Р.С. Липец
Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе.
// М.: 1984. 264 с.
Часть II. Конь.
Отношение к коню.
Большое внимание в эпосе уделено тому, как относится батыр в походе к своему коню. Одно из основных качеств эпического батыра — быть добрым к коню, заботиться о нём по-
(183/184)
стоянно (особенно если он изнемог), не истязать, не бить и т.д.
Не только любовь к эпическому коню движет батыром в заботливом и внимательном отношении к нему, тщательном уходе. Батыр должен беречь коня, чтобы не остаться одиноким в чужом краю. На этом и основаны эпические заветы. В ойратском эпосе табунщик старец Ак-Сахал произносит монолог, обращённый к батыру Бум-Ердени с рефреном о необходимости беречь коня: «Чужая сторонка трудна, все чужие люди заносчивы. В далёкой чужой стране береги дорогого богатырского коня! Коль встретишь крепкого врага-неприятеля, бейся с ним стойко, непоколебимо! В далёкой пустынной стране береги мудрого боевого коня!» и т.д. (Владимирцов, 1923, 64). Хочется обратить внимание на текстуальную близость этого обращения батыра к своему коню с туркменской песней, записанной в XIX в. А. Борнсом: «Я берегу арабского коня на день битвы» (Борнс, 84-85). В другом ойратском тексте сходные по смыслу слова батыра обращены к самому коню:
Ты мой конь — носитель в далёкой, чужой стороне,
Ты мой друг, мой единственный друг;
Ты дорогой мой боевой конь!
(Владимирцов, 1923, 74)
Монгольские и среднеазиатские лошади отличались чрезвычайной выносливостью, умением быстро восстанавливать силы, обходиться в долгом перегоне без еды и питья, как уже упоминалось. Именно это их свойство особенно ценилось. Но есть предел всякой выносливости, и иногда в эпосе батыр бывает вынужден прервать на время начатое дело и отпустить в степь на краткий отдых своего изнемогшего коня, и тот вскоре возвращается к нему, бодрый и свежий. Это «общее место» в эпосе разных народов. В якутском эпосе, например, конь по призыву хозяина является «в хорошем теле» и «как будто даже выросший немного» (Нюргун, 297-299).
В казахском эпосе Козы истомил коня в трудном и длительном пути:
То рысил Курен, то скакал,
До камышового болота еле-еле добрался,
Расседлал его Козы, узду снял,
...[пастись] пустил.
[И снова] быстро Козы поскакал,
Конь его силой [налился].
(Потанин, 1972, 248)
И вообще на каждом привале первая забота батыра — о своём коне, которого он рассёдлывает, пускает пастись.
(184/185)
В мирной же концовке ряда эпических произведений батыры после трудных походов, многочисленных сражений, даже плена иногда, вернувшись на родину, прежде чем сесть за традиционный пир, отпускают табуны боевых коней, сняв с них сбруи, и те благоденствуют у чистых родников и на зелёной траве.
Всадники-батыры сами чистят и холят своих коней, проверяют сбрую и пр. Так, Алпамыш, только что вытащенный конём из ямы-зиндана, подземной тюрьмы, где провёл семь лет, начинает очищать шерсть и сбрую коня (Там же, 255) (так же поступают послы Барчин. — Алпамыш, 63).
Изнемогший конь — это гибель в чужом краю и для его хозяина, так как тот становится беспомощным. В ойратском эпосе Пламенный Рыжко Дайни-Кюрюля в пути весь исхудал, покрылся ранами: «на месте подпруг белеет желудок..., а на месте подгрудника выступают лёгкие и сердце, на месте кожи кости показываются». Ведь в многодневном бою Дайни-Кюрюль, «ни разу ничего не ослаблял, а всё подтягивал» в конской сбруе. Спасло коня только то, что его мать-кобыла исцелила его своим молоком (Владимирцов, 123, 128; ср.: Алпамыш, 279-281). Не в лучшем состоянии и конь Сарала знаменитого Алмамбета, соратника Манаса, привёзший в далекий Талас вьюк с телом мёртвого хозяина.
Батыр должен не оставлять в беде своего коня и любовно ухаживать за ним в трудные моменты, иначе конь может и не простить ему равнодушия. Изнемогшего (или раненого) коня батыр вносит на себе на гору или находит ему другое безопасное место. Так, в ойратском эпосе «Ергиль-Тюргюль сошёл с коня, обняв, перенёс его со скалы на ровное белое место, снял седло, узду и навалил ему под подбородок травы, под губы пустил воду бежать. «Выздоровев и поправившись, возвращайся на родину!» — сказал он, увязал свои доспехи, седло с уздой взвалил себе на плечи и пошёл по золотисто-жёлтой дороге». Когда батыр оказывается дома, его тёмно-гнедой конь уже там и в добром здоровье (Владимирцов, 1923, 224, 231).
Есть этот мотив и в башкирском эпосе. А.Н. Киреев приводит его в качестве примера гиперболы: «Эпическому герою ничего не стоит зажать коня под мышкой или же взвалить на плечо и перенести его на большое расстояние» (Киреев, 236).
В «Джангаре» после суховея изнемогли от голода и жажды и конь и воин. Санал просит обессиленного коня везти его дальше, и тот соглашается, но вскоре снова падает. Тогда Санал несёт коня на себе в гору, прячет в незаметном рве, кидает ему травы и оставляет там на время (Джангар, 113-
(185/186)
115). Обратим внимание на этногенетическую близость этого мотива с ойратской версией.
По коню судят о достоинствах и моральном облике всадника. Джигит, пишет Б.А. Каррыев, должен быть добрым и внимательным к коню, своему «боевому товарищу», так же как и «быть сердечным, честным, правдивым и простым в обращении» с людьми, но «держаться подальше от никчёмных малодушных людей» (Каррыев, 197-198).
Батыр, бросающий своего коня в бедственном положении, осуждается в эпосе. В том же «Джангаре» Сабар «покинул» своего тёмно-рыжего коня Лыско-Кюрюнга. А конь помогал ему при преследовании угнанного табуна. Табун плывёт по морю, предводительствуемый старым рыжим жеребцом, «принимающим на себя натиск воды». Сабар столкнул своего коня Лыско-Кюрюнга с кручи в море и прыгнул сам, но конь завяз в тине. Тогда-то и «покинул он коня» и поплыл. Девятитысячный табун был им возвращён, а его вожак, старый Рыжко, подставил Сабару свою гриву. Однако конь самого Сабара, «разлягав грязь», всё же тоже спасся (Джангариада, 160, 165).
В казахском сказочном тексте, сильно исламизированном, младший брат поехал выручать старшего брата, которого преследует дракон-айдахар, гоняясь за ним вокруг Золотой горы, и уже образовался ров от копыт их коней. Конь старшего брата был в этот момент ранен в обе ноги; младший брат победил айдахара и велел старшему «пересесть к нему на лошадь сзади... Безногий конь начал говорить: „О Джаналы! Зачем ты меня оставляешь?”. Джаналы остановился. Тогда по божьей воле ноги у коня выздоровели, и старший Джаналы сел на своего коня» (Потанин, 1972, 88).
Итак, обращение с конём — показатель душевных качеств человека. Поэтому сознательно и жестоко мучит собственного коня изверг, хотя и герой не всегда достаточно сдержан, но это тоже показывает дурные черты в его характере, и сказитель осуждает его. Но если батыр в пылу совершения подвига, торопя коня, рассекает его тело плетью, разрывает рот удилами, то он же и исцеляет его, залечивая его раны наравне со своими, ухаживает после битвы, отпуская пастись, принося траву и воду. Изверг этого никогда не делает, а лишь истязает коня.
Несдержанность Кобланды в казахском эпосе, неумение управлять собой и ценить близких сказались и в его обращении с конём. Он нещадно стегает измученного скачкой коня, не даёт ему отдыха, стараясь во что бы то ни стало доказать своё превосходство над насмешником «ровесником»,
(186/187)
первым прибыть во вражескую страну и одному взять их города. Конь Бурыл предостерегает своего всадника, что тот, злоупотребляя ударами камчи и вообще дурно обращаясь с ним, лишит себя помощника. От силы ударов он может пасть, а он и так приложит все силы, чтобы доскакать к цели в немыслимый срок, хотя и не сочувствует этой спешке «упрямого льва», который неистово стремится к городу кызылбашей, раз уж Кобланды сделал такой опрометчивый вызов:
И это [нетерпение] хочешь выместить на мне?
[Я] иноходец. Одинакова [поступь] моих четырёх ног,
Направь на верный путь, не сдерживай поводьями меня,
Пока в благополучии ты, сидящий на мне,
И я буду невредим под тобой.
Разве мне, измученному, устать?!
Создал меня бог конём
Для такого единственного, как ты.
...К Казану, куда путь в сорок дней,
Велишь доскакать в один миг —
Легко ли это [даже] для летающих птиц?
...Что поделаешь? — потружусь,
Раз ты обещание дал!
Конь также говорит хозяину (если к нужному времени не успеет доехать до города Сарлы):
Бурыла — доброго спутника своего —
Свяжи и в жертву богу принеси!
Но, конечно, конь «не уронил чести своей» и доставил всадника даже раньше срока (Кобланды, 264-265). Предстоит ещё перепрыгнуть городские стены, и в этом Бурыл надеется на помощь «покровителя коней Камбара»: «Если не перепрыгну, пусть умру!» (Там же, 274).
В других вариантах того же эпоса о Кобланды показано, до чего довёл своего коня слишком азартный всадник: «...хвост у его коня, который был таким пышным, что не обхватить руками, стал с тонкую палочку, а копыта его — каждое величиной с очаг — стали теперь с монету» (Там же, 396).
Своему всаднику, грозящему срубить голову, если замедлит бег, конь отвечает: «„Ты бился с одним богатырём и не дал мне отдохнуть, не снимал с меня седла. Бился со вторым и тоже не дал мне отдохнуть. С третьим бился врагом и тоже отдыха мне не дал, не снимал с меня седла. В чём же я провинился перед тобой?” ...Пристыженный богатырь, сняв с коня седло, увидел, что вместе с потником сошла с него кожа. Немного отдохнув, конь поправился и снова стал сильным и выносливым богатырским конём» (Там же, 403).
(187/188)
Так же обращается с конём и Камбар-батыр, конный охотник, кормилец обнищалого рода: преследуя куланов и диких козлов, он стегает своего тулпара плетью и до крови колет рогатиной (Орлов, 157).
В каракалпакском эпосе у народа, уже отошедшего во многом от кочевнических традиций, коням уделяется меньшее внимание, и они слабо индивидуализированы (в казахском эпосе кони — личности, резко очерченные, не менее героические и значимые, чем батыр). Даже жестокость ударов, наносимых коню героиней, а затем — захватчиком, дана в одинаковых по настрою образах (Сорок девушек, 118, 320).
Требовало бы особого исследования, то почему нередко в эпосе сам конь советует всаднику нанести ему более сильные удары, разодрать ему рот удилами, чтобы «разогреть тело» коня. При этом конь даже указывает иногда особую плеть, лежащую в суме (о чём всадник и не знает) (Баскаков, 167).
Наиболее строгий запрет — бить коня по голове. Сестра Алпамыша наставляет его перед отъездом, упоминая в числе других заветов — не бить коня по голове даже в горячке боя (Алпамыш, 78).
«Общее место» в эпосе разных народов — конь не виноват ни в чём, если столкнулись интересы всадников-противников. Во время поединка или другой стычки батыр уговаривает противника стрелять в него самого, а не в его коня, который не сделал тому ничего дурного; он идет на эти переговоры, даже если побеждён или взят в плен, не прося пощады для себя самого. Особенно выпукло это дано в алтайском эпосе. Так, когда Темир-хан догнал заехавшего в его владения Хан-Кюлера и стал стегать плетью коня приезжего, Хан-Кюлер («гуманист» по натуре) сказал:
Зачем коня стегаешь?
Если плохо, то меня бей,
А конь ничего [тебе] плохого не сделал.
Не конь поворачивает мою голову, [направляя],
А я поворачиваю голову коня.
В завязавшейся смертельной спешенной схватке победил Хан-Кюлер, он
Коня Темир-хана поймал,
Поводья обмотал ему вокруг шеи
И отпустил его на волю.
«Если плохое было, то плох был человек,
А что плохого в коне?».
Однако военачальник Хан-Кюлера Сокор-Кара осуждает хана:
(188/189)
Почему, убив того хана,
Ты не убил его коня?
...Зачем возвращаться домой с пустыми руками?
Сокор-Кара, «чуть не плача, к стране Темир-хана направился» и там распорядился по-своему (Баскаков, 160-162). Ту же формулу: «Стреляй в меня, если хочешь, а конь эрдине что сделал тебе худого?» — повторяет даже чулмус (Аносский сборник, 218).
В казахском эпосе пленный Кобланды-батыр отказывается от побега, на что его склоняют дочь пленившего его хана Кобикты и второй пленник. Находчивая Карлыга нашла выход — скрутить верёвкой колени его коню, так как «для батыра дороже жизни конь». И действительно, услышав, что его конь от боли «как жеребёнок пронзительно заржал», Кобланды разнёс темницу, выскочил наружу и закричал: «Делай, что хочешь, со мной, а Бурыла не мучь!». Обратного пути в темницу нет, и все трое бегут из владений Кобикты (Кобланды, 297-298).
Перед смертью, после поединка батыр или его противник, как уже упоминалось, просит отпустить коня «в родные кочевья» или взять себе и заботиться о нём, как о собственном коне, после того как сам батыр, его хозяин, будет умерщвлён. Победитель соглашается не всегда, и если не соглашается, то или убивает коня, или же отдаёт его кому-либо (Бокту-Кириш, 97). Иногда побеждённый просит взять наравне с конём и свою сестру. Так, Караман в казахском эпосе, прося Шуру-батыра быстрее убить его, добавляет: «...владей сестрой моей и серым скакуном!» (Орлов, 104).
В цикле «Кер-оглы» герой в момент пленения просит араба Рейхана, на которого свирепо бросился конь Кер-оглы, не давая поймать себя:
Тебе говорю, Араб-Рейхан,
Не стреляй в коня, убей меня!
Открой мне глаза, дай повидать коня,
Дай послать его в мою страну.
(Каррыев, 166)
Впрочем, это как бы боковая линия развития сюжета. Одно же из основных «пожеланий» в том же казахском фольклоре, наоборот, «не дать врагу завладеть [вашим] конём» (Потанин, 1972, 285). По мнению казахов, как пишет Г.Н. Потанин, «три вещи неверны: лошадь, сабля и жена. Вы можете собственной своей саблей ранить себя смертельно; на вашу лошадь может сесть ваш враг, погнаться за вами и убить вас» и т.д. (Там же, 154).
(189/190)
Добровольно батыр ни при каких обстоятельствах не должен отдавать другому своего коня (в эпосе принято только дать собственного коня, как самого быстрого, на один раз своему сподвижнику в случае погони).
В то же время прославленный конь противников (хотя бы потенциальных) — предмет вожделения. Конурбай потребовал себе лучшего скакуна покойного хана на его поминках — коня Маникера, и это было воспринято как нарочитая обида. Манас на поединке на тризне победил того же Конурбая и мог взять его коня, «знаменитого Алгару», но не сделал этого, и последствия были тяжелы (Манас, 115). В казахском эпосе при встрече с Кобланды его противник Казан дерзко требует:
«Киргиз из [края] Алатау,
Ты одет в дорогие шелка,
Круп опал у твоего коня,
Похоже, он много скакал.
Полегла грива у твоего коня,
Похоже, он долгий путь преодолел —
...Пока ты не познал мой гнев.
Чалого коня и белую кольчугу [свою]
Отдай, пока я силой не отберу, говорю». —
...«Позорно для меня отдать коня
Такому поганому, как ты.
Что, тебя лошадь понесла?!
...Не успел я приехать, а он говорит: „Отдай коня!”
(Кобланды, 276-277)
Вражеский посол, видимо стремясь унизить хозяина, хочет заставить его отдать именно любимого коня.
За дурное отношение к коню человек после смерти подвергается особым карам в подземном мире (подробнее см.: Липец, 1982, 229-230). Но и в этом мире, ещё при жизни, дурного владельца может ожидать возмездие, исходящее от одного коня или целого табуна. В башкирском эпосе разработан трагический образ чудесного водяного жеребца Акхак-Кулы, изувеченного и доставшегося людям, когда его мать-кобылица ушла обратно в воду и была вынуждена покинуть его жеребёнком. Выросши, этот конь терпит всевозможные лишения и измывательства от владельца и грозно мстит ему.
Хромой конь Акхак-Кула тем не менее — «краса коней», в некоторых вариантах — вожак табуна, он — воитель за справедливость, и недаром другие кони из табуна называют его «старым дружинником» (Киреев, 131).
Укоряя хозяина за нерадивое и жестокое обращение, конь объясняет, почему он отказывается выполнить его поручение
(190/191)
или даже решается увести весь табун за собой (в воду или куда-нибудь далеко) (Там же, 123-126):
И весною седлаешь меня,
И осенью седлаешь меня,
К голому столбу привязываешь меня,
Рёбра пересчитываешь мне,
Чтобы седлать весною, трёхлетка есть,
Чтобы седлать осенью, двухлетка есть.
...Аркан у меня на шее затянут,
За девушкой я не отправлюсь.
Диалог между конём и хозяином идет напряжённо. Хозяин Байулы (Байулы — название племени, ставшее в эпосе именем собственным) большей частью лживо обещает коню всячески его ублажать (например, украсить гриву коня лентами, подковать «топочущие копыта», скребницей почистить спину, «подобную перине», вымыть коня, даже позолотить ему ноги и посеребрить чёлку) (Там же, 106-107). Хозяин затем нарушает свои обещания и так или иначе погибает. Гибель от своего коня — тяжкое возмездие его нерадивому хозяину, как и преступившему клятву воину от собственного оружия.
События развёртываются по-разному в многочисленных вариантах сюжета. В большинстве вариантов кони активны до конца, и дело кончается смертью хозяина, убитого конями, вышедшими из повиновения. Уведя табун и увидев погоню, Акхак-Кула советует табуну подаваться в сторону не хозяина, а раба, у которого лук не так хорошо стреляет. Попадают кони между горой, водой, крутым яром и преследователями, и им приходится вступить в переговоры с хозяином, которого Акхак-Кула заставляет в клятве проглотить кусок земли. Клятва позднее нарушена, хозяин выстрелил в коня, и табун убивает его копытами (Там же, 133-134). В других вариантах хозяин умирает, когда возвращается домой и конь под ним падает, а Байулы разбивается и умирает, или Азраил душит его и т.д.
В одном варианте хозяин, настигнув табун, ругает Акхак-Кулу «развратителем хромым», «разорителем хромым», но притворно обещает ему дать волю, если конь уйдёт, а если вернется — сделать вожаком табуна (обычно Акхак-Кула с самого начала вожак). При отказе повиноваться хозяин стреляет в него из лука, и меченый конь, которого «опозорили», «с меченым ухом, с распоротым хребтом», решает остаться. От этого произошла бурзянская порода с «мышиным хребтом» — тёмной полосой шерсти вдоль хребта (Там же, 117-118).
А.Н. Киреев справедливо видит в этой версии древнего
(191/192)
сюжета отголоски социального протеста, завуалированное изображение народных восстаний (Там же, 136 и др.). Обращают на себя внимание напряжённость и сложность переговоров коней с человеком. Направленность их, действительно, живо напоминает просьбы или требования обнищалого и голодного табунщика или чабана к жадному и жестокому хозяину.
|