся лишиться и головы» (Гребнев, 1960а, 57). К тому же здесь хан — его тесть (ср. алтайский эпос: Аносский сборник, 100-103). Обычно батыр сражается по своей инициативе, на пользу своей родине. Но иногда его участие в набегах, опаснейшей охоте на чудовище — вынужденное. Это поручение хана. Батыр выполняет его, даже если не согласен с ханом в целесообразности того или иного предприятия.
Особенно подчёркнута такая подневольность в случаях, когда хан — его будущий тесть и посылает его за устрашающими дарами с «тёмной мыслью» — в надежде на его гибель. Феодальная верность перемежается здесь с понятиями родо-племенного строя. Так, будущий тесть требует от жениха Хан-Буудая привезти клык Кара-Булы-мангыса на подпорку юрты (Гребнев, 1960а, 57). Здесь батыр выступает, кроме того, потенциальным соперником хана.
«Общее место» эпоса — хан, пославший куда-либо батыра с поручением (то, что он его зять, насильно добившийся согласия на брак, может быть пóзднее), пугается этих устрашающих даров, не может с ними справиться и просит батыра избавить его от них: отогнать табун диких коней в эпосе одних народов, убрать обрушивший юрту клык Кара-Булы и т.п.
Слишком заметная, яркая личность победоносного батыра внушает хану опасения, он не прочь устранить такого соперника, могущего отстранить его от власти, диктовать свою волю. Ак-хан задаёт невыполнимые как будто задачи одиноко живущему в уединении батыру, всё больше пугается его силы и готов объявить его вором (он сам посылал его за волшебной шапкой). Когда этот батыр, выполнив поручение хана, перегоняет к нему скот и пленных, тот, испугавшись его силы, не рад добыче:
Ак-хан теперь
Бессонницей страдал,
Без отдыха ходил.
(Баскаков, 95)
(22/23)
Если привилегированные приближённые дружинники хана в эпосе фрондируют, грозят своим отъездом, а иногда и осуществляют это, то в речах рядовых воинов как бы вспыхивают зарницы народных восстаний:
Если хану протянешь руку,
Перину хану будешь стелить,
Если сойдешь с коня,
Перед ханом голову склонишь,
Если саблю вложишь в ножны,
Рабом хана станешь,
Если будешь молчать, когда его воины нападают, —
В ханскую тряпку превратишься.
(Киреев, 200-201)
Правда, запись текста сделана уже в советское время, и большая социальная острота монолога, вероятно, объясняется этим. Но возможно и другое: такие тексты существовали и прежде, однако сказители, не доверяясь вполне собирателям, неохотно передавали их, а сами собиратели могли и оставить их под спудом, если записали.
Демократизация коснулась и образов батыров-военачальников. Так, Хонгор, правая рука Джангара, неожиданно проявляет в одном тексте полную незаинтересованность в великодержавной политике своего хана. Когда Хонгор вынужден вступить в единоборство далеко от родины и противник начинает одерживать над ним победу, он горько говорит тому: «Разве не верно, что в этой нашей жизни мы с тобой не были врагами? Похищая друг у друга державы этих двух ханов, мы оба выступили от своих господ... Что такое случилось, чтобы нам обоим, тебе наверху, да и мне, и ртом и носом проливать нашу жизнь — нашу чёрную кровь? Ладно, твой верх! Вяжи получше!» (Джангариада, 123).
Г.У. Эргис находит в якутских олонхо отражение классового расслоения в XVIII в.: новые социальные мотивы, описания «блеска и пышности» быта, несметных богатств властителя, окружённого штатом слуг, рабов (к которым хозяин жесток) и «своими свободными родовичами» (Нюргун, 43-45). Даже у «вышнего старца» есть «три солнцеликих парня-служителя» (Там же, 71).
Однако поздние включения не входят в сюжетную ткань олонхо так развёрнуто и органично, как в развитых эпосах «Джангар» или «Манас». Там властителей нельзя представить себе вне их окружения, а якутскому одинокому батыру оно вроде бы и не нужно.
Понятие нукерства в эпосе содержит отголоски и архаичного возрастного деления. А.П. Окладников определяет
(23/24)
якутский термин «ноко» как «обращение к молодому человеку со стороны старшего и вышестоящего по отношению к нему человека», «родителей к детям», «со стороны хозяина к работнику»; оно носит иногда пренебрежительный оттенок, означает некоторую зависимость, налицо бывает и социальное неравенство (Окладников, 413).
Младшие батыры в кочевническом эпосе — нередко военные слуги хана или бека; часть их, по-видимому, может быть отождествлена именно с исторически широко известными «нукерами», младшими его соратниками и своего рода военными слугами. «Нукерство знаменует дальнейшее разложение родового быта и закабаление простого народа, который в конце концов и должен был содержать эти аристократические шайки», — писал Б.Я. Владимирцов об институте военных слуг (Владимирцов, 1934, 95). Он подчёркивал противоречивость отношения к нукерам со стороны военного вождя, которому они служили. С одной стороны, вождь старался «не возбуждать в них неудовольствия» (по «Сокровенному сказанию» и Рашид-ад дину), давать им при «стеснённом материальном положении» «кров, пищу, одежду и вооружение», а также часть военной и охотничьей добычи. С другой стороны, несмотря на право ухода нукеров и перехода к другому вождю, была и такая «присяга» или «клятва» (по определению Б.Я. Владимирцова), произносимая отцом при предоставлении своих сыновей в нукеры: «Если они отстанут, то отними у них жизнь» (Владимирцов, 1934, 88-89, 94-95)
По определению Н.К. Дмитриева, по-алтайски «нӧкӧр» — «старинный монгольский феодальный термин со значением ‘дружинник’, ‘военный слуга’» (Когутэй, 197). А.Н. Бернштам считал, что в древнетюркском обществе «отпускаемые на свободу и усыновляемые родом рабы» «прежде всего становились воинами ханского войска», т.е. воинами-профессионалами. В окружении кагана в то же время «военные деятели рангом ниже (кагана. — Р.Л.) превращались в господствующий класс» (Бернштам, 145-146). В этом высказывании важна мысль о дифференциации войска, о разных составных частях этого «вооружённого кулака кагана».
Свои дружинники есть в эпосе не только у хана, но и у ханского сына и отдельных батыров, например в узбекском эпосе у Алпамыша и его друга Караджана (Алпамыш, 41, 99, 191 и др.).
Верность должна быть основным качеством нукера. В сказаниях о Чингисхане это проявилось ярко: он берёт к себе кереита, верно сражавшегося за его врага, кереитского вана, а не другого, предавшего того. При рождении Чингиса куз-
(24/25)
нец отдал ему «в неотлучные рабы» своего сына Чжелме и привёл его к нему, когда они оба выросли: «...пусть он седлает тебе коня и отворяет дверь!»; но этого раба Чингис называет впоследствии «мой счастливый товарищ» и даёт ему большие льготы (Владимирцов, 1934, 88). Слово «нукер» Б.Я. Владимирцов переводит как «друг» и считает вообще нукера именно «другом» предводителя. В эпизированных образах Есугея и Темучжина он видит вождя-«богатыря» (Там же, 86). Так или иначе, по Владимирцову, нукер — «свободный воин, обязавшийся служить своему вождю», так сказать, с правом голоса.
В эпосе выступает мотив подчинённости слуг: «Преклонил он колени перед господами-князьями», «преклоняется 72 раза» (Там же, 209). Но Б.Я. Владимирцов настаивает, что, по сказаниям о Чингисе, нукеры могли якобы «порицать» и «останавливать» вождя, даже самого Чингиса, и тот благодарил их за это: «Ты... помогал мне и заставлял делать то, что следовало делать, порицал меня, останавливал в том, чего не следовало делать» (Там же, 93).
Между тем в эпосе батыр нередко превращается из независимого представителя рода или племени, защитника общих интересов, в послушного (до времени) военного слугу хана или бека. В исторической действительности часть таких слуг выступает и в неприглядной роли туленгутов — слепых исполнителей жестоких подчас поручений своего хозяина.
А.Н. Бернштам, наоборот, считает «туленгутов» в древнетюркском каганате «вечными дворовыми слугами» вроде русских «дворовых людей»; а «кулов» — всякого рода зависимыми людьми, в основном посторонними, отмечая «подневольное участие зависимых племён в войне», что было «своеобразной формой эксплуатации» и «отработки», так как «на войну кочевник приходил со своим оружием и конём». Он не делает чёткой дифференциации между ними и массой дружинников. «Кулы» — не только рабы, но и данники (Бернштам, 124, 128 и др.).
Каковы были функции нукеров в мирной обстановке? Все они совпадают с функциями ряда батыров в тюрко-монгольском эпосе. Б.Я. Владимирцов охарактеризовал занятия нукеров Чингиса: на охоте они держат заводных лошадей, соколов и гончих, но и сами пускают стрелы; они конюшие, ведают хозяйственными делами в ставке как «домашние люди». Они принимают участие в сношениях хана с внешним миром: они гонцы, эмиссары, послы. Но из среды нукеров вышли все «главные сподвижники» хана; отдельные нукеры могли даже стать главами аилов. «Дружинники при этом
(25/26)
часто превращались в начальников отдельных частей родового ополчения, а частью образовывали особый отборный отряд...; из дружинников же выходили командиры отдельных корпусов и „армий”. Нукеры, как постоянное военное содружество, сожительствующее вместе со своим вождём, были эмбриоармией и эмбриогвардией»; в то же время нукерство — «своеобразная военная школа» (Владимирцов, 1934, 91, 103, 162-168). Такого же разряда были, видимо, и тувинские «хаа», о которых пишет Л.В. Гребнев: «Крупные феодалы имели при себе мелких чиновников — хаа (точнее было бы назвать их «слугами», — Р.Л.), обязанности которых были весьма разнообразны: они объезжали диких коней, выполняли различные поручения (в эпосе, добавим мы, приглашают от имени хана в гости, прислуживают его сестре, режут валухов и т.д. — Р.Л.). „Хаа” получает своё звание, если чем-либо заслужит расположение своих повелителей. Это в большинстве случаев любимые борцы, ретивые пастухи... носитель чашки своего начальника и удостоенный чести подавать ему её» (Гребнев, 1960а, 52-53).
Некоторые из батыров эпоса близки по своим функциям и положению к военным слугам.
|