Р.С. Липец
Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе.
// М.: 1984. 264 с.
Часть II. Конь.
/=/
Боевой конь в эпосе.
Боевой конь резко отделяется в эпосе от всей массы коней, пасущихся в безличных табунах, вручаемых как приз (хотя и там часть их определена как лучшая верховая порода), даже идущих на мясо.
Боевой конь как бы предназначен батыру, неотделим от его судьбы. Очень характерен эпизод, в котором эпический
(209/210)
конь сам осознаёт это. Батыр Эрке-Мендир хочет уступить своего коня пожилому хану, которого вызволил из беды, а сам идти пешком. Но его конь Ирбис-Чокур отказывается везти «человека-хана», так как он «конь человека-богатыря», и иначе потеряет «половину своих сил». Хан говорит коню:
— Нет, я и так не сяду на тебя,
Я пешком до дому дойду.
Конь отвечает:
— Нет, вы человек-хан, зачем вы пойдёте домой пешком,
Надо же дождаться.
(Речь идёт теперь о коне самого хана, который, наконец, и прибегает, — Баскаков, 182-183).
В эпосе разных народов боевой конь иногда с рождения имеет отличительные признаки: он снабжён природным оружием, что делает его особо страшным для врагов. В гриве и хвосте таких коней мечи, сабли, острия копий, копыта их из стали и тоже с клинками. В тувинском эпосе у табуна потомков кобылицы Хан-Шилги, как уже упоминалось, сабли на ногах (Гребнев, 54-56). В табуне, за которым послал в чужую страну Мингйана Джангар, чтобы обезопасить себя от набегов, копыта коней готовы превратиться в сталь (а гривы и хвосты — в крылья) (Джангар, 207). Здесь образ природного оружия несколько стёрт.
В алтайском эпосе изображена жестокая битва боевых коней — противников между собой. Конь героя
Мечами и копьями, что были на хвосте и гриве,
Подковами, что были на четырёх копытах,
Сразу в шести-семи местах
Семерых коней Ак-Боро
Стал рубить и колоть.
Когда Кара Кюрен бил ногами,
Пробивал лёгкие и сердце.
(Баскаков, 325)
Этот конь воюет и самостоятельно, когда хозяин его ранен и т.п. В том же эпосе конь Сары-Кер, отвезя изнемогшего всадника на гору, возвращается на поле и нападает на вражеских воинов. Рубя «направо-налево... туда и сюда,.. назад и вперёд... Сары Кер с одного конца к другому вышел» (Там же, 322).
В алтайском же эпосе Бурыл-Бурхан посылает к Хан-Мергену коня «красночалой масти, в гриве и хвосте которого были копья, а на ногах — мечи» (Аносский сборник, 201). В тувинском эпосе у коней «из нижнего мира», которых герою
(210/211)
нужно поймать и привести к Корбусту-хану, — копыта-мечи, и даже они притупились во время бешеной ловли (и объездки их?), когда кони разбили батыра «на части, — только одна голова, уцепившись за поводья зубами, качалась, как погремушка». (Потом батыр собрал себя.) Хан упал со страха, увидев этих коней, и велел отпустить их (Бокту-Кириш, 121-123). У коня Гесера «из-под груди выходит меч» (Потанин, 1899, 69); в другом варианте конь Гесера, чтобы доставить на небо его умершую мать, превращается в «белого горного коня», с мечами, привешенными на груди (Гесериада, 219).
В якутском эпосе, в легендах, как указывает А.П. Окладников, «у якутов существовали брони не только для людей, но и для боевых коней. Кроме того, на груди боевых коней, например, помещались будто бы специальные острия, которыми пронзали во время битвы лошадей противников или самих ратников. Даже стремена конных воинов, согласно преданиям, заканчивались особыми кинжаловидными остриями спереди и сзади, с помощью которых они могли поражать врага и его лошадь и ударами ног. Если верить этим преданиям, должно быть, в какой-то мере отражающим действительность, то древние якутские воины иногда оказываются вооружёнными почти так же, как сплошь закованная в железо тяжёлая рыцарская конница средних веков» (Окладников, 401).
Меч на груди коня может быть поэтическим изображением одной детали в сбруе боевого коня в средневековье, когда на нагрудной сбруе прикреплялась большая бляха с конусовидным остриём, которым конь мог поражать коня противника (см. выше).
О древности применения конских доспехов на Востоке имеется ряд сообщений в литературе (см.: Толстов, 221-227; Окладников, 1951, 401).
Эта новинка — конские доспехи — и могла быть воспринята рядом народов, увидевших её, как особая порода боевых коней. В последнее десятилетие конские доспехи стали известны, по утверждению участницы советско-монгольской экспедиции Э.А. Новгородовой, и на наскальных изображениях конных тяжеловооружённых панцирных воинов в Монголии (ущелье на горе Хар Хад). Исследовательница делает существенное заключение, что употребление панцирных конских доспехов (переданных на этих петроглифах сеткой) датируется примерно IV в. н.э.: «Панцирное конное войско могло появиться только при соответствующих экономических и политических условиях развития общества...
(211/212)
Сам факт их существования — один из важнейших документов для понимания исторических судеб древнего мира» (Новгородова, 1972, 66). Одним из доводов служит то, что на плоскости горы Хар Хад «выбиты изображения воинов на конях, покрытых какой-то сетью. Сеть могла означать только одно — панцирные доспехи» (Там же; см. также 70). Однако, не отрицая возможности того, что на петроглифах действительно изображены конские «боевые панцири», хочется обратить внимание на то, что такой же сеткой бывает передана и шерсть на теле других животных (см., например, изображения оленей на тувинских петроглифах) (Дэвлет, табл. 18 и 27). Даже поперечные линии на шее животных нанесены так же.
Конь с «природным оружием» — не единственный поворот фантазии коневодческих народов. Конь, так или иначе полученный героем, снабжён иногда «природным» седлом и уздой, к нему прикреплено и снаряжение для будущего его всадника. В якутском эпосе у спущенного «из верхнего мира» чалого коня «сами собою выросшие узда на нём и седло; богатырские уборы и оружие, всё на нём навьючено» (Ястремский, 92; близко — там же, 111). В другом тексте: «...стоит лошадь с самородным серебряным седлом, самородным серебряным недоуздком, серебряною уздою, серебряным побочным (нижним) чапраком, с серебряным (верхним) чапраком, с серебряными перемётными сумами» (Худяков, 115).
Воинская судьба боевого коня в эпосе предопределена, как и судьба его хозяина. Они связаны между собой на всю жизнь. Батыров предупреждают: «Придется жить вам беспокойно, придется сидя на коне стариться от беспрерывных набегов и войн, такое предстоит вам будущее!» (Аносский сборник, 211).
В поединке или сражении кони бьются наравне с людьми. В другом тексте того же алтайского эпоса конь Эрзамыра бьётся с шестью конями и всех убивает, пока хозяин расправляется с людьми. Ак-Сары уничтожил девять коней:
Перегрызая шеи, хребты,
А головы разбивая на куски копытами.
(Там же, 238)
Его хозяин полагает, видимо, что конь должен получить свою долю в добыче, когда «скот и народ» будут перегонять на родину победителей. Сёстрам убитых Черных богатырей он говорит:
Если спросят: «Чей это скот?».
Скажите: «Это скот коня Ак-Сары».
(212/213)
Если спросят: «Чей это народ?».
Скажите: «Это народ Эрзамыра».
(Баскаков, 229)
В другом месте текста прямо говорится, «что скот принадлежит золотоподобному Ак-Сары», а народ — ему, Эрзамыру (Там же, 238).
В цикле «Кер-оглы» конь, блистающий своей сбруей и бросающийся в бой, описан так же, как обычно батыр: «„Сверкнула сбруя Гырата, блеск его золотого венца сливался с солнечными лучами... Конь прижал уши и ринулся на Рейхана. В одно мгновение, словно пуля, впивается конь зубами в затылок врага”. Овез в это время наносит Рейхану удар копьём» (Каррыев, 166).
В калмыцком эпосе «Джангар» батыра Сабара, которого ловят укрюком, сначала спасает его конь Кюрюнг, «ловкий в бранных делах», а затем помогает и конь Джангара Аранзал, на котором в походе ехал Хонгор (Джангариада, 166). В том же эпосе во время поединка батыров «чёлка с чёлкой сшибались их кони, на сажень плескала чёрная кровь» (Джангариада, 122).
Единство действий батыра и коня в битве стилистически выражено через параллелизм их описания; даже создаётся иллюзия, что они как бы единое существо, знакомый уже образ кентавра:
В войско Араная и Шараная,
Не имеющее ни конца, ни края,
Богатырь врезался.
Направо-налево пикой колет,
Всех без разбора рубит:
На коня падает конь,
На воина падает воин,
Мчится туда —
Хвост коня мелькает,
Мчится сюда —
Лицо богатыря сверкает.
(Суразаков, 149)
От бега коня «заколебались юрты, ограды; забились, зазвенели котлы и таганы». Перед этим конь героя сам просит распустить ему сбрую и по своему желанию увеличивается в росте (Владимирцов, 1923, 64-66).
Натуралистически показана сцена затяжного поединка, когда всадники стараются спихнуть один другого на круп коня и сбросить на землю:
Припали на колени кони [их],
Припали, да так и стоят,
Пот засыхал на потниках [у них].
(Кобланды, 279)
(213/214)
Б.Я. Владимирцов напоминает слова Рашид-ад дина о напряжённой жизни боевых коней: «...лошади и табуны их не имели покоя; лошади, на которых ездили в авангарде, не имели отдыха, пока неизбежно те лошади умирали, издыхали, сгнивали и уничтожались» (по Владимирцову, 1934, 62).
У якутов, много веков назад отделившихся от массива тюркоязычных кочевников, сохранялись традиционные вооружение, снаряжение воина и коня, характерные для «военного дела» «степного типа», как пишет А.П. Окладников: «Как конный народ, в отличие от пеших лесных охотников и оленеводов, якуты вплоть до появления русских сохранили степную кавалерийскую тактику, конный боевой строй азиатских кочевников». Он приводит легенду, подтверждающую значение коня для якутов, о поражении таттинцев в междоусобной борьбе. Оправдались надежды нападающих испугать гиком и криком коней противника: у «хвастливых» таттинцев «кони должны быть жирны и плохо дрессированы» (Окладников, 256).
Боевой конь, как уже отмечалось, принимает самое активное участие в битве (как и вообще в судьбе своего хозяина). Когда Гесер бьётся с войском, его «гнедой вещий конь топчет и равняет с землёй» врагов (Гесериада, 208). Врагу угрожают: «Страну его конём потопчу» (Каррыев, туркменская версия, 125). О дальности возможных завоевательных походов говорится, что это — в те страны, которые можно достичь на коне:
Страны подлунной земли, до которых коню
Можно добраться, — силе своей подчиню!
(Джангар, 304)
Чаще, конечно, в эпосе боевой конь сражается не с людьми — противниками своего всадника, а с их конями. Схватка боевых коней между собой во время сражения описана ярко и местами даже натуралистично. Это соответствовало и действительности, в особенности для отличавшейся горячим темпераментом и злобностью породы чистокровных коней Средней Азии.
В алтайском эпосе если при единоборстве сами противники в боевой схватке визжат, «как трёхлетний дикий конь», то их кони грызутся, бьют до смерти друг друга копытами (Аносский сборник, 173 и др.). Описание такого поединка коней (в прекрасном переводе Г.В. Ксенофонтовым олонхо «Кан-Сулутай») приведено М.П. Грязновым:
Капкай Кара богатырь
С серо-вороным конём
На Кан-Сулутая богатыря
(214/215)
С двух сторон нападают.
...Багрово-рыжий конь Эрдинэ
И чёрно-бархатный конь
На колени встали,
Друг друга кусали,
Шеи перегрызть друг другу пытались.
...Лошади их силами равные
Друг друга повалить не могут.
...Битва двух богатырей,
Битва двух коней
Тридцать лет продолжается.
...Чёрно-бархатный конь
Вокруг Кан-Сулутая богатыря
Быстро бегает,
Задними ногами силача лягает,
Передними ногами богатыря бьёт,
Двумя клыками острыми его кусает.
(Грязнов, 1958 [1961], 15)
Кони победителей не успокаиваются, даже обратив в бегство коней, хозяева которых убиты, и преследуют их. Конь — активный изобретательный помощник батыра в поединке, не только храбрый и свирепый боец, он обладает и множеством «военных хитростей». Известно, что в сложную выучку верховых боевых коней в народной практике входило многое: конь останавливался около при падении всадника или продолжал его волочить на себе, когда он имитировал ранение или смерть; ложился около раненого, чтобы тому было легче вновь сесть в седло и т.п.; выносил всадника из боя, знал всевозможные маневры: ложное отступление, окружение врагов и пр. Лошадь бывала «приучена к разным неожиданным движениям» (Голубовский, 215-216).
В эпосе «военные хитрости» исходят как бы от самого коня, в действительности, конечно, таким приёмам коня обучал всадник. Наибольшее значение имеют в эпосе манёвренность коня, его умение увёртываться от стрел и ударов или прыжками стряхивать с себя острия пик и стрел (Джангар, 113).
Ложное бегство коней «в сторону родных кочевий» рассыпным строем отражает действительный, часто применявшийся кочевниками-конниками приём для заманивания врага; обернувшись снова к противнику, они смыкали фланги и тот оказывался в окружении, или в этот момент ударяли засадные полки. В ойратском эпосе ложным бегством неоднократно добивается победы Бум-Ердени (Владимирцов, 1923, 73, 167).
Но в сражениях кочевниками применялось и бегство, как таковое, при неудаче: стремительный набег переходил в такое же стремительное отступление и сблизиться вновь про-
(215/216)
тивникам обычно не удавалось. («Измена» в бою, в чем летописи горько и многократно упрекают союзников-кочевников, на деле бывала часто именно таким бегством; на сторону врагов они не переходили.)
Эпический конь умеет изобразить и ложную хромоту. Вещий конь, узнав о пленении Кортки и всех одноплеменников Кобланды, неожиданно захромал, чтобы не продолжать похода, удаляющего их от дома, и лишь тогда, когда понял, что хозяин поспешит к ним на помощь,
Прошла хромота [у его коня],
Стал он резвиться...
(Кобланды, 311)
Конь может менять обличье, представая изнеможенным, чтобы ввести в заблуждение врагов. Бум-Ердени спрашивает коня: «Взаправду ты похудел или нарочно? — ...Заржал бедовый серый Лыско раскатисто, заржал со смехом и стал таким же, как был (Владимирцов, 1923, 73-74).
В эпических эпизодах соединяются манёвренность всадника (путём привставания и опускания на стременах и пр.) и коня (путём различных эволюций, поворачивания в стороны, прыжков и пр.) (см. поединки Гесера с Рунсой, затем с Шиманбироцзой).
Конь в эпосе применяет предумышленное падение якобы от изнеможения или имитирует смерть. Таков эпизод в алтайском «Алтай-Буучае» и в калмыцком эпосе. В «Джангаре» в походе батыров-малолетков, когда они оказались в безводной пустыне, конь одного из них, принадлежавший ещё его отцу, вдруг «свалился... на границе двух земель», чтобы отомстить за давние обиды самому Джангару, организовавшему этот поход (Джангар, 170-171).
Батыры понимают значение участия коней в их единоборстве и заранее договариваются иногда, что оно должно происходить без помощи коней, которых (наряду с небожителями) обещают не призывать. В тувинском эпосе борющиеся заключают договор: не звать ни мифических родителей (Чёрную землю и Синее небо), ни коня. Один из противников не соблюдает этого условия, и его убивает молния (Гребнев, 1960а, 51).
Перед поединком уславливаются, будет ли борьба конной или пешей. В «Гесере»:
Сразимся мы
Мощью плеча?
Иль сразимся мы
Силою пальцев больших,
(216/217)
Остротою наших стрел,
Быстротою коней?
(Гесер, ч. 1, 156)
Эпический конь — такой преданный помощник воина, что ему уподобляется даже верный батыр-вассал. Если всадник тяжело ранен, конь в эпосе уносит его из боя, опускает, взяв зубами, на землю, поддерживает на бегу, «если он падает вперёд... — гривой, если назад — хвостом». Он плачет над раненым, просит птиц или ещё кого-нибудь сообщить о беде на родину. Преданный конь не отходит от тела умерщвлённого или раненого батыра, отгоняя от него волков и хищных птиц, пока предпринимаются попытки спасения или хотя бы увоза тела на родину (см. в «Гесере» — конь Нанцона, пронзённого в бою стрелой; в ойратском эпосе — конь Зан-Будинга, конь Дайни-Кюрюля) (Владимирцов, 1923, 162).
Красочно описана сцена охраны конём своего раненного в бою батыра в казахском эпосе. Враги стали ловить коня Кобланды-батыра, сброшенного с него Карлыгой, но безуспешно:
Сказал добрый спутник его конь Бурыл:
«Сможешь ли ты сесть на меня?».
Кружит он вокруг Кобланды,
Как волк, бросался он на врага,
Косил глазом [на врага].
...Не дал поймать [себя] конь Бурыл.
[Когда] смертельная угроза прошла,
...Он с шумом взлетел на небеса.
Коль, окружив, не смогли поймать на земле,
Кто же поймает [его] в небесах?
(Кобланды, 364)
Затем он возвращается к хозяину.
Конь оберегает хозяина не только во время битвы, но и на привале, особенно когда тот впадает в «богатырский сон», опасный в данной ситуации. В ойратском эпосе два батыра, «сделав Алтай подушкою, упершись ногами в Хангай», спали больше десяти лет. Их кони, чтобы разбудить хозяев, стали бить их по головам (Владимирцов, 1923, 214). В казахском эпосе конь Шуры будит его, разбрызгивая задними ногами воду из родника, когда им обоим угрожает опасность от удава, который втягивает их в себя дыханием (Орлов, 100).
Чуткость коня позволяет предупредить всадника об опасности. Вещий конь слышит всё, что происходит в стане врагов. Способность коня воспринимать всё за пределами человеческого слуха принадлежит, видимо, к архаичным элементам эпоса, так как связана и с охотничьими мотива-
(217/218)
ми. В алтайском тексте конь Темир-Боро тоже умеет слышать то, что происходит на небе и под землёй:
Лошадь его Темир-Боро вдруг
Правое ухо направо склонила,
Правой ногой вперёд упёрлась,
Прислушалась ко дну неба.
Левое ухо налево склонила,
Левой ногой назад упёрлась,
К тому, что под землёй, прислушалась.
В ответ на расспросы батыра конь раздражённо отвечает:
Ты мою голову
То туда, то сюда поворачиваешь,
А куда едем, не знаю.
(Баскаков, 84-85)
И всадник даёт коню ответ, а тот предупреждает его о «тёмной мысли» хана, пославшего его добыть чудовищного марала.
Особым динамизмом и драматизмом отличаются эпизоды, в которых боевой конь спасает себя и своего хозяина из плена. Наиболее известен эпизод о спасении конём своего хозяина, посаженного в плену в глубокую яму, причём, как и при воскрешении батыра, конь делит эту функцию с женщиной. В узбекской версии «Алпамыша» герой, опьянённый вином с «зельем» (в других версиях — впавший в непробудный «богатырский» сон) и привязанный врагами к хвосту своего коня, подтащен упирающимся конём к земляной тюрьме. Коню удаётся перескочить яму, но в этот момент враги перерубают его хвост и Алпамыш падает в неё. Человек и конь (запертый в конюшне) отдельно томятся в плену семь лет. Дочь вражеского властителя проникается любовью к узнику и всячески старается ему помочь. По просьбе Алпамыша она окурила коня Байчибара сухой травой «исрык», взятой Алпамышем с собой в поход. Байчибар понял, что его хозяин жив; он встал на ноги, чугунная колода на его шее распалась на куски, выскочили гвозди, забитые в копыта (до этого их тоже забивали в копыта соперники по байге; это, видимо, «общее место»). Байчибар распустил крылья и помчался к зиндану. Хвост его чудесным образом вырос в 40 сажён, и по нему Алпамыш вылез, точнее, его вытащил конь (Алпамыш, 205-208, 230, 254). Близок к этому в алтайском эпосе мотив о Кускун-Кара-Матыре (Когутэй, 144-147). Иногда же влюбившаяся в пленника девушка или его жена сбрасывает в яму аркан или спускает косу. В казахском эпосе о Кобланды его жена Кортка вытаскивает батыра из зиндана
(218/219)
на аркане, привязанном к коню (Кобланды, 415). В тувинском эпосе жена-изменница Кангывай-Мергена также вытащила врага своего мужа из зиндана арканом (Гребнев, 1960а, 15-16).
Иногда конь помогает хозяину освободиться из плена придуманной тем хитростью, освобождается и сам. Кер-оглы, попав в плен вместе с конём (тот был похищен раньше), берётся объездить коня, который никого к себе не подпускает; он пугает бея тем, что иначе у застоявшегося коня отнимутся ноги. Бей боится подвоха, Кер-оглы предлагает связать себе ноги и запереть крепостные ворота и затем птицей перелетает через них на коне (Каррыев, турецкая версия, 85).
В алтайском эпосе конь, попав в подземный мир Ерлика, освобождается сам и освобождает хозяина (Аносский сборник, 61-62). В «Джангариаде» конь, попавший в плен к Ерлику вместе со своим хозяином Хонгором, тоже сумел освободиться сам. В ойратском эпосе конь прибежал к хозяину с обломками железных треног, сотней пик в сердце, семьюдесятью наконечниками стрел в хребте; Зан-Будинг всё это вытащил и исцелил раны коня «снежно-белым лекарством, которое излечивает скорее, чем в час» (Владимирцов, 1923, 152).
В некоторых алтайских текстах коню удается освободить не только себя и хозяина, но и весь народ, попавший в плен до них. Конь же злодея освобождает даже пленника своего хозяина. Великан Кара-Бёкё, ездивший «на войну», возвращается, волоча за собой привязанного к хвосту коня изуродованного человека и ведя за собой коня пленника, скот и людей. Конь великана два раза споткнулся, два раза упал. Пленник сказал, что бог создал человека, способного уничтожить Кара-Бёкё. И конь великана освободил пленника, а собственный конь пленника его умчал (Баскаков, 247-248).
«Общее место» в эпосе разных народов — повествование о почётной смерти героя и его коня на поле боя, об их костях, оставшихся в степи (Гесер, ч. I, 136). Параллелизм образов при изображении гибели обоих подчёркивается тем, что она происходит одновременно. Здесь особенно выпукло выступает то, что конь батыра в эпосе кочевников персонаж, «по важности стоящий почти в одном ряду с ним» (Киреев, 93).
Конь на гриву свою упал,
...На рукаве муж умер.
(Маадай-Кара, 45)
(Может быть, под этим подразумевается иногда обычаи захоронения воина вместе с конём?)
(219/220)
Мотив гибели в бою любимого коня под бесстрашным воином очень древен в кочевническом эпосе, как об этом можно судить по эпизированной орхонской рунической надписи. Так же древен и мотив о том, что, если конь пал в бою, а батыр жив, он пересаживается на другого коня. В надписи на стеле в честь Кюль-тегина о храбрости этого древнетюркского принца, брата кагана, говорится так. В 21 год он вступил в бой, «сев на белого коня, (принадлежащего) Тады (Кын-Чуре); этот конь там пал... (при второй схватке) он сел верхом на... коня, (принадлежащего) Ышбара-Ямтару; этот конь там пал; в третий раз он сел на осёдланного гнедого коня Йегин-Силиг-бега и произвёл атаку; этот конь там пал». (В этом бою Кюль-тегину могло пригодиться в критические минуты то, что он, с юности умел сражаться и «в пешем строю».) Дальше в надписи перечисляются другие сражения и имена других коней Кюль-тегина, которые погибали один за другим. В походе на киргизов в 26 лет Кюль-тегин при атаке погубил «жеребца из Байырку, сломал ему бедро». В походе на тюргешей он, «сев на серого коня Башгу, произвёл атаку». Затем появляется в повествовании «конь героя Шалчы», который упоминается трижды и действует в ряде походов — на тюргешей, карлуков, азов, изгилей. Служил он Кюль-тегину, судя по данным надписи, по крайней мере шесть лет... Очевидно, погиб и этот конь, так как в других походах, когда Кюль-тегину 31 год и больше, названы уже Азман, «бурый азский конь» (в двух эпизодах), Огсиз (перевод — Безумец, но точнее, вероятно, было бы Бешеный). Всего формула «сев... на коня» повторяется в памятнике в двенадцати эпизодах, а коней, по-видимому, девять. Кони гибли не случайно. Принц не жалел не только коней, но и себя, что в эпосе показано гиперболически. В одном из сражений только «в его вооружение и в его плащ более чем ста стрелами попали» (Малов, 1951, 40-42). Эта надпись — самое древнее живое свидетельство современников о битвах тюркских воинов-конников.
Аналогичный эпизод включён в киргизский эпос. Когда погиб прославленный конь Манаса — Ак-Кула, Бакай, старший родич Манаса, отдаёт ему другого коня — Нарбурыла, и этот конь находится при нём до смерти героя и, видимо, будет сопровождать его при похоронах. Но Манас после гибели Ак-Кулы не забывает отрезать у него чёлку вместе с ухом, как память о «ровеснике» (Манас, 220). Всё же второй конь не занимает в его сердце места погибшего любимого коня — он вспоминает об Ак-Куле вновь и вновь в предсмертные часы, оплакивая своих погибших соратников и боевых коней.
(220/221)
Вообще погибшие кони оплакиваются в эпосе батырами наравне с боевыми друзьями. Так, когда в сражении гибнет конь Манаса, это воспринимается его соратниками и им самим наряду с гибелью лучших военачальников. Сообщая о гибели их всех, посол Манаса Аджибай упоминает коня Манаса Ак-Кулу даже прежде, чем Алмамбета и Чубака, причём его сетования выражены в одной торжественной тональности (Там же, 276). Так поступает и сам Манас (Там же, 248).
Неразлучный при жизни со своим конём, воин не мыслил себе и загробную жизнь, в которую верил, без своего коня. На этом и основан широко распространённый в историческом прошлом обычай сопогребения с воином его любимого коня (и даже множества коней при смерти крупного властителя) (Грязнов, 1961).
Отметим, что смерть в представлениях древних кочевников — поездка в преисподнюю. В алтайском эпосе о Сокор-Кара повествуется:
На коня Кара-Бука, имеющею рога с восемью разветвлениями, он сел
И в подземное царство уехал.
(Баскаков, 165)
Даже убитого достойного врага в эпосе победитель считает необходимым похоронить вместе с его конём, заклав того:
Коль молодца победил,
То коня над ним надо забить.
Над ним забил он [коня],
Под него подстелил.
Седло, потник, кнут — всё разломано и разорвано (Гесер, ч. I, 171; см.: ч. II, 167). Порча вещей, как и убиение коня, — способ их перемещения в загробный мир. Впрочем, в данном контексте этот мотив может иметь и другое значение: владение боевым конём облегчит мщение для оставшихся в живых родичей погибшего, а умершему «затруднит» эту возможность.
В алтайском эпосе военачальник Хан-Кюлера Сокор-Кара порицает хана за его беспечность в отношении не только к семье, но и к коню убитого Темир-хана:
Если хана убил, надо бы коня тоже убить.
...Жена Темир-Хана
На коня Темир-Боро села и куда-то скрылась.
Куда — мы три года искали, но не нашли.
Сокор-Кара умирает — «силы его от поисков вышли», а Хан-Кюлеру впоследствии действительно пришлось биться
(221/222)
и с сыном и с внуком Темир-Хана, причём дрались и их кони (Баскаков, 177-182 и др.).
Погребение коня вместе с хозяином было просто снабжением умершего транспортным и боевым животным наряду со всем необходимым ему, по представлениям его близких, в загробной жизни, аналогичной существованию живых: посмертной женой, оружием, пищей и пр.
Не следует смешивать захоронение коня с принесением коней в жертву духам предков, божествам, что также имело место и в действительности, и в эпосе (при болезни для исцеления: Сорок девушек, 97; при рождении сына: Гребнев, 1960а, 147; Манас, 185; и пр.). Так, в якутском эпосе герой приносит в жертву семи медным ликам из коновязи семь яловых кобыл (Ястремский, 65); «девять самых жирных коней» принесено в жертву гениям-хранителям Гесера (Гесериада, 161). (Подробнее обо всём, что связано с погребением коня умершего воина и с эволюцией этого обряда со всевозможными заменами см.: Липец, 1982.)
|