П.П. Азбелев
Культурные связи степных народов предтюркского времени
(По материалам тепсейских и орлатских миниатюр)
Находки древнейших в азиатской степи сюжетных миниатюр — тепсейских (Грязнов, 1971; 1979) и орлатских (Пугаченкова, 1987; 1989) — свидетельства не только высокой художественной культуры степняков, но и связей между ними. Изучение исторического контекста этих связей невозможно без уточнения относительной и по возможности абсолютной хронологии памятников изобразительного стиля, представленного орлатскими и тепсейскими миниатюрами.
Реалии тепсейских миниатюр имеют аналоги на орлатских миниатюрах. Это в первую очередь детали изображений катафрактариев (доспех с высоким воротом и короткими, по локоть, рукавами; островерхие шлемы с тюрбанами и нащёчными выступами; форма и расположение панцирных пластин, колчанов и налучий) и боевых коней
(211/212)
(тюрбаны; сёдла с низкими вертикальными луками, без стремян). Привлекая петроглифы, следует указать, что эти орлатско-тепсейские аналогии продублированы деталями наскальных изображений (Рис.,1, 2, 6-9); показательна сцена драки верблюдов (Сулекская писаница), схематически воспроизводящая одну из орлатских композиций (Рис., 3, 10). В комплексах раннесредневековых южносибирских культур есть предметные аналогии реалиям орлатских миниатюр, не отражённым в сибирском изобразительном материале: кокэльские луки и "пропеллеровидные" псалии, таштыкские модели сбруйных тройников, верхнеобские мечи с дисковыми навершиями и др. Все эти вещи не имеют сибирских прототипов и найдены в комплексах с дискуссионными датами. Реальность связей очевидна, к вопрос стоит о направлении, дате и характере контактов населения запада степей и Центральной Азии.
Доспех со стоячим воротом появился на западе степей около рубежа эр (ранние изображения в Халчаяне и Боспоре), причём первоначально ворот был низким. На орлатских миниатюрах (реалии которых имеют серию позднесарматских аналогий) изображён доспех уже с высоким воротом. Вероятно, такой доспех изображён и на раннесогдийских монетах с лучником; соответствующие выпуски Е.В. Зеймаль датирует с IV в. (Рис., 4, 5). В Сибири есть изображения доспеха лишь с высоким воротом, то есть поздние. Очевидно, рассматриваемые связи были направлены с запада на восток.
 По принятой хронологии формы вещей, изображенных на орлатских миниатюрах, относятся к концу среднесарматского, а в основном к позднесарматскому времени. Соответственно, рассматриваемые связи в целом датируются не ниже III, скорее всего, IV-V вв. О том же говорят предметные аналогии, не отразившиеся в изобразительном искусстве. Серия типов таштыкских пряжек воспроизводит западные типы IV-V вв. (Амброз, 1971); сложнорамчатые овально-трапециевидные пряжки (Балыктыюль, кур. 227) воспроизводят среднесарматские типы (один из позднейших экземпляров на западе, типологически близкий балыктыюльским — в кург. 1 Орлатского могильника); пряжка с зооморфным язычком с Уйбатского чаатаса сопоставима с западными образцами IV-V вв.; серьги с каплевидными подвесками (таштыкские и верхнеобские комплексы; Кудыргэ) и серьги с вертикальным щитком и дужкой в виде вопросительного знака (таштыкские и верхнеобские комплексы) имеют серию средне- и позднесарматских аналогий. Названные вещи не имеют местных прототипов и типичны не для азиатских, а для европейских степей.
(212/213/214)
Совпадение ряда мелких деталей орлатских и тепсейских миниатюр не позволяет считать сходство этих изображений следствием "исконной принадлежности южносибирского населения к западному культурному кругу" (Кызласов, 1990). Миниатюры изображают носителей одной и той же культурной традиции, хорошо знакомой авторам. На западе степей эта традиция органически вплетена в традиционную местную культуру; в Центральной же Азии её носители — пришлая группа, воевавшая, судя по тепсейским изображениям, с аборигенами. Можно предполагать, что рассматриваемые культурные связи — результат военных походов или миграций западностепных кочевников на восток. Показателен комплекс мог. 688 могильника Сопка II в Барабе, состоящий из вещей безусловно западного происхождения и антропологически связанный с "сармато-аланским миром", датируемый IV-V вв. (Молодин, Чикишева, 1990), маркирующий одну из возможных трасс этих миграций.
Сказанное требует с особым вниманием относиться к иным аналогиям (в частности, в области погребального обряда), не имеющим прямо датирующего значения, но в связи с прослеженными связями весьма показательным. Представляется перспективным подробный анализ предметных аналогий, упомянутых выше. Предложенное здесь построение показывает один из возможных путей дальнейшего исследования затронутой проблематики.
|