Р.С. Липец
Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе.
// М.: 1984. 264 с.
Часть II. Конь.
Владение речью.
Вещие свойства коня, восходящие к тотемизму, сказываются во владении им человеческой речью. В этой способности коня происходит выразительная модификация во время многовековой жизни эпоса.
То, что конь владеет речью, понимает человека, как и тот его, обычно никаких сомнений у слагателей эпоса не вызывает. Чем архаичнее эпос, тем более это безусловно. Если в одних эпических произведениях умение коня говорить и понимать человеческую речь подразумевается само собой, как вполне естественное, то в других сказители пытаются так
(139/140)
или иначе объяснить этот феномен. В более поздних, видимо, вариантах оговаривается, что только часть коней сохраняет это свойство, или речь становится затруднённой, или только избранные люди (хозяин, конюх и др.) понимают её.
Иногда свойство коня владеть речью подчёркнуто переносится в давно прошедшие времена, как и ряд других диковинных явлений. Или же конь вовсе теряет дар речи и обходится обычными средствами общения со своим хозяином: он ржаньем, фырканьем, ударом копыта, беспокойством предупреждает его о грозящей опасности и пр.
Как правило, сказитель не задумывается над тем, на каком языке говорят конь и всадник, но иногда даёт пояснение. В ойратском эпосе Бум-Ердени «знал языки шестидесяти родов живых существ» и с конём заговорил «голосом жеребёнка» (Владимирцов, 1923, 72).
В якутском эпосе человек удивляется, что его конь заговорил «по-якутски», «по-ураанхайски», — это было «будто тогда, в эти древние годы, устаревшие времена» (уже критика!). Конь разъясняет ситуацию и советует «цепко» держаться на нём батыру (Нюргун, 123). В другом месте говорится так: «Тогда конь трижды фыркнул, сказал речь, молвил слово (в старинные годы, прошедшие дни, когда был один Дьылла тойон, могли говорить кони человеческой речью», дальше, однако, сообщается, что конь был создан огненным Дьёсёгёйем, божеством лошадей). Конь в длинном монологе ободряет хозяина, учит, как себя вести и перелететь через Огнеомутное море, и сообщает, что его функция советчика была предопределена, когда его послали к этому батыру, как предназначенного коня:
Когда меня назначили к тебе (айыы),
То сказали:
«Если наступит день,
Когда твой хозяин оробеет,
Ты скажи ему речь,
И голос подай,
И слово молви!».
Так вот, и выслушай внимательно
Моё слово к тебе!
Нам следовало бы произнести моление
Духу-хозяину Огнеомутного моря.
(Нюргун, 241)
Как отмечалось, иногда речью владеют только отдельные кони (т.е. способность эта избирательна), и потому, например, угоняющие табун батыры стараются их поймать или подстрелить, чтобы они не предупредили хозяина об угоне. Так, в «Гесере» человеческую речь понимают лишь восемь
(140/141)
буланых меринов из табуна, которых угонщики и уничтожают, перебив их выстрелами из лука (Гесериада, 149), а табун становится их добычей. В казахском же эпосе сивый конь Тарлан — «покровитель коней» (вероятно, в смысле вожак табуна?), которого безуспешно преследуют угонщики, вырвавшись в город, уже только ржанием и топотом предупреждает владельца табуна — Кобикты об угоне (Кобланды, 287-288, 300).
В некоторых произведениях речь коня невнятна и понимать её доступно не всем. В узбекском дастане «Гират понимает человеческую речь и может сам говорить со своим хозяином», но внук Кер-оглы Нурали «не понимает слов Гирата и попадает в беду, сам Гороглы улавливает лишь общий смысл его речей. Понимает коня только его конюх, Соки-Булбул» (Жирмунский, Зарифов, 362).
Не всегда можно чётко отграничить стадию, на которой представлена способность коня к человеческой речи. В сложном, рафинированном казахском произведении «Кобланды-батыр» Тайбурыл, ведущий с всадником длинные разговоры, в одном случае испытывает затруднения:
Пошевелил верхней губой,
Пошевелил нижней губой,
Напрягся, пошептал
И заговорил Бурыл.
(Кобланды, 274)
А конь Тарлан, принадлежащий противнику Кобланды Кобикты, вообще речью не владеет. Но всё же обычно разговоры коня с хозяином ничем не затруднены, причём конь активно поучает того и не уступает ему в перебранке.
Темы бесед с конём (точнее, коня с хозяином) разнообразны. Конь сообщает о событиях, происходящих в другом месте, подаёт практические советы в бою и в иных обстоятельствах, учит своего будущего хозяина объездке, предостерегает того от жестокого обращения с ним, но иногда советует «разогреть» его тело (при той же объездке или в начале спешной поездки и т.д.) ударом плети, иронизируя при этом, что всадник слишком мягок с ним: не матери же своей он раздирает рот, не отца бьёт и т.п. Однако вслед за тем конь указывает, как исцелить его раны, а иногда и раны батыра при помощи чудесных средств, о которых знает только он один.
Главное содержание речей коня — мудрые советы герою, неподчинение которым непременно приводит того к краю гибели или даже к смерти, и вернуть его к жизни становится делом того же коня.
(141/142)
Большей частью конь преподносит свои советы в спокойной форме, но если его хозяин намеревается свернуть с правильного пути (буквально и иносказательно), конь требует от хозяина большего мужества, активности в действиях, напоминая ему о забытой родине и т.д.
В своём обращении к батыру конь обычно утверждает своё превосходство: «Мужчина ты смелый, но ума у тебя ещё маловато» (Гребнев, 1960а, 25-26). Такова же оценка обоих — воина и коня — небесными божествами. От лица самого сказителя говорится то же в казахском эпосе о Кобланды:
Хоть и животное Бурил,
А умнее человека он был.
(Кобланды, 313)
В относительно редких случаях, когда батыр обращается к коню с руганью и угрозами, торопя к цели, конь не остаётся в долгу, требуя от самого всадника крепче держаться в седле, если он желает ещё более быстрой езды, чтобы не потерять коня вовсе, — конь не вернётся его подбирать с земли, навсегда покинет или же падёт и т.п.
В эпосе разных тюрко-монгольских народов реалистически, хотя и с ярко выраженным гиперболизмом, показано, как герой с громадными усилиями объезжает коня, который оставляет всадника еле живым, прежде чем подчиниться ему. Формулы их переговоров при объездке стереотипны. Монологи героя, обращённые к коню в это время (если конь не хочет покориться, пусть скорее убьёт героя; если же хочет, то пусть остановится), сильно напоминают заклинания. Конь же говорит, что убедился в предназначенности его именно этому батыру, или считает, что достаточно испытал его мужество и теперь будет его конём. Отдышавшись и залечив раны, эта пара мирно возвращается под отчий кров батыра или вообще туда, где начался их «поединок».
Речи коня соответствуют идеальному воинскому кодексу чести, в который входит и великодушие по отношению к достойному врагу. В ойратском эпосе дана динамичная сцена поединка и побратимства между двумя батырами. Силы их оказались равными, как и их коней. Наконец, Бум-Ердени удалось всё же прижать к земле своего противника, с которым до этого поединка они успели сражаться против общего врага — мангусов. Победив Хаджир-Хара, Бум-Ердени хочет убить его и уже спрашивает у него традиционно три «обиды-сожаления». Но тут вмешивается конь Бум-Ердени, вступаясь за побеждённого: «...бедовый серый Лыско оборвал свой мараловый чёрный повод и прискакал туда.
(142/143)
Ложится он поперёк шеи Хаджир-Хара и говорит так: „Бум-Ердени, если вздумаешь ты убить Хаджир-Хара, я убегу назад к своим богатым товарищам, перестану быть тебе, богатырь, подвершным конём! Когда отправился ты на чёрное состязание, Хаджир-Хара поехал следом за тобой; ради тебя его руки покраснели, его торока обагрилась кровью. Что же, ты в воздаяние за это убьёшь его? Ничего ты не понимаешь, Бум-Ердени...” Отвечает коню Бум-Ердени: „Я съем чёрное, как курительная свеча, мясо Хаджир-Хара, выпью его тёмно-красную кровь! — было это ведь, сказано мной. Попробую я его кровь и оставлю, отведаю его крови и отпущу!”. С этими словами он, трижды лизнув, попробовал крови Хаджир-Хара. Затем Бум-Ердени вытер ладонью землю с уст Хаджир-Хара, сор с глаз его слизнул языком и поднял его со словами: „Будем братьями на всю жизнь!”» (Владимирцов, 1923, 75-78).
Конь может выступать в своих речах охранителем традиционной воинской «морали», правил ведения войны. Каковы же эти советы? Л.В. Гребнев указывает, что в тувинском эпосе «характерен диалог Кангывай-Мергена, победившего Хан-Кучу и его коня». Конь напоминает хозяину, что надо взять имущество побеждённого и убитого противника, хотя батыр хочет пренебречь этим и отвечает: «„Ну, конь мой Кангай-Кара, на что мне дерьмо этого нечестивца, когда даже у моей жены Каран-Чузун-кадын свой отдельный дворец есть, на что мне никчёмное пепелище и несколько голов скота этого нечестивца, когда мой многочисленный скот не вмещается в ущелье и в ложбинах, кого защитит от ветра и дождя его рваная шуба, кто будет ездить на его конишке? Давай вернёмся к себе домой, мой верный конь”. — „Э, куда это годится, убив храброго молодца, бросить всё имущество? Когда воин продел ноги в стремена и поехал, даже нитка, которую можно трижды обмотать вокруг пальца, будет его добычей”» (Гребнев, 1960б, 45).
Некоторые речи коня обусловлены его былой функцией тотемического предка-покровителя или божества; цель их — образумить всадника, уставшего от битв, заколебавшегося в выполнении своего долга, устрашившегося препятствий при сватовстве и т.п. или, наоборот, неразумно дерзкого.
В казахском эпосе Саин, окружённый врагами, беседует не только со своим конём, но и с собственным оружием, и его конь и панцирь убеждают его, что он сможет пробиться. Конь, закусив удила и задрожав «от ушей до хвоста», забил в землю копытом и заржал, что если Саин не прорвётся через вражеские ряды,
(143/144)
Так и знай — твоя вина!
Если же из вражьих стрел
Долетит хотя б одна, —
Так и знай — моя вина!
(Орлов, 61)
(В том же казахском эпосе со своим конём и оружием беседует и Ер-Тархын — Там же, 84-86.)
Особенно многоречивы кони в калмыцком эпосе «Джангар». Рыжко, конь самого Джангара, когда тот, опоённый зельем, забыл на чужбине свою страну Бумбу, «семьдесят два раза проржал... „Если ты, муж-человек, не вспомнишь о своей родине, то я, конь-муж, помню её!”» (Джангариада, 195).
В том же «Джангаре» конь обращается к неустрашимому Хонгору, которого стал было одолевать в поединке Тёгя Бюс во время брачного состязания:
Ты из племени Шикширги,
Ты потомок ханши Мога!
Не тебя ли страшились враги.
Не тобой ли пугали врага?
Не ты ли знамя отчизны своей?
...Не ты ли воинов гордостью был?
...Разве стыда в твоём сердце нет?
Конь учит юношу приёмам борьбы, и тот побеждает (Джангар, 61-62). Когда Рогмо «властно» грозит коню Гесера остричь у него гриву и хвост и сжечь, если он не доведёт до конца похода, а у Гесера отрезать палец и Гесер всё же оглядывается на неё, уезжая, на прощанье, конь его укоряет за это: «...раз женщина договорилась до таких слов, что же ты ещё оглядываешься назад?» (Гесериада, 119).
Тот же конь Аранзал, который взял с малолетка-сына Джангара «аранзалову клятву» (см.: Джангариада, 198) об исполнении воинского и патриотического долга, старается уязвить его самолюбие, отвечая ему угрозой на угрозу. Их диалог развертывается очень напряжённо:
Крикнул Шовшур в открытое ухо коня:
«Чёрных четыре копыта твоих отшибу,
Если, как молния, завтра к средине дня
К башне Шара Гюргю не доставишь меня!».
Рыжий ответил: «Не обесславлю тебя,
Завтра к полудню к башне доставлю тебя».
Конь обещает, что покажется врагам «многотюменным полком» и они затрепещут, стоит лишь им «багряную пыль узнать, поднятую Аранзалом, рыжим конём», и конь вместе с Шовшуром сомнёт вражеские полчища. Если же Шовшур
(144/145)
не разрушит крепости и не сломает «решётку ханской юрты», «не пощажу я детской шеи твоей!» — грозит конь (Джангар, 276).
При обмене репликами перед началом какого-нибудь дела оба — и батыр и конь — грозно предупреждают друг друга на случай, если кто-то из них оплошает. При благополучном же завершении дела они горячо хвалят друг друга (Маадай-Кара, 311-312).
Любопытна перебранка коня с Гесером, который обещает коню, если тот не догонит дикого жертвенного буйвола-оборотня, обрезать ему все четыре копыта: «...взвалю себе на спину седло и узду и ворочусь домой!». Конь учит, как пустить стрелу в буйвола, но тоже грозит Гесеру, что при промахе, «лягнув задними ногами, сброшу тебя и умчусь к небесным твоим сёстрам». Гесер трижды хлещет коня волшебной плетью; тот «взметнул Гесера по поднебесью». Гесер, «еле переведя дух», говорит коню с упрёком: «...не сокол ли ты или ястреб на птичьей охоте? Лучше бы, однако, попросту бежал ты, мой милый, по златонедрой земле». Тогда конь, наоборот, «расколачивает целину (землю. — Р.Л.) вглубь к ядру её». Наконец, конь просто бежит по земле; буйвол убит (Гесериада, 121-122). Неудобное для всадника временами свойство коня летать неоднократно упоминается в эпосе. В том же эпосе к ногам коня военачальника ширайгольских ханов Шиманбироцзы привязаны четыре наковальни — иначе конь, разгорячившись, «занесёт хозяина на небо» (Там же, 147-148).
В якутском эпосе конь переносит Нюргуна через огненное море и улетает на небо, чтобы обеспечить ему помощь небесных родственников Нюргуна. Впоследствии конь возвращается, когда Нюргун призвал его. Оставшись один и не зная намерений коня, Нюргун ругает его, не сомневаясь, что тот поймёт его:
Вот мешок сухого сена,
Вместилище зелёной травы,
Сбросил и оставил меня здесь,
А сам ушёл в небесные просторы,
...В тебе, собаке, я и не нуждаюсь,
Один я буду мужественно бороться!
(Нюргун, 247)
Вообще же в тюрко-монгольском эпосе коню достаётся много ласковых наименований («брат», «анда» и др.) и хвалебных прозвищ.
Речи коня иногда представляют образцы обрядовых причитаний. В «Гесере» конь Нанцона, изнемогшего от раны и по-
(145/146)
терявшего сознание, отгоняет от него воронов и волков, не переставая причитать по канонам обрядового фольклора: «Сокол мой, по вольной воле гуляющий в синем небе, ужели мог ты попасть в птичьи сети?.. Нанцон мой родимый, племянник Гесер-хана, по вольной воле живущего на покрытой лугами златонедрой земле, ужели шилмус мог сжать тебя в своём кулаке?». Затем он обращается к волкам, лягая и кусая их: «С той минуты, как я позволю вам съесть драгоценное плотское тело его, кто может тогда назвать меня его буро-саврасым конём?». Нанцон же, когда «немного пришёл в себя», и лежа был «едва в силах взглянуть из-под ног коня», послал воронов «пред обедом своим» слетать к войску Гесера и передать весть о бедствии Буйдону вещему, который один только из батыров Гесера понимает птичий язык (Гесериада, 158-159).
|