Р.С. Липец
Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе.
// М.: 1984. 264 с.
Часть II. Конь.
Достоинства коня.
Эпический конь — это крылья батыра, по образному определению, известному много столетий назад. Конь в эпосе или действительно крылат, или обладает способностью летать над землёй, хотя крыльев у него нет, или шагать по облакам. Для него характерен бег-полёт.
Обзор и анализ крылатого коня в настоящей книге не даются; эта тема требует отдельного исследования. Кроме того, в литературе уже имеется много работ, ей посвящённых (Беленицкий, 1948; Толстов, 1948б; Снесарев 1973; и др.).
С бегом-полётом как-то связана в ряде текстов эпоса необычайная лёгкость бега коня, который не шевелит даже верхушек трав. В противовес этому бегу рисуется и другой — тяжкий бег, характеризующийся разрушительностью.
Богаты и разнообразны сравнения бега эпического коня. Тут и образы бури, молнии и грома, падающей звезды, искры от костра, водопада и низвергающейся с гор реки, свистящей стрелы и др. Ветер бьёт в лицо всадника, потрясается вся природа. Конь обгоняет куланов и птиц. Он не знает устали, он то совершает гигантские прыжки, то летит над вершинами гор, залетает на небо, прилепившись к нему звездой Чолпон. Описания бега коня по эмоциональности и экспрессии не уступают восхвалению возлюбленной в восточном эпосе.
Наиболее излюбленные сравнения бега коня — с «падающей звездой» (Ястремский, 68), с «отлетающей искрой» (Там же) и чаще всего со стрелой. Так, в алтайском эпосе конь,
(146/147)
Как песчинка промелькнувшая, летит,
Как стрела сверкнувшая, мчится.
(Суразаков, 1961, 104)
В киргизском эпосе конь обгоняет птиц (Манас, 173), в казахском — топчет их, так как птицы не успевают взлететь из-под его копыт. Три батыра в «Гесериаде» молят своих коней: «Сбегайте, как низвергающийся водопад!» (Гесериада, 150). Близкий водопаду образ — сравнение бега коня с камнями, катящимися с горы: батыры на конях съехали с горной вершины, «точно покатились вниз по крутому логу камни» (Владимирцов, 1923, 88).
В якутском эпосе:
Уши (всадника) звенели
Как крылья утки гоголя,
По лицу его сёк воздух,
Словно бы тальниковым прутом;
И пар, выдыхаемый конём,
Превращался в ледяные комья,
Со свистом разлетавшиеся на
расстояние трёх дней пути;
Копыта коня откалывали землю
И разбрасывали на протяжении
Однодневного пути пешего человека;
Молодые деревья ложились к земле,
Словно спинные сухожилия,
Крепкие сухие деревья пригибались,
Словно бычачьи хвосты;
Спутником его были яростные молнии,
Вестником его стали раскаты грома,
Так он ехал, говорят.
(Нюргун, 119, 121)
Устойчивая формула — конь берёт сразу такой разгон, что исчезает из глаз, становится как бы невидимым. Невозможно проследить за промчавшимися конями:
У трёх коней Ак-Боро только концы хвостов мелькнули,
Да копыта сверкнули.
(Баскаков, 152)
Картина бега необычайно ярко и развёрнуто дана в казахской версии «Кобланды-батыра». Приведем её в пересказе (в тексте она занимает 175 стихов). Чалый конь Кобланды — Тайбурыл месит валуны, как глину, выбивает в камне тропки, размалывает скалы, перепрыгивает пропасти, как «лунки очагов», взбирается с горы на гору, не замечая их, перескакивает цепи гор с множеством «кочёвок» ханов и биев, многие холмы, «выгнутые, как шея верблюда, острые, как девичьи груди», и озёра, заросшие кугой и камышом, полные гусей, лебедей, уток; реки, болота, пустыню с дикими пти-
(147/148)
цами, «земли, кровью пропахшие», промоины с саксаульником, песчаники, ягодники, колючки, обрывы с таволгой. Названы многие местности, озёра. Этот широкий географический горизонт, смена пейзажей дают реальное ощущение быстроты и длительности пути коня. Конь преодолевает путь в сорок дней за один миг, он обгоняет не только куланов, архаров, но и птиц, так как у него есть пара крыльев и он может лететь по воздуху, гудя, как вихрь. Он давит их всех, в том числе и птиц, не успевших взлететь из-под его копыт. В то же время он поднимается на дыбы, разбрызгивает пот, «как дождь», т.е. делает какие-то усилия (противоречивость образа!). В беге конь вытягивается сыромятным ремнём, извивается, словно проволока, вертится вокруг себя (Кобланды, 262, 268). Как чувствует себя всадник при таком беге, образно говорится в ряде эпосов.
Но чудесный бег коня может быть в эпосе остановлен магическим путём. Так, в алтайском эпосе конь Бойдон Кёкшина стал останавливаться колдовством девушки-хана, которая тайно спутала ему ноги шелковинкой, чтобы его друзья батыры, которых он не хотел брать с собой, смогли его догнать (Баскаков, 140).
«Общее место» в эпосе тюркоязычных и монголоязычных народов — поэтическая формула, что конь при беге не приминает или не пригибает травы (Гесер, ч. I, 139; Гребнев, 1960а, 151; Суразаков, 1961, 82 и 84; и др.). (Отметим, кстати, что та же формула применяется и для описания лёгкости поступи батыра.) Конечно, наибольшей лёгкостью бега должен обладать конь, летящий, а не бегущий по земле, и он не оставляет следов. Но есть и другая формула: конь с места берёт разбег так быстро и легко, что не остается его следов, а направление бега узнают только по облачку пыли, и то не всегда. Что же может означать такая формула, когда видны только первые следы:
Где он стоял, остались следы,
Куда поскакал — следов не было.
(Баскаков, 219)
По-видимому, здесь подразумевается способность коня к гигантским прыжкам. Если бег-полёт коню недоступен, то он преодолевает препятствия прыжками, показанными гиперболически, и сказочно сокращает этим время в пути. Чаще всего эти препятствия — водные преграды, пропасти или крепостные стены:
...Под гору ту большую
Прыжком он спустился,
(148/149)
Дневное расстояние
Одним лишь прыжком одолел.
(Гесер, ч. II, 88)
В алтайском эпосе конь Когюдей-Мергена для прыжка через ядовитое море сам отбежал назад «на годичное расстояние», велев всаднику крепче держаться за луку седла и закрыть глаза, и перепрыгнул море. Однако он всё же задел воду копытом правой задней ноги, и оно побелело, а конец хвоста у второго препятствия отрезали сталкивающиеся скалы (Маадай-Кара, 325, 330).
О ядовитом море повествуется и в «Гесере», но здесь инициатива преодолеть море принадлежит всаднику, который готовит к прыжку своего коня:
Как же мне переправиться? — говоря,
Обратно он вернулся
На расстояние дневного пути.
Как только он вернулся,
Подтянул потуже
Серебряную цельную потфею
Сивого коня.
Покрепче подтянув,
Галопом пустил он [коня].
Так это было.
И он перепрыгнул
Море бурунное
И ядовитое туманное море.
(Гесер, ч. II, 23)
Так же перепрыгивает этот конь реку и стену. Пятится конь перед прыжком и в повествовании о сыне Гесера — Хурин-Алтае (Там же, 124-125). В мангусовой ставке в ограде «Гесер не может сыскать ворот», но конь переносит его с разбега через стену прыжком, оседает внутри ограды золотым песком, а затем временно удаляется на небо (Гесериада, 127-128).
В башкирском эпосе конь учит стегнуть его три раза и доставляет своего всадника к цели — на гору Карагас — в три прыжка (Киреев, 72). Гират неоднократно прыгает через реки, например в казахской версии (Каррыев, 242). В «Манасе» Тайбурыл, «как архар», перепрыгивает «чёрную реку шириной в целый полёт стрелы стальной» (Манас, 177).
Прыжки через стену, большей частью при осаде городов или укреплённых замков, отличаются от мотива преодоления естественных, так сказать, преград. Здесь конь — активный участник сражения. В «Манасе» враг киргизов Конурбай спасся от гибели тем, что конь успел перенести его через крепостную стену (Манас, 179). Но это не всегда свя-
(149/150)
зано с осадой. Через стену крепости перескакивает Гират, спасая оттуда своего хозяина, когда ворота заперли (Каррыев, азербайджанская версия, 53). В якутском эпосе (на Севере строения были деревянными) речь идёт о дворе, огороженном бревенчатым забором в три ряда (Худяков, 120), о «столбовой изгороди», а само сложнейшее имя юноши батыра дано ему по способности его коня прыгать через такую изгородь:
Прыгающим через столбовую изгородь
С тремя засовами, белым конём владеющий
Юрюнг Уолан — так зовётся этот человек.
(Нюргун, 321)
Все эти образы, хотя и гиперболизированы, всё же как бы обыденны. В ряде же текстов разрушительный бег коня создает величественное преобразование природы. В башкирском эпосе:
Горы, достигающие до облаков,
С ходу перескакивал Акбузат.
Там, где касалось его копыто,
Озёра создавал Акбузат,
Там, где проносился он,
Горы громоздил Акбузат.
(Киреев, 96)
В алтайском эпосе конь, наоборот, превращает горы в долины или сбивает с них вершины; он расплёскивает досуха озера копытом, смешивает с песком моря (Грязнов, 1961, 18).
При беге эпического коня летят искры, выбивается пламя, при этом пламя из-под передних копыт тушит пенящаяся вода из-под задних копыт (Гесер, ч. I, 143). Загораются камни и скалы, кипят моря и озёра. «Лежащие леса ломались лёжа, стоящие леса ломались стоя», — живописуется в алтайском эпосе (Аносский сборник, 50).
Разрушительный бег коня сопровождается громовым топотом:
Был топот сильнее топота,
Был гул сильнее гула.
(Баскаков, 102)
По топоту узнают своего и чужого коня (Владимирцов, 1923, 87). Мощный топот одного коня или нескольких создает иллюзию многочисленной конницы. Батыр «с криком, как от ста богатырей, с топотом, как от ста лошадей, скачет меж табунов (многочисленных), как кустарники» (Аносский сборник, 75). На такой обман идут даже тенгрии, чтобы помочь трём воинам Гесера в бою (Гесериада, 151).
(150/151)
Особенно часто упоминается гигантская ископыть. (Ископыть — это и следы от копыт коня, глубокие ямы, и вывороченные ударом копыт комья земли, камни):
Копыта коня откалывали землю
И разбрасывали на протяжении
Однодневного пути пешего человека.
Глубина ископыти объясняется силой удара копыт, вывывающей всевозможные разрушения: «Каменья на возвышенностях отскакивают... на твёрдой крепкой земле ноги коня проваливаются по бабки; на мягкой рыхлой земле по колена» (Владимирцов, 1923, 64). Батыра просят ехать другой дорогой в стране, где сходятся небо и земля, так как иначе они «скоро не сойдутся» — земля будет разбита (Там же, 162).
Следы коня Гирата видны даже на камнях (Жирмунский, Зарифов, 263). Величина ископыти в эпосе такова, что «копыто другого богатырского коня потерялось посреди следа, точно копытце однолетнего жеребёнка» (Владимирцов, 1923, 164). От ударов копыт двух коней, один из которых безуспешно преследует другого 30 лет, «кругом Золотой горы уже образовался ров» (Потанин, 1972, 88).
Гиперболические образы ископыти явственно соотносятся со спецификой хозяйственного уклада кочевников-скотоводов. В ойратском эпосе они «подобны загону для овец у богатого человека» (Владимирцов, 1923, 162); в алтайском эпосе «оторванный ударами копыт пласт земли лежит, как тебур» (в примечании: «войлок, покрывающий верх юрты») (Аносский сборник, 177). Следы сравнивают с потником, с «бадейкой из конской кожи» (Ястремский, 118-119). У якутов, на Севере, систематически заготовлявших сено для скота, сами копыта коня похожи «на четыре копны сена, покрытые снегом», и т.п. (Нюргун, 119). Куски глины с копыт коня «побольше котла» (Манас, 288); в «Гесере» о коне говорится:
...дерно (дёрн? — Р.Л.) он с котельную крышку
Отбрасывал на расстояние, чуть видное глазу.
(Гесер, ч. I, 143)
Очень много и подробно в тюрко-монгольском эпосе рассказывается о пыли, поднятой богатырским конём. Ведь место действия зачастую — пересохшая степь или пустыня; пыль чёрная, красная или иная, застилающая всё вокруг, поднимающаяся до неба, стала «общим местом». По пыли, возникающей в отдалении, другие батыры или их родня узнают, чей прославленный конь вместе со своим седоком (а иногда и без него, с пустым седлом) приближается. (Чёрная
(151/152)
пыль от коня одного всадника, красная — от другого — их постоянный признак — см.: Гребнев, 1960а, 145-146, 154; густая пыль — от коня Кобланды — Кобланды, 361). В калмыцком эпосе сын-малолеток Джангара, много лет в забытьи живущего на чужбине, едет на отцовском коне Аранзале. Бывшие соратники Джангара, увидев вдали коня, говорят: «Пыль-то, кажется, правда, аранзалова. Так может ездить только тот, кто принял аранзалову клятву». Они ловят мальчика, пока он не доехал до крепости, и в конце концов возвращают Джангара на родину. Конь Сабара догнал Аранзала и повёл в поводу (Джангариада, 198). В ойратском эпосе герой узнаёт пыль от своего коня. «Удивительное дело! Эта чёрная пыль — не пыль от ворогов. Похожа она на пыль, какую подымал бывало мой Пламенный Рыжко!» (Владимирцов, 1923, 152). Иными словами, эпизод с разгадыванием того, чья пыль, имеет сюжетообразующее значение.
О сходстве у разных народов «общих мест», связанных с пылью, поднимаемой конём, свидетельствуют якутский, тувинский, алтайский, казахский, каракалпакский эпосы. В якутском эпосе «сухая пыль взвилась клубами вверх, густою мглою дух захватывало от езды его и обволакивало тьмою кромешною, так тронулся в путь он» (Ястремский, 97); «Пыль с земли поднялась до неба, звёзды с неба на землю падали» (Гребнев, 1960б, 35). В алтайском эпосе: «...поднялась чёрная пыль такая, что не видно (стало) конского уха» (Аносский сборник, 90). В каракалпакском эпосе гора, разбитая копытами коня, обратись в пыль, летит за ним (Кырк кыз, 188).
Устойчивый образ — бодрый, сильный конь бежит так быстро, что никогда «не глотает свою же пыль», оставляя её далеко позади (см.: Алпамыш, 132). Таким образом, пыль, поднятая
конём, показывает быстроту и мощь его бега. В облаке пыли конь со всадником сразу становится «невидимым» (Владимирцов, 1923, 147). Но сама пыль от бега мощного коня видна издали, и это свойство коня вошло в сложнейшее имя хозяина
такого коня: «За-дневной-переезд-видна-пыль-его коня» (Ястремский, 99).
При этом конь может поднять такое облако пыли и такой топот, как будто скачут тьмы и тысячи коней, и этим устрашает врагов. Это запечатлено в традициях эпоса монголоязычных народов. В ойратском эпосе Бум-Ердени скачет так, что небо и земля сотрясаются, чёрная и красная пыль вьётся за ним, а «топот как от тысяч воинов» (Владимирцов, 1923, 64, 244-245).
(152/153)
Гесер мчится к Цотону на своём коне в облаке пыли, с топотом, «как будто от конных тысяч и тем» (Гесериада, 186); в другом месте Гесер поднимает пыль, когда едет сундалатом с Рогмо, как от ста десяти тысяч коней (Там же, 71-72).
Пыль, поднятая всадниками, направляет развитие действий в ряде эпизодов эпоса. Пыль мешает состязаниям, битвам. В «Манасе» Алмамбету, обладающему колдовскими знаниями, приходится вызвать дождь, чтобы «убрать», прибить пыль, иначе ни состязающимся, ни зрителям ничего не видно (Манас, 155). Из-за пыли в эпосе происходят даже драматические недоразумения. Пыль спутывает батырам их действия. Угнан табун Дайни-Кюрюля, по похитители прячутся в пыли, преследователи путают своих и чужих людей, а тут ещё нарочно кто-то раздробил в пыль камень. Стрельба ночь за ночью! Пыль, пыль и пыль... (Владимирцов, 1923, 131-134). Если по пыли своевременно узнают о приближении врага и даже какого именно, то и, наоборот, враги могут захватить врасплох или даже свои напасть на своих же. А.С. Орлов отметил, что в казахском эпосе «в большинстве картин движение обозначается пылью», и привёл пример: «...герой заметил вдалеке облако красной пыли, которая быстро неслась к нему, подгоняемая лёгким ветром, а вслед за этим выделился из пыли и красавец чубарый тулпар». В другом тексте по пыли узнают приближение врага — Али-бия. Но случилась ошибка: «„Следуя назад в свой аул с большим гуртом лошадей, Шура поднял густую пыль, а несчастные таминцы... приняли его за Али-бия. Чубарый летел, как кулан, поднимая ветер быстрым бегом, а пыль от копыт взвивалась к небу столбом, как от вихря” ... „Вначале они видели пыль, поднятую чубарым, потом чёрное пятнышко... а затем от взора их исчезло всё”». Когда таминцы нежданно бросились «с адским криком» в раскрытые утром для выпуска скота ворота города, в облаке пыли «не было видно ничего». И поэтому сшиблись свои (Орлов, 111).
Образ пыли становится иносказанием, символом поездок вообще, деятельной жизни воина и даже верности его подруги: «Только не гулять мне впредь, аргамака не объезжать, пыль по полям не клубить» (Орлов, 69). Женщина говорит брату батыру об их постоянной дружбе и близости: «И я дышала пылью твоих дорог» (Сорок девушек, 146). Даже длительность поездки определяется через образ пыли: «Сколько кочёвок прошло с той поры, как ты потерял из виду пыль борзого Вороного?» (Джангариада, 130).
(153/154)
Пыль от бега коня — образ, прочно вошедший в пословицы, включённые в эпос: «Одинокий конь пыли не подымет, а если и подымет, то славы не обретёт» (Жирмунский, Зарифов, 434).
В башкирском эпосе говорится о необходимости для батыра соблюдать своё достоинство и отстаивать себя перед биями и ханами, иначе
Одинокий дурной бий останется,
В два твоих глаза пыли насыплет,
Сказав, что хану нужна верховая лошадь,
На выбор отберёт у тебя лучшего коня.
(Киреев, 200)
Пыль — один из поэтических символов множественности; так, войско Докшин-Шара-Гюргюя «гуще пыли, чаще муравьёв» (Джангариада, 197).
Менее распространён в эпосе образ «пара лошадиного» (т.е. от дыхания коней), застилающего всё в битвах, на состязаниях или в пути. В алтайском эпосе «пар из ноздрей коня серым туманом пышет» (Суразаков, 1961, 82); «От дыхания коней туман поднимается» (Когутэй, 85). На севере (в якутском эпосе) дыхание коня замерзает в воздухе: «И пар, выдыхаемый конём, превращался в ледяные комья, со свистом разлетавшиеся на расстояние трёх дней пути» (Нюргун, 121).
В эпосе обычна жалоба, что от пара лошадиного невозможно ничего рассмотреть, особенно перед битвой. Г.Н. Потанин приводит текст «дюрбутского» сказания об Ирин-Сайне и Китын-Арслане; при их поединке «воздух так наполнился паром от дыхания, что в пару ни птицы, ни звери не могут находить пищу. Лосун-Хат (хозяин вод) удивился, что темно стало, солнца и луны не видно» (Потанин, 1899, 290).
Мечта о преодолении длинного пути сказалась в чудесной способности эпического коня сокращать расстояния, точнее, время в пути, пробегая (или даже пролетая) его во много раз быстрее, чем это было возможно в действительности. В тувинском эпосе, как отметил Л.В. Гребнев, конь героя прыгает на расстояние езды в три года (Гребнев, 1960а, 15). В казахском эпосе конь-шубар, «день проскакав... месячный путь пробегает» (Орлов, 17). В эпосе монгольских народов мы находим, что рыжий конь Джангара «помчался, принюхиваясь к земле», проделывая в месяц «трёхгодичный путь» или даже в сутки «путь двенадцати лун» (Джангар, 274). О длине пути в эпосе даёт представление такое «общее место»: зверь за это время успевает несколько раз принести детёнышей, а птица — яйца (очевидно, сделать кладку) (см.: Пухов, 80).
(154/155)
Длительность езды, в соответствии с тягой эпоса к гиперболизации, исчисляется не только месяцами, но и годами. Герой едет, еле замечая смену в годичном цикле лета, зимы, осени. Он замечает лето по своему поту или по росе на одежде, а зиму — по снегу или инею на ней. Этот своеобразный мотив зафиксирован в алтайском, тувинском и бурятском эпосах. Богатырь в длительном пути, когда
Лето придёт —
Он по своим плечам горячим узнает.
Зима придёт —
Он по своему заснеженному воротнику узнает.
(Когутэй, 127)
Входит эта формула и в развёрнутые описания дороги, по которой едет батыр, не замечая ничего вокруг, увлечённый целью путешествия. В алтайском эпосе: «Реку с плывущим по ней снегом переехал, буранистую тайгу перевалил. Приближение лета узнает по плечам, наступление зимы узнает по вороту (иней.— Р.Л.). Большие, большие горы встречает, пробегая рысью, высоту их и низость не замечая. Большие, большие реки переезжает, глубь и мели не разбирая. Едет» (Аносский сборник, 23).
Бескрайняя степь внушала создателям эпоса поэтическое представление о преодолении больших путей по бездорожью, требующему огромной выносливости. Достоинства коня в эпосе заключаются не только в быстроте и красоте его бега. Конь должен уметь бежать по любой дороге. В «Сорока девушках» это заросли в тогаях:
И могучий конь устаёт
Грудью заросли разрывать.
(Сорок девушек, 356)
Такое быстрое преодоление пути в эпосе дало иносказание: дорогу наматывают, как пряжу на веретено (Там же, 363), или, как аркан (Кырк кыз, 309).
В казахском эпосе всадник Кобланды на Тайбурыле догнал войско, вышедшее накануне после полудня, а затем перегнал его и насмехается над ведущим это войско «ровесником» Караманом:
И это всё, друг мой?
Таков твой хвалёный конь?
[Лишь] за двенадцать дней доскачешь ты
До походной юрты, что сегодня вечером установлю!
(Кобланды, 267)
(155/156)
Тайбурыл в другом эпизоде говорит своему всаднику, что если он к назначенному времени не покажет ему город Сарлы, пусть принесут его «связанного в жертву»; ему нельзя устать. Он только требует не сдерживать его поводьями и упрекает за удары камчи, которой нетерпеливый Кобланды его жестоко избивает, — вороньё насытилось его кровью (Там же, 264).
В эпосе конь и батыр одинаково неутомимы, под стать друг другу, и в этом сказывается «парность» этих образов. Батыр по четыре дня и ночи не покидает седла (Алпамыш, 81). При выборе коня воин спрашивает последовательно у трёх коней, сколько лет они могут жить? Два коня отвечают — 30 лет, а третий: «До тех пор могу бегать, пока будут чёрные копыта». Его и выбирает воин (Потанин, 1972, 87). Выносливость при езде — к чести батыра; таков, например, Кобланды, «никогда не слезавший с коня» (Орлов, 53). Подлинную выносливость всадников у коневодческих в прошлом народов отмечали и исследователи-этнографы. «Киргизы, — писал С.М. Абрамзон, — неутомимые всадники, способные в течение долгого времени не сходить с седла и преодолевать самые тяжёлые препятствия на своём пути: перевалы, кручи,; стремительные горные реки и т.п.» (Абрамзон, 1971, 153). Однако для облегчения работы коня всадники часто брали с собой запасных коней, шедших некоторое время порожняком. Это отражено в эпосе. В «Гесериаде» упоминаются «передний и тыловой» кони Мангуса (Гесериада, 130).
Конь не устаёт, как бы ни были длинны и трудны дороги. Это конь
В скачке испытанный,
С двумя сердцами рождённый.
(Киреев, 93)
В якутском эпосе у коня, «если побежит десять дней, силы его не истощаются» (Худяков, 115). В ойратском эпосе говорится о коне:
В глухую далёкую страну может он скакать, не споткнувшись,
В светлую далёкую страну он может скакать, не притомившись;
Во вражью далёкую страну может он скакать, не поколебавшись.
(Владимирцов, 1923, 61)
Иными словами, конь обладает и бесстрашием.
|