главная страница / библиотека / обновления библиотеки
В.Е. ВойтовКультово-поминальные сооружения VI-VIII вв. на территории Монголии.// Автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07.00.06 — археология. М.: 1989. 24 с.
1. Общая характеристика исследования.Глава I. История изучения поминальных памятников.Глава II. Типология и описание памятников.Глава III. Древнетюркский пантеон и модель мироздания.Глава IV. Семантика культово-поминальных памятников.Заключение.По теме диссертации опубликованы следующие работы…1. Общая характеристика исследования. ^
На территории Монголии, Алтая и Тувы расположено множество культово-поминальных памятников эпохи Тюркского каганата (551-744 гг.) — одного из раннесредневековых государственных образований Центральной Азии. Как составная часть погребального цикла, поминальная атрибутика и символика сформировались под воздействием космологических представлений тюркоязычных кочевников, поэтому их мемориальные памятники одновременно являются памятниками духовной и материальной культуры. Настоящая работа посвящена изучению поминальных сооружений древнетюркской знати, известных с конца Х1Х в. под названием «княжеские могилы» или «саркофаги».
Новейшие исследования этой категории археологических памятников потребовали пересмотра уже сложившихся концепций, обобщения новых материалов и введения их в научный оборот. Это обусловило актуальность темы и поставило определённую цель исследования — изучение мемориальных сооружений как своеобразного источника для характеристики некоторых аспектов социальной структуры и мировоззрения тюркоязычных народов VI-VIII вв. на территории Монголии. В задачи исследования входили составление типологических таблиц памятников (глава II), описание основных черт религиозно-мифологической системы древних тюрок (глава III) и рассмотрение символики общей планировки и отдельных элементов памятников с позиций весьма вероятных мировоззренческих представлений их создателей (глава IV). Научная новизна работы заключается в привлечении максимального числа археологических материалов по данной теме, разработке классификации памятников по формальным признакам и попытке связать конструктивные элементы некоторых групп памятников с социальной градацией класса древнетюркской аристократии. В работе под иным углом зрения рассматривается известное описание похоронных обрядов тюрок-тугю в танских династийных хрониках, сравнение которого с полевыми наблюдениями позволила определить последовательность в проведении погребальной и поминальной процедур, выделить в этом тексте описание отдельных элементов поминальных памятников, идентифицировать их планировочное тождество с универсальным принципом построения космограммы и расшифровать их семантический код.
Структура исследования и источники. Работа состоит из введения, четырёх глав, заключения и трёх приложений. В ней использованы содержащиеся в полевых отчётах и публикациях данные разведок и раскопок русских, советских и зарубежных учёных, а также материалы многолетних полевых исследований автора и других участников Советско-Монгольской историко-культурной экспедиции АН СССР и АН МНР (СМИКЭ) по 86 поминальным памятникам на территории Монголии и ряда аналогичных памятников в Горном Алтае и Туве. Глава I. История изучения поминальных памятников. ^
Разного рода сведения о политической истории, экономических отношениях, социальном составе, традиционных обычаях и верованиях тюркоязычных народов Центральной Азии содержатся в китайских, византийских, персидских, арабских хрониках, а также в древнетюркских и уйгурских деловых документах, религиозных сочинениях и надписях на стелах, выполненных преимущественно «руническим» письмом. Письменные источники ценны для общетеоретических построений и изучены достаточно хорошо. Другую группу источников составляют археологические материалы, при публикации которых, как правило, освещаются вопросы, связанные с конкретными регионами или комплексами памятников. Этот путь исследования важен и оправдан как постепенным накоплением археологических данных, так и с точки зрения осмысления культурно-исторических процессов развития тюркоязычных племен в разных частях гигантской зоны их обитания, поэтому ограничение рамок данной работы территорией МНР должно стать дополнительным эвеном в деле изучения древнетюркской культуры в целом.
Большие («княжеские могилы») и малые («рядовые оградки») поминальные сооружения, изваяния людей и животных, стелы с надписями давно привлекают внимание учёных. Памятники «княжеского» типа в Монголии в основном расположены между 99-110° вост. долг. и 45-49° сев. шир. в пределах Хангайской и Хэнтэйской горных систем. Согласно источникам, Хангайское нагорье («Отюкенская чернь» рунических надписей) с середины VI в. н.э. было административно-политическим центром Первого и Второго тюркских каганатов, что и объясняет сосредоточение здесь наибольшего числа изучаемых объектов. Такого рода памятники встречаются и вне Монголии, но именно в ней они представлены классическими формами, позволяющими реконструировать и интерпретировать поминальную обрядность различных групп тюркоязычных кочевников.
В истории изучения поминальных памятников VI-VIII вв. в Монголии можно выделить три этапа. Первый (1889-1912 гг.) ознаменован открытием важнейших для последующего развития тюркологии комплексов и постановкой на них первых археологических раскопок (Н. М. Ядринцев, А. Гейкель, В. В. Радлов, Д. А. и E. H. Клеменцы, Г. И. Рамстедт, С. Пяльси, В. Л. Котвич). Этот период неразрывно связан с дешифровкой и публикацией всех известных тогда рунических надписей (В. Томсен, В. В. Радлов, П. М. Мелиоранский, Г. И. Рамстедт).
Второй этап (1924-1968 гг.) был начат советскими учёными (Б. Я. Владимирцов, В. А. Казакевич, П. К. Козлов, Г. И. Боровка, Д. Д. Букинич) и успешно продолжен монгольскими археологами (X. Пэрлээ, Ц. Доржсурэн, Н. Сэр-Оджав). В 1920-е годы Б. Я. Владимирцов заложил основы классификации поминальных памятников, а в 1956-1958 гг. ценнейший вклад в их изучение внесли открытие Ц. Доржсурэном комплексов конца VI — начала VII вв. на Бугуте и Идэре и крупномасштабные научные раскопки монгольской и монголо-чехословацкой экспедиций на мемориалах Тоньюкука и Кюль-тегина. В целом, работы на втором этапе стимулировали дальнейшее изучение этой категории памятников.
Третий этап начался в 1969 г. созданием СМИКЭ и продолжается до настоящего времени. Сотрудники экспедиции ревизовали многие давно известные и обнаружили новые комплексы, на ряде которых произвели раскопки. Проводился дальнейший поиск и обработка памятников древнетюркской письменности, в том числе самой ранней согдоязычной надписи на Бугутской стеле. Раскопки ранее не обследовавшихся каменных ящиков-«саркофагов» и оградок ещё раз подтвердили их мемориальный, а не погребальный характер. На памятниках разных типов получен большой новый материал по монументальному искусству, архитектуре и бытовой культуре тюрок. Важнейшим результатом третьего этапа на настоящий момент можно считать выделение по неизвестным прежде поисковым признакам поминальных ансамблей периода Первого каганата (551-630 гг.), памятников середины VII в., разнообразных вариантов сооружений эпохи Второго каганата (681-744 гг.) и каганских комплексов раннеуйгурского времени (745-760 гг.), т.е. проследить непрерывную линию в развитии памятников на протяжении почти 200 лет. Глава II. Типология и описание памятников. ^
Поминальные сооружения древнетюркского времени по внешнему виду традиционно делятся на две группы — «рядовые» и «княжеские». Социальный ранг умершего всегда учитывался при устройстве его заупокойного памятника, поэтому корреляция составных элементов различных типов мемориалов позволяет выстроить типологические ряды, соответствующие иерархической структуре оставившего их населения. Довольно редкие памятники с надписями на стелах, сохранивших много имён, титулов и дат, позволяют соотнести их с конкретными историческими лицами и выявить те особенные черты в планировке ансамблей, которые отвечали былому общественному положению умерших, а сопоставление аналогичных элементов «именных» и «безымянных» памятников даёт возможность связать последние с той или иной социальной группой.
Первую классификацию «турецких княжеских могил» из 5 типов создал в 1925 г. академик Б. Я. Владимирцов, а в последнее десятилетие В. Д. Кубарев, Ю. С. Худяков и автор настоящей работы вновь обратились к этому вопросу. Взяв за основу методику Б. Я. Владимирцова и Ю. С. Худякова, автор делит памятники на 4 типа (I-IV), выделяя в них подтипы (A-B), а в некоторых подтипах варианты (а-д).
К I типу относятся 23 памятника, важнейшими определяющими элементами которых являются ров и вал. Они делятся на 3 подтипа.
В подтип I-А выделены 7 комплексов, которые помимо рва и вала объединяет наличие на центральных площадках каменных насыпей. По морфологическим признакам, хронологии и этнической принадлежности эти памятники разделены на 3 варианта.
Вариант I-Аa составляют комплексы эпохи Первого тюркского каганата — Бугутский, Идэрский, Гиндин-булак I и Севжуул в Монголии, а также Текелю и Ян-Гобо в Горном Алтае. Их отличают многоплитовые ограды с выкладками из плитняка по внутреннему периметру и высокими насыпями в центре, открытые многоколонные храмы со стоявшими внутри стелами на черепахах (Бугутский н Идэрский) и отсутствие изваяний людей, львов и баранов. Ряды балбалов начинаются из середины храмов или от оград и тянутся на восток на расстояние до 1 км. Наличие больших оград сближает эти ансамбли с ранними рядовыми оградками Алтая, подчеркивая их происхождение от последних. В дальнейшем многоплитовые ограды мемориальных памятников тюрок-тугю трансформируются в четырёхплитовые ящики, деревянные храмы-павильоны сменяются кирпичными постройками, а балбалы на центральных площадках заменяет антропоморфная скульптура. Бугутский памятник со стелой принадлежит Таспар-кагану (ум. в 582 г.), принадлежность Идэрского памятника не установлена, остальные памятники являются безымянными.
К варианту I-Аб отнесён своеобразный комплекс Шивет-Улан. Он расположен на восточном склоне одиночной низкой сопки, окружён насыпной каменной стенкой из обломков камней и имеет поперечную внутреннюю перемычку. В его западном дворе находится огромная каменная насыпь, в восточном лежат обломки кирпичей и черепицы от разрушенного храма, статуи людей, львов и баранов, а с восточной стороны снаружи прежде стояла на квадратной базе плита с многочисленными тамгами. Балбалы, черепаха и стела отсутствуют. Выделение этого памятника в отдельный вариант обуславливают две причины: 1) сохранение в планировке таких признаков мемориалов варианта I-Аа, как ориентация оси с запада на восток, каменная насыпь в западной части и вал; 2) наличие нехарактерных для ансамблей Первого каганата статуй людей, животных и кирпичного храма. Предположительно этот комплекс связывается с Ильтерес-каганом (ум. в 691 г.).
Памятники варианта I-Ав Хушон-тал и Могойн-Шине-усу (Селенгинский) отличает иное композиционное построение — ориентировка всех элементов по оси север-юг. На ограниченных валами и рвами площадках с южной стороны находятся большие каменные насыпи с воронками и без многоплитовых оград, а с северной — стелы на черепахах (в Хушон-тале стела утрачена). Эти ансамбли сооружены первым правителям Уйгурской династии: Хушон-тал — Кюль Бильге-кагану (?, ум. в 745 г.), а Могойн-Шине-усу — его сыну Элетмиш Бильге-кагану (ум. в 759 г.). Сохраняя внешнюю атрибутику (ров, вал, насыпь, стела) и символику мемориалов тюрок-тугю, памятники варианта I-Ав отражают иную мировоззренческую позицию уйгуров, в поминальном обряде которых важную роль играла меридиональная ориентация и необязательность даже на каганских комплексах балбалов, храмов, статуй и оград. Они завершают стадию развития каганско-княжеских поминальных ансамблей, после чего двухвековая традиция их сооружения прервалась.
К подтипу I-Б относятся 16 памятников, объединённых четырьмя признаками: ориентировкой продольной оси с запада на восток, наличием монолитных каменных блоков или орнаментированных четырёхплитовых ящиков в западной части, статуй людей в центре площадок и балбалов с восточной стороны. Они составляют 3 варианта.
Вариант I-Ба включает только комплекс Унгету I. Его окружает самый глубокий из ныне известных ров (3,5 м), а к востоку тянется самый многочисленный ряд балбалов (свыше 550 камней). Здесь впервые появляются изваяния людей, львов, баранов и храм из кирпича, но ограда и стела отсутствуют. Памятник условно связывается с именем сеяньтоского Инань-кагана (ум. в 645 г.).
К варианту I-Бб относятся 5 наиболее полных по набору элементов ансамблей, для которых характерны орнаментированные ящики (Му-харский, Онгинский, Их-Хушот) или кубические блоки с отверстиями (Хушо-Цайдам I и II) на западной стороне площадок, кирпичные храмы и статуи людей в центре, стелы с руническими надписями, статуи баранов и львов на восточной стороне; длина рядов балбалов достигает 1-3 км. Эти памятники датируются эпохой Второго каганата и принадлежат: Мухарский — Капаган-кагаиу (?, ум. в 716 г.), Онгинский -шаду Дусифу-Элетмишу (ум. в 719 г.), Их-Хушот-шаду Кули-чуру (ум. в 731 г.?), Хушо-Цайдам II — Кюль-тегину (ум. в 732 г.) и Хушо-Цайдам 1 — Бильге-кагану (ум. в 734 г.).
Вариант I-Бв составляют 10 безымянных комплексов. Сохраняя основные элементы памятников предыдущего варианта, они лишены стел, статуй львов и отчасти баранов. На памятниках Хушо-Цайдам III и IV, Тоглохын-тал II, Баян-Даваа I, Улан-Худжир I, Эрдэнэмандал IV и Баян-Обо уменьшаются по сравнению с вариантом I-Бб общая площадь, размеры плит ящиков, число статуй людей и количество балбалов. В Цаган-Обо II, Унгету II и Эрдэнэмандал VI уже нет храмов, а вал и ров принимают подквадратную форму. Памятник Унгету II был устроен на месте разрушенного комплекса Унгету I с использованием его отдельных элементов (некоторые статуи и балбалы).
II тип насчитывает 18 памятников, на которых установлено по два четырёхплитовых ящика. По способу ориентации осевой линии они делятся на 2 подтипа.
Подтип II-А включает 11 комплексов. Ящики здесь стоят по оси север-юг, статуи людей везде располагаются с их восточной стороны, но балбалы тянутся на восток или на запад. В пяти случаях на них имеются валы и рвы. Данная группа делится на 3 варианта.
Вариант II-Аа составляет памятник Цаган-Обо I. Он сохраняет планировку и набор составных элементов ансамблей варианта I-Бб, отличаясь от них наличием двух орнаментированных ящиков и двух стел. Памятник посвящен «мудрому» Тоньюкуку (ум. в 720-е годы).
В варианте II-Аб (Эльгенэ-булак I, Цаган-Обо III) продольная ось вала, рва и орнаментированных ящиков вытянута с юга на север, тогда как балбалы тянутся к востоку. Изваяний, храмов и стел нет.
В варианте II-Ав (Худуу-Нур I и II) ось вала и рва ориентирована с запада на восток, а низких неорнаментированных ящиков — с севера на юг. С восточной стороны ящиков липами на восток стоят статуи людей, но короткие ряды балбалов тянутся на запад.
Вариант II-Аг (Нойон-тал, Баян-Цаган, Их-Модо, Шатар-чулу III, Улан-Худжир III, Баян-Даваа II) не имеет вала и рва, ящики расположены по оси север-юг, балбалы и статуи людей стоят с их восточной стороны только в трёх, а ящики орнаментированы в двух случаях.
Подтип II-Б содержит 7 сооружений, разделённых на 4 варианта. Ящики здесь расположены на расстоянии 1-3 м друг от друга по линии запад-восток, как бы копируя в миниатюре планировку больших ансамблей. Неорнаментированные восточные ящики во всех случаях играют роль поминальных храмов, внутри которых находятся 1-2 статуи или барельефные фигуры людей, а пустые западные ящики почти везде украшены резными узорами. Балбалы здесь отсутствуют.
Комплексы варианта II-Ба (Шивертын-ам, Эрдэнэмандал V-Vа) имели рвы и валы, отсутствующие в варианте II-Бб (Гелюн-хушо, Хуль-Асхете I, Эрдэнэмандал II-III), а памятник варианта II-Бв (Эрдэнэмандал VIII) утратил узоры на стенках западного ящика. К варианту II-Бг относится необычный комплекс Гиндин-булак II. Это невысокая земляная платформа, на восточном краю которой стояла лицом на восток статуя человека, в центре располагается каменная насыпь с воронкой, а на западной стороне — большом ящик, три стенки которого образуют лежащие оленные камни, а четвертую (западную) — массивная неорнаментированная плита. Ряд балбалов, как и в варианте II-Ав, протянулся к западу. Этот комплекс, видимо, является переходным от памятников Второго тюркского каганата к раннеуйгурским и датируется серединой VIII в.
III тип включает 40 памятников и делится на 3 подтипа. Это одиночные четырёхплитопые ящики без валов и рвов, осевой линией вытянутые с запада на восток. Они датируются в пределах конца VII — первой половины VIII вв. Подтип III-А составляют 15 памятников, для которых характерны: орнаментированные ящики, кирпичные храмы, статуи людей, львов и балбалы в варианте Ш-Аа; орнаменты на ящиках, статуя человека и балбалы в варианте III-Аб; балбалы и орнаментированные ящики в варианте III-Ав; балбалы и статуя человека в варианте III-Аг и только балбалы в варианте III-Ад. На 10 памятниках подтипа III-Б нет балбалов, а ящики дополнены орнаментами и статуей человека в варианте III-Ба, только орнаментами в варианте III-Бв и только статуей человека в варианте III-Бв. Последовательная утрата дополнительных элементов приводит к появлению простейших ящиков подтипа III-В. типологическим аналогом которых являются парные ящики памятников варианта II-Аг.
IV тип составляют 5 памятников, раскопки на которых не производились. Это плоские земляные холмики диаметром 5-8 м, к востоку от которых тянутся 1-2 ряда балбалов. У подножия Ургинского и Налайхского прежде стояли статуи людей, на вершинах холмов в Хустын-ам и Тарят-бригаде установлены квадратом по четыре не соприкасающихся невысоких камня, я в Тоглохын-тал I имеется только ряд балбалов. Наличие статуй позволяет датировать эти памятники VII-VIII вв.
Приведённые типологические описания не просто показывают различные группы поминальных сооружений, а отражают сложную социально-ранговую иерархию в среде кочевой аристократии. Каганско-княжеские памятники конкретных типов, подтипов и вариантов в первую очередь связаны с лицами, исполнявшими на момент смерти те или иные должностные обязанности. Следовательно, они являются новым источником для изучения военно-административного устройства в государствах тюрок и уйгуров. Важнейшим элементом, определяющим каганский статут ансамблей, служит драконовое навершие на стеле. Стелы в честь каганов, их сыновей и братьев, занимавших высшие воинские должности, крепились на постаментах в виде черепах, а стелы лиц, не принадлежавших к правящему роду, — в простых каменных подставках. Остальные военные и «приказные» чины удостаивались мемориала определенных размеров, формы, состава элементов, но без стел.
Комплексы, состоящие из максимального числа элементов (вариант I-Бб) или только одного из них (вариант II-Аг и подтип III-В), показывают полярные грани общественной градации (социальный аспект памятников), различия в наборе элементов и их ориентировке объясняются стадией развития или племенной принадлежностью памятников (хронологический и этнический аспекты), но поскольку все они создавались в соответствии с господствовавшей тогда и единой для всех социальных групп населения религиозной традицией, то и семантика каждого памятника заключает в себе единую мировоззренческую концепцию (идеологический аспект). Глава III. Древнетюркский пантеон и модель мироздания. ^
Целостная мифологическая картина мира не воссоздаётся по сохранившимся письменным источникам, но она нашла реализацию в планиров- ке различных типов поминальных сооружений, семантика формы и содержания которых исходят из представлений тюркоязычных народов об устройстве мироздания. На существование у тюрок устойчивой религиозно-мифологической системы указывает, например, такой факт, что ни буддизм, вводившийся в ранг государственной религии Таспар-каганом и Бильге-каганом, ни маздеизм, проповедывавшийся миссионерами-согдийцами, не смогли упрочиться в каганате и вытеснить шаманизм с его обычаем сооружения своеобразных мемориалов. Этот обычай ещё соблюдался при первых ханах уйгурской династии, но с 763 г. его стала менять манихейская обрядность. Утратив в середине VIII в. политический авторитет и с ним привилегию на строительство сложных каганско-княжеских мемориалов, только скрывшиеся в труднодоступных внешним влияниям горных долинах Саяно-Алтая осколки Восточнотюркских племен до середины X в. продолжали сооружать рядовые поминальники (оградка Дьёр-Тебе IV). Следы древнетюркских поминальных обрядов и персонажи пантеона сохранялись у народов Центральной Азии, Южной Сибири и даже тюркоязычных мусульман Средней Азии до ХIХ-ХХ вв.
В орхоно-енисейских надписях VI-Х вв. упоминаются главные божества пантеона: Тенгри (Небо), Умай (богиня-Мать), Йер-Суб (Вода-Земля) и Эрклиг (Владыка ада), которые в трёхчленной вертикали макрокосма соответствовали его Верхнему, Среднему и Нижнему уровням (мирам). Концепция «трёх миров» хорошо сформулирована в надписи Кюль-тегина: «Когда вверху было сотворено Голубое Небо, а внизу -Бурая Земля, между ними обоими были сотворены сыны человеческие». Мифологический Средний мир является понятием абстрактным, хотя конкретное понятие «центра земли» каждый народ связывал с собственной страной, часто подразумевавшейся в форме четырёхугольника. При обозначении границ ойкумены издавна пользовались знаковой системой, в которой эмблемой Неба служил круг, а эмблемой Земли — квадрат. Такая же система существовала и у центральноазиатских тюрок, обозна- чапших границы своей страны термином «булун» («угол»).
Одной из мировых универсалий было представление о соединяющей все три сферы макрокосма вертикальной оси (мировое древо, мировая гора, мировой столп и др.), обязательно подразумевающее необходимость сношения между ними. У древних тюрок такую коммуникацию осуществляли божества-всадники Йол-тенгри, наличие которых в пантеоне указывает на ещё одну универсальную систему кодировки — зоологическую. Её детали не раз фиксировались при изучении материалов по тюркоязычным народам, но проблема её комплексного описания в тюркологии ещё не разрабатывалась.
Космографическая схема, где птица маркирует небо (Верхний мир), копытные животные землю (Средний мир), а хищники и пресмыкающиеся подземный (Нижний) мир, исходит из широко распространённого мифологического представления о соответствии трёхчленного деления мировой оси с определёнными классами животных. Многие рунические эпитафии констатируют, что умерший «улетел», в чём воплотилось древнее поверье об одной из душ покойника, «отлетающей» в виде птицы в Верхний мир, а на каганско-княжеских мемориалах встречаются статуи баранов, львов и черепах, которые в зоологической классификации макрокосма связаны со Средним и Нижним мирами.
Важнейший аспект каждого каганско-княжеского или рядового поминальника, в рамках его прямого назначения — быть местом отправления ритуальных действий по отношению к умершему, составляет космическая символика. Расположение памятника на местности, его форма, ориентация, чередование составных элементов подчинены одной идее — служить своеобразной моделью Вселенной, посредством которой осуществлялся трансцедентный переход душ умершего из мира живых в загробный мир. В этом качестве планировка мемориала адекватна космограмме, графически изображаемой в виде нескольких вписанных друг в друга кругов и квадратов. Древнетюркские куруки всегда расположены на открытых участках, с обязательным использованием естественного понижения степи (склона сопки в Шивет-Улане) к востоку. Таким образом, даже выбор места для памятника нёс двойную семантическую нагрузку, маркируя центр горизонтальной ландшафтной зоны и одновременно выступая в качестве макрокосмической вертикали. На этом уровне он сравним с простейшей космограммой, где внешним кругом является условный горизонт, а внутренним квадратом — сам памятник. Свободное пространство между ними можно рассматривать как мифологический Мировой океан, в силу своих сакральных качеств делавший заповедной территорию вокруг памятника.
В рунических надписях не упоминаются особые зоны, не подлежащие хозяйственному освоению в связи с находящимися здесь погребально-поминальными объектами, однако в тюркских языках имеется термин «курук», обозначающий разного рода запретные места. Происхождение и значение этого понятия, безусловно, связаны с религиозными воззрениями тюркоязычных народов, с давних пор объявлявших заповедными места расположения мемориальных памятников. В связи с этим, употребляемый до сих пор термин «княжеская могила» целесообразно заменить на термин «курук», объединяющий все поминальные сооружения VI-VIII вв.: каганские, княжеские и рядовые. Глава IV. Семантика культово-поминальных памятников. ^
В китайских исторических сочинениях Суйшу (закончено в 629 г.), Чжоушу (636 г.), Бэйши (659 г.) и их позднейшей компиляции Синь-Таншу (1069 г.) кратко описываются древнетюркские похороны. Это описание относится к периоду Первого каганата, поэтому его привлечение для интерпретации поминальных памятников эпохи Второго каганата во многом неправомерно. Суммируя разрозненные данные китайских источников, в погребально-поминальном обряде тюрок-тугю VI — середины VII вв. можно выделить восемь последовательных эпизодов: 1) тело умерше- го сжигают; 2) пепел закапывают в землю; 3) строят особую насыпь «нагромождая камни»; 4) устанавливают «памятный знак»; 5) строят «деревянный дом»; 6) помещают в него «облик покойника» и «описание сцен его военной жизни»; 7) ставят камни по числу убитых им при жизни врагов, от одного до тысячи; 8) приносят в жертву овец и лошадей, а их головы помещают на «вехи». Письменные источники лишь перечисляют все этапы проводов умершего «в мир иной» : приготовления к погребению — похороны (эпизоды 1-2) — сооружение поминального памятника (эпизоды 3-7) — поминальная тризна (эпизод 8), тогда как археологические материалы конкретизируют сведения о каждом элементе курука, а этнографические наблюдения по шаманизму тюркоязычных народов Центральной Азии ХIХ-ХХ вв. позволяют прояснить специфику религиозных представлений древних тюрок.
Важную роль в анализе семантики составных частей куруков играет солярная ориентация. Поскольку Солнце «рождается» на востоке, и «умирает» на западе, то в космологических представлениях тюрок восток ассоциировался с понятиями «лона Земли», «низа», а запад определял собой «верх». В памятниках варианта I-Ав направление центральной оси перемещено на север-южное, что связано с иной пространственной ориентацией уйгуров. Согласно архаическим верованиям, жизнь человека делится на четыре этапа: 1) рождение, рост и возмужание; 2) зрелость и старость; 3) смерть; 4) реинкарнация души в потустороннем мире. Все они представлены в планировке куруков, местоположение каждого элемента которых подчиняется законам изоморфизма микро- и макрокосмических моделей. Поэтому их семантику следует рассматривать сквозь призму оппозиций: «живой-мёртвый», «тот, кому ставят балбал — тот, кого ставят балбалом».
Балбалы (эпизоды 7 и 8) являются обязательным элементом практически всех поминальных памятников тюрок, при этом высота камней в цепочках как правило уменьшается с запада на восток, а окончания ря- дов заметно поворачивают к северо-востоку. С позиции антиномии «тот, кому ставят балбал» самый маленький камень в северо-восточной (нижней) части ряда символизировал рождение ребёнка, а период его роста и возмужания обозначался постепенным увеличением камней вплоть до первого, самого высокого и нередко антропоморфного балбала. Последний констатировал превращение юноши в полноправного, стоящего буквально «на пороге» нового этапа жизни члена социума, который на многих памятниках начинался за валом и рвом. Такая же схема сохраняется на княжеских и рядовых памятниках, не имевших этих элементов, но здесь она была более простой. Согласно антиномии «тот, кого ставят балбалом», расположение ряда вне основного комплекса связано с запретом врагам покойного находиться на его священной территории. В итоге, каждая из сторон оппозиции «живой-мёртвый» вписывается в трёхчленную схему мироздания, где в обоих случаях балбалы соотносятся с «низом», Нижним миром.
Ров и вал имеются на памятниках I и, отчасти, II типов. Они охраняли курук от посягательств извне и подчёркивали высокий социальный статут умершего, однако их основной семантический принцип тоже объясним лишь с мировоззренческих позиций. В космографической схеме именно они дополняли абстрактный круг неба магическим квадратом земли, причем проход в восточной части вала указывал путь из Среднего в Нижний мир душам убитых врагов или обратное направление душе возмужавшего человека. По описаниям алтайских шаманов, во время путешествия в Нижний мир им приходилось преодолевать «земную щель» и переброшенный над подземным морем «мост в виде конского волоса», семантическими эквивалентами которых на куруках знати являются проход в валу и воображаемый «мост» через ров.
Парные изваяния львов и баранов встречаются тоже на памятниках I и II типов, давнее разрушение которых мешало уточнить первоначальные места их установки. Львы и бараны составляют оппозицию «хищники — травоядные», которая и в репертуаре скифо-сибирского искусства I тыс. до н.э., и в древнетюркское время соответствовала Нижнему и Среднему уровням трёхчленной мировой оси.
Хищник-лев считался хтоническим существом, охранителем «врат ада». На куруках древних тюрок каменные львы выполняли ту же функцию и должны были располагаться с внешней стороны прохода в валу, возле первого балбала. Устрашающая поза подчёркивала их готовность перекрыть дорогу в Средний мир любому жителю Нижнего мира, и в то же время стоящие при входе на священную площадку грозные хищники как бы предупреждали «народы всех четырёх углов света» о готовности тюрок защищать священные рубежи своего государства. Статуи баранов имели иную символику, в вертикальной оппозиции располагаясь «выше» львов. На мемориале Кюль-тегина статуи баранов до сих пор стоят между внутренней стеной и откосом внешнего рва, фланкируя ворота, тогда как на памятниках с внешними валами они могли находиться перед «мостом» через ров, по обеим сторонам прохода в нём. Спокойно лежащие у подножия Среднего мира фигуры баранов символизировали материальное благополучие воина-тюрка и экономическую стабильность его государства, а с другой стороны, расположенные у входа в Нижний мир бараны были последней из важнейших для кочевника материальных ценностей, с которой навсегда прощалась уходящая туда душа врага.
Стела с надписью, описываемая в Суйшу и Бэйши (эпизод 6), трактуется переводчиками по-разному: «В здании, построенном при могиле, рисуют облик покойника и военные подвиги, совершённые им при жизни» или «В здании… ставят нарисованный облик покойника и описание сражений…». Выяснение смыслового нюанса данной строки очень важно, ибо в его правильной трактовке заключено основное содержание расшифровки одного из элементов курука. В древнетюркском языке имеется термин «бэдизэд» — «вырезать, высекать в камне». Перечисление битв и походов («военные подвиги покойника») занимает большую часть выре- занных на каменных стелах рунических надписей, следовательно, в эпизоде 6 речь идёт о стоящей стеле, а не о живописи на стенах храма. Описывая поминальные ансамбли периода Первого каганата, авторы хроник помещали стелу там, где она тогда действительно находилась — внутри открытого со всех сторон поминального храма («в здании»), что и подтвердили раскопки на Бугутском и Идэрском комплексах. В эпоху Второго каганата стела с надписью ставится уже не в тёмном кирпичном храме, а на открытой площадке, где её также легко можно было прочитать.
Семантика частей каганской стелы — подставка в виде черепахи, плита с надписью и драконовое навершие — изоморфна тернарной структуре Вселенной. По восточной традиции черепаха — это символ вечности, неизменности и прочности основ мироздания, хтонический образ, а небесная символика дракона вошла составной частью в культуру тюрок-тугю, не только импонируя честолюбию каганов, вслед за китайскими императорами воспринявших аллегорию дракона на навершии стелы как один из символов верхновной власти, но и удачно вписавшись в древнетюркские космогонические представления. Дракон и черепаха обозначали два полюса мировой оси — вечно изменчивое небо и незыблемую твердь земли, между которыми обитали «сыны человеческие», а надпись на плите семантически эквивалентна понятию Среднего мира, поскольку в ней излагаются сложные коллизии человеческих судеб, рождённых творческим актом Неба и Земли. Стоящая на черепахе стела предстает как центральный фрагмент космограммы, где в большой круг (условная граница горизонта) вписан большой квадрат (вал и ров), внутри которого расположен малый круг (спина черепахи) с малым квадратом (стела) в его центре.
Поминальный храм (эпизод 5) упоминается во всех китайских источниках, кроме Чжоушу, однако существенная ошибка хронистов состоит в соотнесении «деревянного дома» с могилой, тогда как на самом деле он возводился на поминальном комплексе. В древнетюркском языке был даже особый термин «барк», обозначавший «памятное здание», «заупокойный храм», остатки которых найдены на ряде памятников I, II и III типов, но ни разу не встречены на могилах тюрок. Храмы-барк конца VI в. и VII-VIII вв. различались материалом и формой. На Бугутском и Идэрском ансамблях они, очевидно, были многоугольными и имели вид открытых павильонов, тяжёлые черепичные крыши которых несли многочисленные деревянные колонны. Один из первых кирпичных храмов зафиксирован на памятнике Унгету I середины VII в., кирпичные постройки преобладают на каганско-княжеских куруках Второго каганата, хотя реминисценции ранних конструкций из дерева сохраняются на его периферии (комплекс Сарыг-Булун в Туве). Во взаимосвязи с другими элементами курука храм олицетворял и земной дворец, и последнее пристанище тела умершего.
Статуи людей и «нарисованный облик покойника» (эпизод 6). Термин «бэдиз», обозначающий различные виды искусства резьбы по камню, в первую очередь применим к объёмной скульптуре. На ансамблях эпохи Первого каганата нет изваяний людей, львов и баранов, хотя Бугутская и Идэрская стелы стояли на скульптурных черепахах, а самые ранние статуи людей и животных отмечены пока лишь на памятнике Унгету I. При рассмотрении семантики балбалов как знаков рождения и возмужания будущих воинов вал и ров были определены тем символическим возрастным порогом, переступив который они становились «мужами». После достойной кончины, каковой у тюрок считалась лишь смерть в бою, они удостаивались сооружения мемориала с персональной статуей, а знатные лица к тому же и со скульптурными изображениями родных, друзей и др. Поэтому продолжающие ряд балбалов внутрь каганско-княжеских комплексов шеренги статуй показывают динамичный мир окружавших прежде покойного людей, от которых он «отделился» и «улетел». Раннетанские хроники отмечают, что внутри храмов помещалось не только «описание военных подвигов», т.е. стела, но и «нарисованный облик» умершего. Попытки некоторых исследователей буквально истолковать слово «рисовать» не согласуется с новейшими археологическими материалами. Храмы на Бугуте и Идэре не имели стен, на которых можно было бы рисовать многофигурные «военные сцены» или «облик покойника», а на обнаруженных при раскопках кирпичных храмов на памятниках Кюль-тегина, Тоньюкука и Кули-чура обломках штукатурки сохранились только полихромные растительные узоры.
Загадочная фраза о «нарисованном облике» на памятниках VI — начала VII вв. ещё ждет своего разрешения, хотя уже сейчас можно предложить несколько вариантов её расшифровки: 1) это написанный на доске, каменной плите или ткани портрет умершего; 2) это специальная дощечка с его именем, типа китайских поминальных табличек; 3) «облик покойника» входил составной частью в описание его прижизненных деяний на стеле. В любом из этих вариантов он мог находиться внутри храма, также как позднее туда стали помещать статуарные портреты умерших, найденные на всех памятниках с храмами из кирпича и подтипа II-Б, включая Хуль-Асхетский барельеф, где вместо храмов использовались восточные ящики. В космографической схеме храм и статуя в нём обозначали малые квадрат и круг, вписанные в большой квадрат рва и вала, и символический круг неба. Макрокосмическая символика статуи находится во взаимодействии с другими главными элементами куруков, где балбалы определяют «низ», статуя — «середину», а оградка или ящик — «верх».
Поминальная оградка и «столб» (эпизоды 3 и 4) полнее всего описана в Чжоушу: «После похорон они складывают слоями (или «нагромождают») камни и ставят затем памятный столб…» В этом отрывке сжато изложен процесс сооружения оградки («складывают слоями», точнее — строят из множества плит), внутри которой возводилась каменная насыпь, а поверх нее водружался «памятный столб» Такого рода ограды зафиксированы на всех памятниках варианта I-Аа в Монголии и на Алтае. Черпая информацию от иноземцев, танские хронисты плохо представляли себе местные особенности чуждых им ритуалов, смешивая при этом планировку и набор элементов древнетюркских куруков с аналогичной схемой китайских погребальных памятников, с ханьского времени включавших кумирню-цытан для принесения жертв, стелу, аллею-шэньдао из статуй людей и животных, холм над могилой с прахом покойника, на вершине которого нередко высаживалось дерево. По этой причине эпизод 3, следующий за рассказом о погребении знатного тюрка (эпизоды 1-2), китайские летописцы ошибочно принимали за намогильную насыпь, а не за не известную в их погребальном обряде ограду.
Элементы куруков, функционально равнозначные описанному в эпизоде 3 «нагромождению камней», выстраиваются в следующую типологическую цепочку: 1) большие многоплитовые ограды с каменной насыпью в центре и вымосткой по периметру на каганско-княжеских куруках Первого каганата; 2) малые рядовые многоплитовые оградки, бытовавшие повсюду в VI-Х вв.; 3) одиночные или парные оградки с насыпями на княжеских комплексах эпохи Второго каганата как периферийная реминисценция раннетюркских комплексов Монголии; 4) открытые четырёхплитовые ящики на каганско-княжеских комплексах Монголии и Горного Алтая VII-VIII вв.; 5) закрытые ящики с круглыми отверстиями в центре крышек на памятниках Тоньюкука и Эрдэнэмандал V и VIII середины VIII в.; 6) цельные блоки со сквозными вертикальными отверстиями на памятниках Бильге-кагана и Кюль-тегина (730-е годы).
Все элементы оград и их модификаций в виде ящиков и блоков полностью соответствуют составным частям известной в алтайском шаманизме мировой горы Сумеру, имеющей «ящикоподобную» форму с плоской поверхностью и коническую вершину («пуп земли») со стоящим на ней «богатым золотым деревом», крона которого проросла в «небесную дыру». Ограды, ящики и блоки также имеют форму четырёхугольника, ров- ную поверхность (выкладки в ранних оградках, крышки некоторых ящиков и плоскости блоков) и возвышенность в центре (каменные насыпи в оградках и открытых ящиках, валики вокруг отверстий блоков). Насыпь в оградке была искусственным объектом, поэтому она имела вид пирамиды или конуса, в воронках которых, также как и в отверстиях крышек ящиков и блоков, прежде стояли деревья («памятные столбы»).
Сооружение оградки завершало весь ритуал проводов покойника в загробный мир. Символическая мировая гора и мировое дерево позволяли дифференцированно направлять души умерших в ту или иную часть макрокосмической вертикали. «Чистая» душа (алт. «аруу кёрмёс») поднималась до «небесной дыры» и сквозь неё проникала в пределы Верхнего мира Тенгри, а «нечистая» душа (алт. «дьаман кёрмёс») опускалась в Нижний мир Эрклига. В последнем случае её путь лежал через «земную щель», локализуемую в основании насыпи в оградке. При раскопках здесь нередко находят древесные угли и небольшие кострища, связанные с представлением об очаге, очищающем «нечистую» душу и препятствующем её выходу наружу.
Анализ составных элементов древнетюркских поминальных памятников показывает, что семантически они сохраняют все присущие архаическому мировосприятию черты. Элементы куруков играли роль знаковых символов, с помощью которых тюрки стремились запечатлеть не только фантастические образы самобытного мировоззрения, традиционных верований и обрядов, но и реалии окружающего мира. Заключение. ^
Выявленная в ходе настоящего исследования символика поминальных сооружений базируется на универсальных мифологических представлениях, которые прошли долгий путь формирования и имеют сложную неоднородную структуру. Анализируя динамику генезиса древнетюркской культуры, необходимо выявлять и учитывать как её глубинные исторические пласты, так и характер инноваций. Может сложиться впечатле- ние, что планировка куруков во всех деталях была заимствована тюрками эпохи Первого каганата у какого-то цивилизованного народа, уровень развития ремёсел, строительных навыков, изобразительного искусства которого находился на более высокой ступени развития. Однако, древнетюркский поминальный обряд сформировался, по меньшей мере, из трёх компонентов: первый составляют древние местные религиозные представления и некоторые детали ритуала, второй — элементы изобразительного искусства ираноязычного согдийского мира, третий — строительные навыки и искусство раннесредневековых китайцев. Например, архитектура афанасьевских и окуневских могил уже несомненно подчинялась законам построения космограммы, так как прямоугольные грунтовые ямы и каменные ящики расположены здесь внутри прямоугольных или квадратных оград. Вереницы стоящих камней впервые появляются в культуре плиточных могил бронзового века, в эпоху раннего железа они часто встречаются при курганах пазырыкской культуры, а в хуннское время они зафиксированы на поминальных памятниках шурмакской культуры в Туве и таштыкской культуры в Хакасии. Менее определённо можно сейчас говорить о третьем ведущем элементе древнетюркского курука — изваяниях людей, происхождение которых одни исследователи связывают с особенностями местных культур, а другие — с погребальной скульптурой китайцев или фресковой живописью согдийцев. Эта загадка ещё ждет своего разрешения.
Археологические материалы показывают значительное влияние китайской и согдийской культур на древнетюркскую. Ярким примером тому служат памятные стелы, драконовые навершия и подставки-черепахи, которые были заимствованы у китайцев, а письменность, впоследствии переработанная в «руническую», — у согдийцев. Немалый интерес представляет вопрос о путях появления и дальнейшем развитии у кочевников-тюрок стационарной архитектуры, представленной на куруках деревянными и кирпичными храмами-барк. Её истоки скорее всего лежат в китайском культовом зодчестве, тогда как характер декора храмов несет отпечатки и китайского, и сасанидо-согдийского орнаментального искусства.
В свою очередь, древнетюркская культура оказала большое влияние на традиционные обычаи и быт других народов. Во второй половине I тыс. н.э. в евразийских степях широко распространяются тюркские формы оружия, доспехов, конского снаряжения, украшений и пр. К ХIII в. генетически связанная с древнетюркской каменная скульптура входит составной частью в поминальные обряды половцев южнорусских степей на западе и монголов даригангских степей на востоке, а этнографические материалы показывают, что ещё в ХIХ — начале XX вв. у киргизов и казахов Семиречья мусульманский погребальный ритуал нередко сопровождался поминками, во многом напоминающими древнетюркские. Большие годовые поминки по умершим с давних пор предоставляли разделённым обширными пространствами кочевым и осёдлым народам широкие возможности для установления политических, экономических и культурных контактов, обеспечивая жизнестойкость их наиболее важных общественных функций на протяжении веков.
Поминальный обряд тюркоязычных племён VI-VIII вв. составляет лишь часть многообразной в проявлениях, но единой по сути символико-знаковой системы архаического мировосприятия. Обогащённая прямыми и опосредствованными связями с Ираном, Индией, Средней Азией, Восточным Туркестаном и Китаем, культура древних тюрок получила совершенно особый облик, что говорит о высокой степени образности их мышления. В конечном счёте, всё это позволило создать и на протяжении двух веков сохранять и совершенствовать одно из выдающихся явлений древнетюркской материальной и духовной культуры — мемориальные памятники-куруки. ^ По теме диссертации опубликованы следующие работы:
1. Элементы архитектурного декора в древних памятниках Центральной Монголии. // Научные сообщения Государственного музея искусства народов Востока. — М.: Наука, 1981. — Вып. XV. — С. 44-59.2. Хроника археологического изучения памятников Хушо-Цайдам в Монголии (1889-1958 гг.). // Древние культуры Монголии. — Новосибирск: Наука, 1985. — С. 114-136.3. Археологические исследования Б.Я. Владимирцова и новые открытия в Монголии. // Mongolica. Памяти академика Б.Я. Владимирцова (1884-1931). — М.: Наука, 1986. — С. 118-136.4. Древнетюркские памятники на Хануе. // Советская археология. — 1986. — №4. — С. 74-89.5. Каменные изваяния из Унгету. // Центральная Азия. Новые памятники письменности и искусства. — М.: Наука, 1987. — С. 92-109.
|