Р.С. Липец
Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе.
// М.: 1984. 264 с.
Часть I. Батыр.
Набеги и войны.
Лейтмотив в повествовании о ратной судьбе батыра — защита страны, союза племён, рода, семьи, но батыр не чужд и стремлению увидеть новые края, привезти домой богатую добычу, пригнать скот и пленных, хотя их походы всё же большей частью ответные.
Характерен монолог батыра Кэкэ-Зеве перед первым отъездом из дома, когда он просит себе коня: «Коль я славный витязь, рождённый могучим, то вернусь я с караванами навьюченных верблюдов, забрав народ аулами, пригнав скот стойбищами... Если же я муж, рождённый бессильным, плохоньким, то вернусь я, познакомившись с людьми, познакомившись со странами; ведь говорят: при батюшке знакомятся с людьми, при коне ездят в новые земли» (Владимирцов» 1923, 191).
Конечно, и в период военной демократии по-прежнему основными причинами войн были защита родины, изгнание захватчиков, ответный набег, поиски лучших пастбищ и караванных путей, месть. Но образуется и крепнет прослойка профессиональных воинов. Дружинники в эпосе тяготятся вынужденным бездействием, жаждут походов, каков бы ни был к ним повод.
Древние письменные памятники констатируют приносящую завоевателям удовлетворение ситуацию: захват чужого
(105/106)
добра, завоевание чужого народа. С.В. Киселёв в этом аспекте приводит фрагменты надписей в честь Кюль-тегина и Тоньюкука. В первой говорится от имени Бильге-кагана: «Став каганом, я поднял благосостояние жалкого, бедного народа, предпринимая походы, нищий народ сделал богатым, малочисленный народ сделал многочисленным». Во второй надписи говорится: «...я, мудрый Тоньюкук, наступая в этой стране, привозил (оттуда) красное золото и светлое серебро, красный шёлк и агри-каменья, (всякую) дань без числа». Приведя две надписи из Хоито-Тамира, С.В. Киселёв утверждает, что они ярко выражают «наивную радость хищника-воина, стремящегося в богатый город... Бешбалык: №1 — „Мы идём с Куличуром Тардушей в Бешбалык... там он может быть счастливым” и №2 — „В год обезьяны в девятом месяце... мы идём в Бешбалык. Счастлив облик витязя войско (ведущего)... Народ, твой приход мог быть там счастливым”» (Киселёв, 505). О «слое богатых родовичей» С.В. Киселёв пишет, что «главное богатство этой аристократии заключалось в стадах и награбленных ценностях; древнетюркские эпитафии постоянно упоминают об этих богатствах» (Там же, 501).
Сподвижники и руководители эпического героя, даже конь поучают его, что никакой добычей пренебрегать нельзя. В особенности же алчны враги героев. Шах Надир перед походом на Хорезм сообщает воинам: «Нас большая добыча ждёт», остальное «пусть пожрёт пожар, расклюёт вороньё» (Сорок девушек, 204).
Б.Я. Владимирцов отмечает, что по «Сокровенному сказанию» во время избрания Чингиса ханом группой монгольских родов ему обещали выделять часть военной добычи: «...и если полоним прекрасных девиц и жён, да добрых коней, то будем отдавать их тебе» (Владимирцов, 1934, 80). Далее он приводит слова нукера о Чингисе: «Я... считаю своим долгом предоставлять ему добытых в чужих землях прекрасных дев и добрых коней (Там же, 90). В казахском эпосе властитель грозит врагу: «Твои жёлтые табуны лучшей породы... себе заберу»; он сделает добычей дочерей врага, изрежет таурлыки (это действие — также символ победы) (Орлов, 146). Но в эпосе обычно осуждается истребление в чужой стране достояния властителя и побеждённого народа.
Женщины занимают одно из первых мест среди добычи, как это и было в исторической действительности. Нередко увоз женщины прикрыт иллюзией «сватовства». Так, в «Гесере» о сватовстве к Чоймсун-гоа сын хана говорит ясно: «...выдадут за меня — возьму, а не выдадут — ворочусь,
(106/107)
перебив и ограбив трёх ханов» (Гесериада, 198). Якутский Басымджи-богатырь едет за невестой во владения Красивого Богатого Господина, где учиняет разгром: сжигает священное дерево и на его огне на вертеле жарит племенного жеребца и быка, главную кобылицу и лучшую из коров. Посланные отцом девять богатырей-сыновей «кругом шагом объезжали» пришельца и, не заговорив, повернули. Едет сам отец: «Чёрные собаки! И здесь и вдали всюду бродите, всюду подвигов да состязаний ищете! Не потомки мои вы, а выродки! Немного дней впереди меня, а далеко ушло, что прожито!». (Требует дать ему одежду его молодости, но от тучности не может даже выйти во двор.) Поговорить с Басымджи-богатырем берётся старуха-коровница (персонаж полукомический, но по её способности к превращениям, прозорливости, связанный, видимо, с образом шаманки). Может быть, говорит она о герое, истребившем скот, он «зарится на скот, умирая от бедности» или в безвыходных обстоятельствах. Богатырь объясняет ей, что, собственно, это его манера свататься, но предупреждает: «Даст — возьму, не даст ли — тоже возьму. А миром я не уеду» (Ястремский, 47-51).
В алтайском эпосе братья-победители, забрав с собой богатую добычу, оставляют в знак пренебрежения к семье хана девушку, его дочь, которую было прочил себе в жёны младший из братьев, Ката-Мерген. А она до этого вернула его к жизни, когда он был отравлен. Отец, очевидно опасаясь нового набега, старается закрепить мир и отправляет дочь за братьями вслед, одев её «в золотую одежду». Однако, хотя брак и состоялся, деверь, так и «не назвал её „моя невестка”» (Баскаков, 277-280).
Таким образом, разгромом завершаются не только чисто военные действия, но и набеги, имеющие якобы целью мирное сватовство. По сути же имеет место закрепление вынужденным династическим браком мирного договора, условий военного ультиматума.
Ряд батальных сцен в эпосе предполагает участие войска, в особенности если речь идёт об осаде и взятии укреплённых городов. (Кстати, это и характерно для наименее архаичного эпоса). Как принято считать, кочевники неохотно применяли осаду городов (очевидно, осёдлых народов), предпочитая набеги и легко отступая в случае неудачи. Однако всё же осада имеет место в эпосе; кроме того, надо было защищать и свои города.
Вражеская крепость неприступна и охраняется бесчисленным войском. В «Джангаре» у Докшин-Шара-Гюргюя — крепость с тройными стенами: из стали, дикого белого камня
(107/108)
и лиственницы (Джангариада, 220, 197). В «Джангаре», когда нужно защитить свою страну от нашествия врагов, созывают для постройки крепости при ставке «семьдесят двух всесветных мастеров — далай дарханов» (Там же, 188).
Во многих эпосах (огузском, каракалпакском и др.) повествуется о крепости Дербент. В «Кер-оглы» дан во всех версиях обобщённый образ неприступной крепости Чамбиль, выстроенной на скале, на перевале, в стратегически важном пункте.
В каракалпакском эпосе Саркоп — «глиняный город» — полон ремесленников, торговцев и других мирных жителей. Но близ него есть и дополнительная (девичья) крепость Меули (Миуели, Мевали) с металлической стеной и воротами, изукрашенными резьбой, с замком о пяти золотых ключах (символ несокрушимости крепости); на их изготовление пошли бронза, чугун, свинец и сталь. В крепости на удобрённой земле разделаны пашни и сады, даже на солончаках, и подведена вода (Сорок девушек, 9). Само название крепости означает «Имеющая плоды», фрукты. В том же эпосе упоминается и степной город Мушкил (Мушкиль).
Вода и огонь — два фактора, играющие важную роль при осаде городов и в исторической действительности, и в эпосе. Прием лишения жителей воды имеется в разных эпосах. В «Алтан-Тобчи» в легенде о Чингисхане, кроме этого, упоминается и другой приём осады, очень жестокий. Чингисхан «требует от Ванчуна джурджитского в дань девять тысяч ласточек и тысячу кошек и выпускает животных с привязанной зажжённой хлопчатой бумагой». И они «сделали пожар в городе». Г.Н. Потанин отмечает распространённость этого фольклорного мотива, в том числе приуроченного к крепости Хорос-кэрэмэн на Дону — Потанин, 1899, 826-829).
Встречается в эпосе и сооружение у стен крепости её защитниками рвов с замаскированными «волчьими ямами», в дно которых, кроме того, иногда вбиты заострённые колья или пики. Загадка о такой яме введена в алтайский эпос о Когутэе (Когутэй, 198).
Большое место занимает в эпосе тайное проникновение в крепость хитростью. Достигается это колдовской способностью батыров к всевозможным превращениям (не только их самих, но иногда и всех их дружинников). Так, при осаде крепости сын Хонгора — Хошун проник в башню, превратившись в змею (Джангар, 175).
Чаще, однако, такие превращения служат целям разведки — подслушивания тайных разговоров властителя, имею-
(108/109)
щих военное значение. Другой способ разведки — переодевание,— очевидно, стадиально более поздний.
Возможно, что оборотнем является беркут в ойратском сказании: он соглядатай над стоянкой приближающихся батыров. Дайни-Кюрюль подстрелил его, «когда он виднелся подобно мочке иглы». Беркут свалился к своим воинам через дымовое отверстие и попал в горячий чай; его исцелили, и он предрёк, сколько времени приезжие батыры собираются сражаться (Владимирцов, 1923, 124).
Не меньшее значение придаётся порче оружия в арсенале противника. Оружие во дворце Гесера должно быть испорчено, по совету мангадхая, который решил было заставить дружинников Гесера перейти на свою сторону, а самому с их помощью проникнуть в полночь во дворец:
Вы, разбив, раскидайте
Доспехи его, всё оружие
Этой же ночью!
Расколите [все стрелы его] от зарубок,
Наконечники [стрел] рассеките,
Затем
Тетиву перережьте
Даньяльского жёлтого лука,
Что семьдесят пять подставок имеет;
Рассекающий
Чёрное
Чёрный железный-то меч
Вы под стенами спрячьте;
Рассекающий белое
Белый сверкающий меч
Затупите — всё лезвие, всё остриё!
(Гесер, ч. I, 49-50)
Порча оружия накануне боя осуществлена в ойратском эпосе по-другому: проникнув в стан врагов в открытой степи, Дайни-Кюрюль «снял с коней треноги, оброти, сёдла, узды, собрал вооружение... увязал всё и поднял на плечи... Навалил он кучу, собрав саксаул и сандал, величиной с холм и зажёг огонь и сжёг то оружие, сёдла и узды». Тогда закричал Дайни-Кюрюль: «Враг пришёл! Вставай, вон огненные войска!..». И перебил караульщиков (Владимирцов, 1923, 144-145).
Взятие укреплённого города в эпосе, естественно, сводится к преодолению городской стены. И способов для этого несколько — от самых рационалистических до преображённых согласно эпической фантастике. Штурм обычно даётся через образ батыра, перепрыгивающего на коне через стены, иногда туда и обратно, минуя грозные ряды копий, стражу и пр. Хонгор сумел перескочить через стену даже пешим, в горы
(109/110)
(Джангар, 184). В каракалпакском эпосе Арыслан сбил створы «чёрночугунных» ворот города Мушкила, и тогда «пал крепостной вал» (Сорок девушек, 310).
Другой способ — пролом стены. В том же «Джангаре» коню Шовшура, малолетнего сына Джангара, не удалось перескочить через стену, но Шовшур пешим (признак особого мужества) разрубил стальную стену мечом, и воины въехали в пролом. Оказавшись в крепости, Шовшур повалил юрту владетеля, ухватившись за «цагарак» — круг дымового отверстия (Джангар, 278). В другом тексте он говорит: «„Пришёл я для того, чтобы ухватиться за серебряный круг твоего дымника”. И с этими словами прыгнул, ухватился за круг дымника» (Джангариада, 199). Кстати, обычное иносказание победы над врагом — разрушить обод дымового отверстия в юрте врага или взяться за него. В киргизском эпосе находим такую же угрозу: «Покрышку дымового отверстия ткну копьём, перекладину его двери изрублю саблей» (Фалев, 51, 54).
Вслед за взятием ставки, крепости, города в эпосе описываются ужасающий разгром покорённой страны, увод в плен жителей, угон стад и табунов, увоз драгоценной добычи. Будущее взятие Хорезма Надир-шахом обрисовано привычными образами (Сорок девушек, 191, 213), но в этом описании чувствуется, что речь идёт уже об осёдлом населении. Узбекский герой Алпамыш подвергает разгрому город страны, где он томился семь лет в подземной тюрьме. В казахском эпосе после набега гонят скот и жителей и везут богатую добычу. Батыр Кобланды, возглавивший набег, правда, не берёт ничего себе, но обогащает своих союзников, для того и подбивших его участвовать в походе, ненужном для его соотечественников. А в это время другие враги нападают на оставшуюся беззащитной его страну. Последний эпизод — «общее место» в эпосе: герой, отлучившись, застаёт разгром у себя дома (почему наиболее дальновидные из правителей и воздерживаются от дальних походов).
Картина опустошения ставок и пленения жителей — тоже «общее место» в тюрко-монгольском эпосе — производит потрясающее впечатление. В киргизском тексте повествуется: «Рыжими табунами многославного Джангара пролагали дороги. Славный бумбайский народ прогоняли по семи дорогам. ...Срыли Бумбайскую Белую гору, осушили море и ушли, угоняя полон». Приказ же, отданный Докшин-Шара-Гюргю, означает по сути медленную гибель пленённого народа: «Джангаров нутук поселите в белой безводной пустыне, в пустыне с побелевшими корневищами ковыля, между двух
(110/111)
морей: между морем ядовитым и морем люто-губительным» (Джангариада, 190-191).
Джангар, вернувшись на разорённую в его отсутствие родину, растерянно думает: «Как же не осталось человека — слово спросить?» (Там же, 195). Но и сам Джангар после победы над Чёрным Князем (взяв его в подданство), разрушает его дворец и терема, «стоявшие, точно шахматы», и тоже приказывает переселить всех, «не оставить ни бездомной собаки, ни сироты-отрока в четырёх странах жёлтых» (Там же, 141). (Последняя фраза почти дословно та же, что и о разгроме самой Бумбы.) Угнанный народ также поселяют на «солёные земли» (солончаки). Зато, возвращая свой народ с чужбины после победы, Джангар и его приближённые заботятся о его благополучной перекочёвке, чтобы не было недостатка в воде. Когда надо «поднять на откочёвку свой народ», говорят: «Всех переселяй до единого, но только не в засуху!» (Там же, 197). В алтайском эпосе картина возвращения дана лапидарно:
Там, где жил народ,
Хвощ, оказывается, вырос;
Там, где скот бродил,
Бурьян, оказывается, вырос.
(Суразаков, 1961, 117)
Разграблению в эпосе подвергается даже свадебный караван в пути, точнее, место его стоянки. Тувинский герой Мёге Сагаан Таалай после всяких состязаний и стычек «ни на одни сутки не остался... в аале хана. Он взял с собой Алдын-дангыну, погнал впереди себя скот, навьючил на коня вместе с добром новую юрту и откочевал». В пути, увидев в горах множество зверей, батыр решает дать скоту отдохнуть, а сам идёт поохотиться, но, вернувшись на стоянку в ложбину «с добычей прямо через скалу», он видит, что «там всё было разграблено, только одна коновязь осталась в пустой долине. Привязал богатырь коня к этой коновязи и горько заплакал» (Гребнев, 1960а, 163).
Большое место занимают в эпосе описания плена, рабства и освобождения из него. Светлые батыры щадят иногда рядовых подданных покорённого ханства, чего никогда не делают враги — злодеи. В отношении военачальников (непосредственно на поле боя) и они безжалостны. Пленников в эпосе волочат на аркане, везут связанными или даже убивают (Джангар, 63, 215). Знатных пленников заставляют бежать пешком связанными перед своими же табунами. Так, в каракалпакском эпосе шаха, хана или его махрама гонят пешком перед верховым конём («и топчет конь его следы»),
(111/112)
грозят повесить врагу колчан на шею в знак покорности (Кырк кыз, 308, 315, 234).
Клеймение побеждённых врагов — ханов-захватчиков, их военачальников и послов — неоднократно встречается в «Джангаре». Это как бы заключительный эпизод похода, и тем самым они становятся «подданными» Бумбы на ряд поколений (Там же, 215). Несмотря на дерзкое поведение пленников, обычно никто из них не избегает клеймения пощёчиной (причём на коже выступает лотосовидная тамга Бумбы — Джангар, 157) или раскалённой печатью. Иногда это происходит на пиру победителей, к которому допущены и пленные.
Знатные пленники впоследствии вступают в дипломатические переговоры. Привезённые в башню Джангара, они требуют себе привилегий (хотя их привозят, как и остальных пленных), садясь «пониже» лишь главы полукруга. Кюрмен садится даже выше Джангара, и его затем отпускают домой. Побеждённый Бадмин-Улан на пиру напомнил Джангару о своей давнишней услуге ему (он пощадил когда-то побеждённого им юного Джангара), повернулся и просто так уехал к себе (Там же, 177-178).
Простой народ, пленённый врагами при разгроме страны, оказывается в более трудном положении. Когда берут в плен чужеземцев, об этом в эпосе говорится спокойно: они просто перекочёвывают, и при этом иногда пленники ещё радуются, что свергнут их собственный тиран. Иное дело, когда в плен уведены соплеменники героя, в том числе его родители и жена; их бедствия в пути, страдания от голода и жажды в безводных степях, пытки и издевательства над ними в стане победителей даны очень эмоционально и даже натуралистично. В плену они продолжают ждать избавления, не теряют веру в возвращение на родину, сохраняют своё достоинство. В каракалпакском эпосе пленники пришедшим на выручку сородичам показывают путь во вражеский город, идут туда лазутчиками и т.д. (Сорок девушек, 281, 288-289).
Эрзамыр, исцелив пленников Кара-Бёкё и отправляя их «в родные стойбища», говорит им, чтобы они не трогали имущества Кара-Бёкё, а взяли только отнятое в своё время у них самих. И тут он убеждается, что у Кара-Бёкё был только награбленный скот и захваченный народ (Баскаков, 257-258).
Конечно, творчество бывших кочевников должно было пройти весьма длительный путь развития, чтобы удовлетвориться в современном эпосе тюркоязычных народов «справедливым» концом: возвратом на родину хана с освобождёнными соплеменникам, взявшими только им принадлежа-
(112/113)
щие имущество и скот, с оставленным в качестве правителя в побеждённой стране местным пастухом и т.п.
Но и для традиционного эпоса характерно благополучное возвращение «своих» пленников на родину. Так, в алтайском эпосе за обратной перекочёвкой Алтай-Буучая следует финальный свадебный пир:
От белого скота ни одной скотины не теряя,
От народа ни одного человека не оставляя,
Обратно (на родину) отправился,
В алтайских горах, где скот стоял,
Белый скот он пустил пастись,
В золотой степи народ поселил.
...С гору (мяса) нарубили,
С море (вина) приготовили.
...Три большие глубокие рва
В земле выкопали,
Трёхухие чугунные чаши,
Враз подняв, на рвы поставили и варили (мясо).
Большой той устроили.
В течение десяти дней
Игры и пир продолжались.
(Суразаков, 1961, 166)
|