главная страница / библиотека / обновления библиотеки / к Содержанию

П.П. Азбелев

Кудыргинский сюжет.

// СПб: 2010. 60 с. ISBN 978-3-98709-277-4

3. Охрана согдийских караванов.

Генеалогические предания ранних тюрков, сохранённые китайскими летописями, [23] связывают происхождение народа с неким «Западным морем» — Си хай, [24] на болотистых берегах которого и обитали предки ашина. Эту легенду, с моей точки зрения, нужно рассматривать в более широком контексте эпизодического, но частого проникновения западных кочевнических групп на восток во второй четверти — середине I тыс. н.э. Именно в рамках этого процесса следует рассматривать появление в Южной Сибири единичных комплексов этой поры с чётко выраженными западными признаками, [25] а также других следов западного происхождения — таковы изображённые на тепсейских планках и некоторых минусинских петроглифах катафрактарии «орлатского» облика, [26] таковы и вторичные по отношению к хорезмийским (первых веков новой эры) тамги Цаган-гола, [27] таковы и язычковые пряжки с

(28/29)

длинными овально-трапециевидными рамками и вписанными в округлый просвет парами волют, в течение первой половины I тыс. распространившиеся от Европы до Кореи и Японии, [28] а также восходящая, может быть, к памятникам типа Чаш-тепе (опять же в Хорезме) традиция орхонских мемориалов. [29] Один из наиболее ясных признаков западного происхождения в культуре ранних тюрков — «круглобляшечные» пояса, наследующие парфянско-кушанской традиции (Рис. 10, 6-7-8). [30]

Нельзя не предположить, что одним из «моторов» этого продвижения кочевников с запада на восток была поэтапная согдийская колонизация Средней Азии и Восточного Туркестана; если такое предпо-

(29/30)

Рис. 10.
Общая схема развития основных типов бляшек и композиций азиатских поясных наборов в I тыс. н.э.

Стрелки: 1 — преемственность прямоугольных блях со смещённой прорезью от скифского до позднетюркского времени; 2 — заимствование «протогеральдической» формы (Орлат) с её переориентацией вершиной вверх; 3 — развитие «портальных» бляшек, древнетюркское время; 4 — развитие «полупортальных» бляшек, древнетюркское время; 5 — появление геральдических бляшек без прорези, эпоха Первого — Восточного каганатов; 6, 7 — преемственность «круглобляшечных» поясов в I тыс. н.э.; 8 — имитация композиции из округлых элементов в культуре таштыкских склепов, середина I тыс. н.э.

В рамках: а — бляшки поясного набора сабао Аньцзя, 570-е гг.; б — кудыргинские бляшки, вторая треть VII в. (подробный комментарий см.: Азбелев 2010а).

(Открыть Рис. 10 в новом окне)

(30/31)

ложение правомочно, то может быть реконструирован и конкретный механизм инфильтрации: это привлечение кочевнических отрядов к охране согдийских караванов; упоминания о подобных конвоях есть в некоторых письменных источниках. [31] Такое заключение созвучно и с присутствующим в разных версиях древнетюркской генеалогической легенды мотивом женитьбы ранних ашина на турфанских женщинах — ведь речь идёт о проникновении на восток именно воинских, т.е. преимущественно мужских контингентов. На этом фоне по-новому смотрятся и общеизвестные факты теснейшей связи тюркской элиты с согдийцами, вплоть до использования согдийского языка и письма в Бугутской эпитафии Таспар-кагана. Словом, традиция тюрко-согдийских контактов может оказаться куда глубже (и хронологически, и сущностно), чем это представляется обычно.

Проникая вместе с согдийцами далеко на восток, кочевнические группы оседали там, и осваивали, как показывает разброс соответствующих памятников, не только центральноазиатские области, но и благодатные с точки зрения скотовода алтайские степи и долины. Конечно, здесь они вступали во взаимодействие с местным населением, и судьба их в разных случаях была различной; но это уже за рамками данной работы, а здесь важно подчеркнуть, что присутствие западных кочевых мигрантов в предтюркской Центральной Азии представляется несомненным, а связь их с согдийцами на всех этапах этого продвижения на восток — весьма вероятной.

Гипотеза об охране согдийских караванов [32] не противоречит существующим представлениям о том, что областью раннетюркского этногенеза были земли в Ганьсу и вокруг Гаочана (Кляшторный 1965). Речь не идёт о том, чтобы считать всех ранних тюрков среднеазиатским по происхождению племенем. Проникавшие с запада группы лишь послужили сторонним стимулирующим элементом, чем-то вроде случайно попадающей в раковину песчинки, которую затем обволакивает перламутр, образуя жемчужину; с ними в прототюркский «котёл» не более чем попали элементы западного происхождения, составившие впоследствии специфику культуры Первого тюркского каганата, но основную массу зарождавшегося народа образовывали племена, культура которых складывалась на основе взаимодействия местных «скифского» и «хуннского» этнокультурных субстратов, как было показано в одной из важных работ Д.Г. Савинова (1998).

(31/32)

В предположении о том, что организующим началом этно- и культурогенетического процесса послужили мигранты, нет ничего странного. Эти контингенты были активным экстрактом своих родных социумов — лёгкие на подъём, предприимчивые, с авантюрным складом ума и характера — либо спасшиеся после поражений, злые, не имеющие за спиной ничего, кроме пепла — и они резко отличались по, условно и образно говоря, «пассионарности» от аборигенного населения, где те же качества были растворены в стабильных, иерархически многоступенчатых обществах. Привычные к партнёрству с согдийскими купцами, предки ашина сохранили, как следует из развития событий, эти традиционные связи на протяжении второй половины V — первой половины VI вв., в годы зависимости от жужаней, и когда пришёл их час, создали державу, впервые обеспечившую единовластие на громадной части Великого шёлкового пути, то есть остались, в сущности, всё той же охраной согдийских караванов, но уже в совершенно ином, государственном качестве.

Разумеется, эта держава была обречена на скорый развал, что и совершилось к началу VII в. Не разбирая соответствующие исторические перипетии, нужно выделить, что последующих событиях для основного вопроса этой работы более всего важно соотношение этнокультурных составляющих, отражённое в памятниках.

[23] Подробно об этих преданиях: Аристов 1896: 278-282; Кляшторный 1965; Зуев 1967; Савинов 1988.

[24] «В IV-V вв. так назывался обширный район дельты р. Эдзин-Гол, протоки которой впадают в озёра Гашун-нор и Сого-нор, окружённые множеством мелких озёр и солончаковым болотом» (Кляшторный 1965: 278, Прим. 2). Однако в пору составления излагающих предания хроник китайцы называли Западным морем уже Арал и Каспий, а не восточнотуркестанские водоёмы. Кроме того, тюрки могли понимать под «Западным морем» и вовсе что-то иное, никак не связанное с китайскими географическими названиями, а хронист лишь интерпретировал услышанное от информатора согласно собственной осведомлённости.

[25] Например, Тугозвоново, Балыктыюль, Сопка II, м. №688, Аржан-Бугузун. Публикации материала этих памятников см.: Уманский 1978; Сорокин 1977; Молодин, Чикишева 1990; Кубарев Г. 2010.

[26] Азбелев 1992. См. также дополнительные пояснения о хронологии орлатских миниатюр и их сопоставимости степсейскими планками: Азбелев 2010б: 79.

[27] Вайнберг, Новгородова 1976. Цагангольские тамги, насыщенные дополнительными значками и «отростками», см. там же: 178. Рис. 7. Табл. II, 44, 45, 50-53, 59; то же самое видно при сравнении монгольских тамг с причерноморскими (там же: 179. Рис. 8. Табл. III). Относить тамговый комплекс Цаган-гола к пазырыкскому времени, как это делают некоторые авторы, неправильно — связь этих тамг с пазырыкской культурой весьма сомнительна. Единственная, кажется, тамга соответствующ го типа есть на стеле, стоявшей близ кург. Уландрык IV, 1 (Кубарев 1987: 12, Рис. 3), но и её отношение к пазырыкскому кургану подтвердить невозможно, и она, скорее всего, должна быть признана «посетительской». Несопоставимость пазырыкских тамгообразных знаков с цагангольскими хорошо видна по таблице в работе С.А. Яценко (2001: