Р.С. Липец
Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе.
// М.: 1984. 264 с.
Часть II. Конь.
Конское снаряжение.
Для прирождённых конников — сказителя и его слушателей — длинноты описания седлания, подробности которого они сами знали досконально, не были скучны. Нередко мотив седлания связан с объездкой коня, которой оно предшествует; чаще, однако, он относится к объезженному уже коню. Иногда же конь, «ниспосланный» герою небожителями, является к нему уже осёдланным, а также с доспехами и походной одеждой для батыра.
«Сбруе придавалось большое значение, — пишет о локайцах Б.X. Кармышева. — Верховая сбруя... служила предметом большой заботы локайцев. Обладание не только хорошим конём, но и добротной нарядной сбруей всегда являлось заветной мечтой каждого джигита... Состоятельные родители дарили своему сыну коня в полном снаряжении, когда мальчику исполнялось 15 лет». Это было семейное событие и приурочивалось к празднику («Такой-то бай сделал своего сына конным»). Дальше даётся полное описание всего набора нарядной сбруи, на приобретение которой в семьях рядовых локайцев средства иногда накапливали годами. Стоимость комплекта такой сбруи равнялась цене хорошего коня (Кармышева, 100). С этим хочется сравнить мотивы эпоса, когда малолетку тем или иным способом передаётся не только конь, но и всё снаряжение для всадника и коня и по этому случаю устраивается праздник. При этом сама «седловка лошади — это множество установленных церемоний», — пишут иппологи В.А. Щёкин и К.И. Горелов, перечисляя все детали сбруи «с разноцветными камнями и металлическими бляхами» (Щёкин, Горелов, 58).
Ценность конского снаряжения особо подчёркивается в эпосе. Л.В. Гребнев пишет: «Иногда эпитетом служит определение стоимости какого-либо предмета. Так, уздечка обычно бывает серебряной, в сто лан ценой» (Гребнев, 1960а, 13).
Любование конской сбруей звучит в словах Гесера: «Хорошая конская сбруя коню ведь подходит!» (Гесер, ч. I,
(192/193)
72). Даже суровый Конурбай (в киргизском эпосе), увидев Тайбурыла и решив отнять его у гонца, мечтает о том, как бы можно украсить коня и ухаживать за ним, хотя и собирается отдать того коня в дар.
Кроме красоты сбруи, ценилось в первую очередь её удобство (см. в алтайском эпосе: «набросил удобное (с выемкой) седло», «с сиденьем удобным седлом оседлал» (Баскаков, 151, 222); указывается, что девять подпруг могут «выдержать страшную силу» (Там же, 151). Ряд пословиц основан на сравнениях с прочной конской сбруей. Так, в ойратском эпосе батыры испугались силы приезжего, встретясь с ним (в степи), и решили вернуться: «Тело мужа лучше живое, седло, узда лучше крепкие, так-то!» (Владимирцов, 1923, 66-67).
Конечно, богатую сбрую могли приобрести только в семьях с известным достатком, хотя бы и накопив деньги за долгий срок (не будем говорить о представителях социальной верхушки). Упоминается в эпосе иногда и самодельная жалкая сбруя на коне бедняка. Л.В. Гребнев указывает, что в тувинском эпосе седлом и уздой, «добротными и дорогими», пользуются только богатые; бедняки же обходятся верёвкой вместо узды и ездят без седла (Гребнев, 1960б, 73). В ойратском эпосе описан бедняк чабан; он едет на «высохшем седле с деревянными стременами», с «плохонькой обротью», даже не на лошади, а на «пёстром куцем воле» (Владимирцов, 1923, 237).
Роскошному обычно седлу героя в якутском эпосе противостоит «трёхгранное, из каменной глыбы седло» и железный, «словно безменная цепь», повод у «сухопарой серой лошади» чудовищного Мёрзлого Торольджун-богатыря (Ястремский, 52).
В том же эпосе белая шаманка-целительница, чтобы проникнуть к больному, сама обращается в уродливую женщину, а коня, погладив «по шерсти и против шерсти», обращает в захудалую клячу с вьючным седлом, «с корьем за подседельную подстилку, с тальникового лыка обротью, с верёвочными удилами» (Там же, 129).
В эпосе различных народов упоминаются принадлежности конского снаряжения с разными отличиями, но с одной и той же примерно полнотой и любованием. Это седло с подушкой и стременами, потники, подпруги, подхвостник, нагрудник (в смысле нагрудные ремни), узда и уздечка, поводья, подшейная кисть; из других предметов конского снаряжения — плеть, аркан, путы, торока, перемётные сумы и пр.
(193/194)
Описание седлания отличается неумеренной гиперболизацией и обилием развёрнутых эпитетов (в бурятском эпосе, например, см.: Гесер, ч. I, 83, 183; в ойратском — Владимирцов, 1923, 61-62 и др.). В якутском эпосе: «И пошёл он (Кулун Куллустур. — Р.Л.) в поле своё, поймал коня своего Кулун-Сюрюка, привязал к главной коновязи. Из полога бездны адской он потник положил, бегущего облака низ за коврик постлал, багрового облака полы тебеньками седельными повесил, перистого облака верх за чепрак набросил — что небесный холм, седлом оседлал коня, поперечно-полосатыми подпругами перетянул, что луч солнца — чембур накинул, что сиянье месяца — поводья прикрепил, с множеством погремушек и множеством украшений тридцатипудовую тяжёлую плеть у луки седла прицепил» (Ястремский, 62).
Во время седлания происходит чудесный рост коня и последовательное прохождение им разных возрастов. В тувинском эпосе, например: «Надел он на жеребёнка недоуздок и серебряную уздечку, и тот стал двухлетним конём; накинул на спину большой, как степь, потник, и жеребёнок стал трёхлетним конём; когда же положил огромное, как перевал, седло, закрепил тридцать два подхвостных ремня, застегнул тридцать две подпруги и тридцать два нагрудных ремня, жеребёнок стал взрослым молодым конём. Своей головой он доставал до неба, передвигая туда и сюда чёрные и белые облака» (Гребнев, 1960а, 24).
В узбекском «Алпамыше» при описании седлания лошади героя его сестрой детально соблюдён порядок седлания и перечислены со скрупулёзными деталями принадлежности роскошного конского снаряжения; седлание сопровождается благопожеланиями (Алпамыш, 74-76).
Реалистические (иногда и натуралистические) подробности седлания в эпосе выявляют опытность и близкое знакомство кочевников с конями. Вызывают коня звоном узды:
С шестьюдесятью украшениями
Золотую узду снял
И в воздухе потряс, звеня.
Конь «рысью прискакал и стал» к коновязи (Суразаков, 1961, 81). Так же вызывают коня и в ойратском эпосе (Владимирцов, 1923, 193, 219-220).
Подпругу, седлая, подтягивают так, что конь «корчился», «изгибался» (Гесер, ч. I, 183). В калмыцком эпосе у коня, при подтягивании подпруги, «сало на белом животе сложилось в семьдесят семь слоёв» (Джангар, 45).
(194/195)
Назначение потников — не допустить стёртости кожи на спине коня — ясно показано в эпосе. При спешке батыры решают не менять в пути потников (Потанин, 1972, 265) и доводят животное до того, что вместе с потником у него слезает и кожа или шерсть прорастает сквозь потник (Гесер, ч. II, 11-12), он прирос к коню (Там же, 126) или протёрт до дыр (Сорок девушек, 20). Таким образом, состояние потника становится символом длительности поездки, трудностей похода или объездки коня.
В описании отдельных принадлежностей сбруи со всевозможными украшениями, которыми в действительности изобиловала сбруя верхового коня на Востоке, указан металл, из которого они сделаны: золото, серебро, бронза, медь, редко железо, так как речь в эпосе идёт о нарядной сбруе, необходимой для престижа джигита и стоившей иногда не меньше, чем конь.
В алтайском эпосе узда золотая «с шестьюдесятью украшениями» из серебра (Суразаков, 1961, 81; Баскаков, 151), седло тоже серебряное (Гесер, ч. I, 72, 183) или бронзовое, «с двумя крылами» (Суразаков, 1961, 81, 104) и т.д. В ойратском эпосе на узде «набиты... бронзовые да медные наборы»; «педфея тонко-серебряная с шестьюдесятью пуговками, которая звенит в ветреный день»; на нагруднике «заставил он звенеть в один голос пятьдесят два колокольчика, заставил он греметь пятьдесят два бронзовых колокольца» (Владимирцов, 1923, 112). В калмыцком эпосе колокольчики помещены в гриве и на шее коня (Джангар, 45). Указаны и особенности металла, из которого сделан предмет. В «Джангаре» седло «кованого золота», с лукой «из матового серебра» или «серебра-хадак», а подушка — из «тибетского турубед-серебра», удила — «серебра-халя», узда — «серебра-хадак», чепрак — «золото-галеб» (Джангариада, 105-106, 114). В «Гесере» шлея — из «нюлу-серебра», а коновязь — из «бэлир-серебра» (Гесер, ч. I, 183).
Не менее богаты и разнообразны кожаные и матерчатые детали конского снаряжения. Подпруга и поводья, например, большей частью шёлковые, в «Джангаре» «жёлто-полосатого шелка», тесьма для поводьев выткана из шёлка булат (Джангариада, 115). В узбекском эпосе подпруга сверху из сучёного шёлка, а снизу «мягкая»; ремни «цветные, с набором медных блях» и пр. (Алпамыш, 76).
Потник в эпосе — из парчи, шёлка, войлочный, из овечьей шерсти, покрытый ситцем. В ойратском эпосе потник — «из шерсти тьмы овец, отделан он был прекрасным сукном с глазками» (Владимирцов, 1923, 207). В «Джангаре» говорит-
(195/196)
ся о «шестилистом» (шестислойном) потнике. В бурятском эпосе потник украшен золотой каймой (Гесер, ч. I, 71-72, 183). В алтайском эпосе он то «посеребренный», то «хлопковый» (войлочный?) (Суразаков, 1961, 81).
В узбекском «Алпамыше» нижний потник парчовый, верхний — заткан золотом, а подушка на седле бархатная, зелёная, с красной бахромой (Алпамыш, 74-75). Сестра Алпамыша узнаёт его через семь лет по ситцу на подстилке потника его коня, которую сама изготовляла когда-то.
Характерен приём мультиплицирования частей сбруи: в алтайском эпосе подпруг — по 50, 60 и даже 90 (Суразаков, 1961, 81, 104; Аносский сборник, 23); в тувинском подпруг, нагрудных и подхвостных ремней — по 32 (Гребнев, 1960а, 24).
Снаряжению коня батыра в казахском эпосе уделил большое внимание А.С. Орлов, указывая, что там подробно описано роскошное золотое, звенящее снаряжение батыра: «лука золотого седла», «блещет сбруя», «золототканая киса» (дорожная сума) и т.п. (Орлов, 79). В другом месте своей книги он пишет: «В казахских былинах сбруя и оружие из золота и звенит; ...шестилетний Саин скакал на коне, „золотыми удилами бренча”» (Там же, 67). Красочная картинка, притом с остросоциальным аспектом выезда богача бая к своим табунам, показана в «Ер-Саине»: «...на коне он не ездил простом, ездил на белом иноходце... Велит подать коня снега белей, а глаза — огонь, Боз-Манаев любимый конь, золочёной сбруей звеня, ржёт, гарцуя, в сиянии дня. Рассказать, описать ли нам, как, в седле золотом развалясь, едет бай, как знатный князь? Хан без подданных, важен и строг, подъезжает он к табунам». Парадности этого выезда противостоит контрастный конец: в табунах надменного бая избили рабы (Там же, 66-67).
В то же время А.С. Орлов замечает о казахском эпосе: «Детального описания седлания коня... не встречается, если не считать намёков в речи... Алпамыша, который принужден гнаться за похитителями отцовского табуна („К чему мне слушать ругань твою. На коня положил я потник-подпотник... Чепраком накрыл я коня; когда я уеду, отец дорогой, последнее горе испытаешь ты”). В былине о Ер-Таргыне говорится только, что, выезжая на бой с Домбаулом, „стал подпруги он проверять”, а перед боем с калмыками „подтянул подпругу он и подхвостник укоротил”» (Там же, 79).
Переходим к раздельному описанию некоторых частей конской сбруи. Седло со всеми принадлежностями в эпосе описано очень подробно и в соответствии с действительными
(196/197)
особенностями его у коневодческих народов. Оно как бы символ воинской полноценности мужчины, его достоинства. Поэтому, когда в цикле «Кер-оглы» люди, чтобы узнать, мальчик или девочка выходит играть из склепа своей матери, где ребёнок родился для него кладут куклу и седло. «Ребёнок хватается за седло, садится на него верхом и удаляется от могилы» (Жирмунский, Зарифов, 194). Когда батыр-малолеток достигает нужного возраста, его родственники или небожители передают ему седло вместе с вооружением, иногда с конём, причём на луке седла коня есть иногда письмена, где сообщается взрослое имя героя и пр. (Аносский сборник, 135).
Именно потому, что в седле батыр проводит большую часть жизни, оно — сбившееся со спины коня под живот или набок, сломанное, — естественно, в эпосе устойчиво символизирует гибель владельца копя: «Лука седла сломалась, богатырь-хозяин погиб» (Суразаков, 1961, 138). В вещем сне это даже знак общего бедствия — разгрома страны.
Конь Кара-Калтар, принадлежащий Катан-Мергену, встретился его брату Эрзамыру в клубах пыли, при бурлении Чёрного моря, расколовшейся Чёрной горы и т.п.:
«Седло у тебя набок свалилось.
Повод твой по земле тащится.
Где твой хозяин?» — спросил Эрзамыр,
Кара-Калтар отвечал:
«Мой хозяин умер,
А я брожу в поисках тебя».
(Баскаков, 274)
Распространение твёрдого седла со стременами, как установлено С.И. Вайнштейном, в среде кочевников евразийских степей в середине I тысячелетия н.э. существенно повлияло на ведение конного боя. Всадник получил твёрдую опору на коне, мог дольше находиться в седле, смелее употреблять оружие, действуя им с коня, что привело к модификации лука, усовершенствованию сабли, большей манёвренности в бою, увеличению дальности походов (см.: Вайнштейн С.И. Некоторые вопросы истории древнетюркской культуры. — СЭ, 1966, №3; Историческая этнография тувинцев. Проблемы кочевого хозяйства. М., 1972 и др.)
Гипотеза эта очень стройна и правдоподобна. Стремя было новинкой в конском снаряжении, и эпос не замедлил откликнуться на неё. Функция опоры, свойственная стремени, отражена в эпосе в формуле подчинения кому-либо или предложения ему помощи: тот или иной персонаж хочет стать «стременем» героя или называет его так в хвалебном иноска-
(197/198)
зании. В то же время держать стремя кому-либо или ехать около стремени — знак подчинённости; но ехать рядом — знак дружбы, даже любви. Ехать у стремени — вообще быть всегда рядом:
Кони их (Алпамыша с женой. — Р.Л.) бок-о-бок идут,
Путаются их стремена.
(Алпамыш, 168)
(ср. по значению: «Как друзья — конь-о-конь едут рядом с беком бек». — Там же, 100).
Другое дело, когда в ойратском эпосе четыре богатыря едут к Дайни-Кюрюлю, обещая: «...станем ему помощниками, подручниками, станем ему стременами» (Владимирцов, 1923, 115); он же должен дать им по «хорошему подвершному коню», т.е. взять их на своё иждивение. О помощи говорится в иносказательном речении: «...стань для них стременем, ребром, чтобы помочь, пособить» (Там же, 198). О порабощении говорится: «Преклоню я к своим стременам и верноподданных его, и их скот четырёх родов» (Джангариада, 213). Признание своей полной подчинённости или поражения — кланяться стремени коня победителя. Как о заслуге Джангара говорится, что уже
В юные годы заставил он ханов племён
Кланяться низко своим ногам в стременах,
И покорил он ветра четыре навек.
(Джангар, 335)
Вести или везти у стремени — знак порабощения. Так, сын Кобланды-батыра хочет привезти деву-богатырку Карлыгу к отцу, зажатой за путлище (ремень стремени) (Кобланды, 371). В алтайском эпосе руки заколдованной девы, которую обманом похитил конь героя, прилипли к передней луке седла, а ноги — к стременам (Суразаков, 162).
Но, кроме такого рода иносказаний, в эпосе зачастую просто упоминаются стремена, причём нередко звенящие. В якутском эпосе есть метонимическое изображение съехавшихся всадников:
Железные стремена съехались,
Медные стремена зазвенели.
(Нюргун, 26)
В каракалпакском эпосе стремена — «среброзвучные, как соловьи» (Сорок девушек, 254).
У монголоязычных народов упоминается традиционное украшение коня — подшейная кисть (манцок, манцог и др.) из красной шерсти или шёлка. Так, в ойратском эпосе у не-
(198/199)
весты конь с «изукрашенной сбруей», причём кисть на сбруе прилажена так, чтобы «качаясь на ветру, обвевала бы она головки ковыля» (Владимирцов, 1923, 179). В том же эпосе на нагруднике коня подвешен «красный шар величиной с конскую голову» (Там же, 179). Кисть была не просто украшением: у сельджуков, например, она представляла своего рода знак отличия лучших воинов, а также служила оберегом (Окладников, 310). Однако в эпосе вместо неё подвешивают иногда и голову убитого врага (Гесериада, 28).
Постоянно упоминаются в эпосе перемётные сумы. В них перевозят не только дорожные припасы, но и военную добычу, в том числе и связанного, видимо, особым образом наиболее именитого врага.
Для эпоса характерно появление фантастических предметов снаряжения. Мечта об освещении ночного пути самосветящимися предметами «реализована» в алтайском эпосе: у Ак-Сары, коня Эрзамыра — золотые светящиеся серьги, о которых не знал и сам его хозяин, благодаря этим серьгам конь смог продвигаться во мраке преисподней (Баскаков, 265-266). То же говорится о коне Эрке-Мендира, но в этом тексте серьги для коня были подарены заранее его хозяину (Там же, 191-192).
Образ конских пут вошёл в эпос и как реалия, и как образное иносказание. В «Джангаре» батыр «сталью сдвуножил коня» (Джангар, 183). К тувинскому тексту, где конь спрашивает хозяина: «Зачем ты мне опутал железными путами две задние и переднюю ноги, медными путами — две передние и заднюю ноги?» Л.В. Гребнев сделал примечание, как всегда, этнографического характера, что «в Туве железные путы были с двумя ремнями для передних ног и длинным ремнём к одной из задних ног, иногда употребляли и перекрещёнными» (Гребнев, 1960б, 75).
Как иносказание путы упоминаются в каракалпакском эпосе: Арыслан в гневе бьёт в землю ногой «грузно, как стреноженный конь»; Алтынай вызывает из дворца Надиршаха: «Выходи, коль тебя не стреножил страх» (Сорок девушек, 147, 361). В казахском эпосе путами представляется женитьба:
Когда исполнится тебе 40 лет,
Падут на твои ноги путы.
(Потанин, 1972, 200)
На походном привале батыр пускает коня, стреножив его, пастись, и тот охраняет его сон. Сам же батыр ложится на отдых, подстелив потник и положив седло под голову (в таком положении иногда погребали умерших).
(199/200)
Так, в бурятском эпосе Гесер
Коня своего хулэга,
Стреножив, отпустил.
Костёр громадный разжёг,
Затем спать улёгся,
Седло под голову подложив,
Потник под себя подложив.
(Гесер, ч. II, 126)
Картины такого отдыха даны и в тюркском эпосе — якутском (Ястремский, 116), тувинском (Гребнев, 1960а, 161).
Коновязь в тюрко-монгольском эпосе имеет значение гораздо более широкое, чем её практическая функция — приспособление для привязи лошадей. Коновязь иногда в эпосе проходит через три мира: верхний, средний и нижний (подземный), сливаясь с образом священного мирового дерева. Это «раскидистый тополь-коновязь» у дворца Кара-Беке (Баскаков, 243), «железный тополь» (Гребнев, 1960б, 75). Ветви и корни этого священного дерева и служат коновязью. У якутов вершина мирового дерева — коновязь верхнего мира, корни же дерева, выйдя дугой из подземного мира, приспосабливаются, как столбы, «для вешания посуды со сливками у господина и госпожи гениев, властителей рогатого скота» (Окладников, 278) и т.п. В ряде якутских олонхо говорится о том, что внутри мирового дерева обитает одно или несколько божеств (Нюргун, 388).
В тувинском эпосе один из персонажей «имел... железную коновязь, украшенную золотом и серебром и имеющую на верху её священное изображение — девятиглазую, девяностогранную конскую голову»; коновязь была такой высоты, что, если ворон каркнет на верхушке, голос его не дойдёт до её основания (Гребнев, 1960б, 75). Отметим, что ещё в XX в. изображение конской головы украшало концы перекладин ритуального сооружения «багах» на якутском празднике «ысыах». Концы двух перекладин на двух столбах были украшены конскими головами в Верхневилюйском районе; из девяти столбов багаха в Сунтарском районе на шести были изображения конских голов, а на трёх остальных — сосудов-чоронов (Алексеев, 1975, 102-103).
По традиционным поверьям тюрко- и монголоязычных народов, «приколом» для небесных коней считалась Полярная звезда, которую и называли Золотым или Железным колом для привязи коней. По алтайской легенде, Алтын-казык — Золотой кол; к нему «привязан аркан, на другом конце две лошади соловых» (Аносский сборник, 253). По казахской легенде, Темир-казык — Железный кол. Две звезды
(200/201)
на небе (Кастор и Поллукс?) — это Акбоз-ат и Кокбоз-ат (Белая и Сивая лошади), которые привязаны к этому колу и «ходят посреди неба» (Потанин, 1972, 59). Коновязь в эпосе (если это не обычное дерево) металлическая: золотая, железная, серебряная или медная.
Она и символ основания новой семьи, идентичный значению «очага»: «вколотить» коновязь — основать семью, иначе,— поставить новый дом. На свадьбе присутствующие «негромко горлом „напевали” благословение: „Зажгите пылающий огонь, поставьте нарядный дом, вколотите медную коновязь! Да растут порождаемые вами дети”» (Ястремский, 119).
Коновязь — символ нового пристанища. Мстя матери-изменнице, сын Алтай-Буучая привязывает её «у основания серебряной коновязи» при откочёвке и угоне обратно захваченного ханами скота:
Если стойбище хана вам лучше кажется,
У коновязи оставайтесь.
(Суразаков, 1961, 110)
Наплыв женихов показан тем, что у ставки невесты негде поставить коней (у коновязей) (Владимирцов, 1923, 119).
Конь у коновязи — обычный образ эпоса, но не в благоприятных обстоятельствах, возможно, потому, что конь не свободен. В алтайском эпосе душа Кара-Кулы спрятана в двух перепелятах; когда убит один, падает мёртвым конь Кара-кулы у коновязи, когда другой — сам Кара-Кула (Маадай-Кара, 370). Кони Алтай-Буучая и его сына волнуются у коновязи:
Два одинаковых драгоценных коня,
Два хвоста подняв кверху,
Сами теперь зафыркали,
Вокруг золотой коновязи закружились,
Пугливо (озираясь)...
На вопрос хозяина один из коней отвечает: «Кровавая война идёт» (Суразаков, 1961, 175).
Оставить коня забытым у коновязи — крупный проступок батыра, и конь этого долго не прощает хозяину. В алтайском эпосе Алтын-Мизе привязал к железной коновязи своего коня Чолток-Кулу и, опьянев, забыл про него: «...как был вчера привязан, так и стоит... У коня Чолток-Кулы из глаз текут слёзы». Конь говорит: «Чего люди не пьют, (того) напился, чего не едят, наелся! Отпускай меня скорее на волю!» (Аносский сборник, 77-79). Убежав, конь долго отказывается вернуться к хозяину.
(201/202)
Единственного коня героя берёт тесть как выкуп за невесту. Конь велит хозяину Кара-Когелю согласиться на это, но с условием, что тот отдаст его без пут-треног. Кара-Когель нарушает это условие, и конь, привязанный без корма к железному столбу, чуть не умер от голода и жажды. Выпустил его сын тестя. Конь бежит по степи, волоча за собой путы на задней ноге, с арканом на шее. В это время Кара-Когель уже откочевал с женой, и конь Арзылан-Кыскыл догнал его, упрекая: «Почему ты на женщину меня променял?». Хозяин оправдывается, но «обиженный конь уже ускакал вперёд». Жена Кара-Когеля говорит коню: «Куда ты бежишь? — Куда бегу, туда и бегу, домой возвращаюсь, — ответил конь и побежал дальше.— Хозяин должен быть милостивым к своему коню, а конь — милостивым к своему хозяину. Разве ты не видел, каким был беспомощным в ханском аале твой хозяин?..» Конь побежал тише и вскоре остановился. Кара-Когель пересел на него (Гребнев, 1960, 131-133).
Любопытно, что в алтайском эпосе конь Ирбис-Чокур уговаривает своего хозяина Эрки-Мендира отомстить за мучения коня Кара-Кюрена, а не за смерть отца батыра (Баскаков, 189).
После смерти небрежный хозяин коня, оставлявший его некормленным и непоенным у коновязи, терпит особую кару.
|