[ коллективная монография ]
Степная полоса Азиатской части СССР
в скифо-сарматское время.
/ Археология СССР. М.: 1992. 494 с. ISBN 5-02-009916-3
Часть вторая.
Население Западной Сибири и Забайкалья в скифо-сарматское время.
Введение.
Природные условия и хозяйственные зоны
Западной и Южной Сибири. (Н.А. Боковенко, М.Г. Мошкова) ^
Вторая часть настоящего тома посвящена истории кочевых и полукочевых племён скотоводов, обитавших на широких просторах Зауральско-Западносибирской лесостепи и примыкающих участках степи (Западно-Сибирская равнина), Саяно-Алтайского нагорья и южных районов Забайкалья. Ландшафт, климатические условия, фауна и флора этих трёх крупных регионов достаточно различны при целом ряде равных условий, что не могло не сказаться на культуре, хозяйстве и образе жизни населения каждого из них.
Территория Зауральско-Западносибпрской лесостепи представляет собой почти идеальную равнину с плавной географической зональностью. Речная сеть здесь редкая, крупные артерии — Обь, Иртыш, Ишим и Тобол — по режиму относятся к рекам казахстанского типа (большое половодье весной и малый водосток в другие сезоны). Климат резко континентальный. Растительный покров отличается ярко выраженной географической зональностью и мозаичностью растительных сообществ — лесов, болот, лугов и степей. Исторически флора связана не со среднеевропейской, а со среднеазиатской территорией, чему не мало способствовали Уральские горы. Фауна имеет смешанный характер, поскольку здесь проходят южная граница ареала лесных видов и северная граница степных [Корякова Л.Н.. Сергеев А.С., 1986. С. 90, 91].
Природные условия лесостепи Западной Сибири были наиболее благоприятны для занятия скотоводством. Обилие разнотравных пастбищ и относительно малое количество осадков зимой позволяли содержать скот длительное время на подножном корму. Возможности занятия земледелием были более ограничены по причине частых засух, а также поздних заморозков весной и ранних — осенью, отчего страдали посевы. Поэтому не случайно скотоводство как ведущая отрасль хозяйства сохранялось у аборигенов юга Сибири вплоть до недавнего времени [Асалханов И.А., 1975]. Подсобное значение имели охота и рыболовство, роль которых сильно варьировала в разных районах в зависимости от наличия и продуктивности промысловых угодий.
Саяно-Алтайское нагорье составляет западную часть крупного горного края Южной Сибири и выделяется в самостоятельную географическую область, которая слагается как из высокогорных районов (Алтай, Восточный и Западный Саяны), так и из сложных систем впадин и нагорий (Тува, Минусинские впадины, Кузнецко-Салаирская область).
Алтай — самая высокая горная область Сибири (до 3-4 тыс. м), которая к западу, югу и северу постепенно понижается, переходя в предалтайские степи. Кроме плоских и валистых вершинных поверхностей, образующих несколько ярусов, для Алтая весьма характерны обширные межгорные котловины с естественными пастбищами, расположенными на различных высотах. Климат Алтая резко континентальный. Как всякая горная страна Алтай обладает вертикальной климатической зональностью (подножия — зона степей, далее — таёжная зона и альпийские луга, ещё выше — горная тундра и ледники). Луговые степи преобладают во влажных западных и северных частях Алтая, на южном и юго-восточном Алтае леса вообще мало, сухие степи межгорных котловин переходят в высокогорные луга и горную тундру. По характеру почвенно-растительного покрова степи близки приобским, но более каменисты, преобладают горные виды растений. В малоснежных районах Алтая, особенно юго-восточного, скот круглый год может держаться на подножном корму.
Саяны — горный край, примыкающий к восточному Алтаю и Кузнецко-Салаирской области, — простирается на восток почти до Байкала, но разделяется на Западный и Восточный Саяны. Западный Саян — сложная система хребтов (высотой до 3500 м), идущих преимущественно в северо-восточном направлении от Абаканского хребта до истоков р. Казыр. В самом Западном Саяне, за исключением Усинской впадины (15x50 км), больших предгорных котловин нет. Только в ней прослеживаются достаточно большие участки с весьма плодородными чернозёмными почвами и богатой луговой и лугово-степной растительностью, где культивируется скотоводство. Земледелие же страдает от сильных заморозков. Климат Западного Саяна суровый, но несколько менее континентальный, чем на соседних равнинных территориях. Восточный Саян — обширная горная узкая возвышенность (шириной около 300 км), простирающаяся с северо-запада от Западного Саяна на юго-восток. На юго-западе и западе Восточный Саян постепенно понижается к системе Минусинских котловин и Западно-Сибирской равнине, на юго-востоке доходит почти до Байкала, где смыкается с хребтами Прибайкалья. Климат умеренно континентальный, большая часть территории занята горной тайгой, хотя хорошо сохранились и древние безлесные плоскогорья с выровненным рельефом.
Минусинско-Хакасские впадины (ширина 200-220 км, протяжённость 350 км), вытянутые с юго-востока от Западного Саяна на северо-запад до хребта Арга и окружённые со всех сторон горными отрогами, только на северо-западе имеют выход к равнине Западной Сибири. В котловинах пре-
(150/151)
обладает пологохолмистый рельеф, более пониженные участки приурочены к долинам крупных рек Енисея, Абакана, Тубы. Чулыма. Котловины отделены невысокими кряжами, покрытыми лесной растительностью (Солгонский, Батенёвский, Манское Белогорье). Климат резко континентальный, местами засушливый. Более увлажены правобережные районы Енисея. Поверхность котловин, благодаря солнечному лету, сильно нагревается, количество осадков не превышает 240-300 мм в год. Сильные ветры западных циклонов способствуют переносу снега. Мощность снежного покрова минимальна, всего 6-20 см, а на юге Хакасско-Минусинской котловины, в Койбальской степи — 10-15 мм. Степные чернозёмы и краснозёмы малогумусированные, маломощные и нередко щебнистые, лесостепные правобережные — более плодородны. Естественные степные пастбища являются основной кормовой базой животноводства, земледелие требует искусственного орошения [Михайлов Н.И., 1961. С. 146, след.].
Тува — страна средневысоких горных хребтов и обширных межгорных котловин, расположенная в самом центре Азиатского материка. Значительную часть территории занимает Тувинская котловина (вдоль верховьев Енисея) с холмисто-равнинным и мелкосопочным рельефом. Севернее находится Турано-Уюкская котловина, на северо-востоке — Тоджинская, которая представляет собой озёрную страну, стиснутую высокими хребтами Восточно-Тувинского нагорья (до 2500 м). Южные пологие склоны хребтов спускаются к полупустынным степям Монголии. Климат Тувы резко континентальный, мощность снежного покрова незначительна (10-30 см), что позволяет зимой содержать скот на подножном корму (Михайлов Н.И., 1961. С. 150, след.). Для всего района характерно сочетание восточносибирских таёжных и монгольско-забайкальских степных и полупустынных ландшафтов с соответствующими почвами и растительностью.
Фауна предгорной полосы южного и западного Алтая, степных котловин Саян мало чем отличается от примыкающих к горам степных равнин Западной Сибири и Казахстана. Несколько иной характер имеет животный мир степных котловин восточного Алтая и Тувы. Кроме обычных сибирских животных, в эти районы проникают животные из Монголии. Наиболее типичны для гор Южной Сибири пушные промысловые звери, а также лось, марал, северный олень, кабарга, горный козёл, архар, медведь, волк, встречается снежный барс [Михайлов Н.И., 1961. С. 51, след.].
Природные условия степных котловин Саяно-Алтая были наиболее благоприятны для ведения стабильного скотоводческого хозяйства, земледелие требовало искусственного орошения. Выпас скота производился на ограниченной территории, не сравнимой по протяжённости, скажем, с возможностями Казахстана, где со скотом кочевали на 800-1000 км. Видимо, сезонные перекочёвки осуществлялись на десятки, сотни километров и носили вертикальный характер (уход в горы на летние пастбища, в зимнее время — возвращение из заснеженных горных районов на более открытые малоснежные .места). Этнографические источники показывают большое количество переходных форм от круглогодичного кочевничества до пастушеского отгонного скотоводства именно для горных районов, что объясняется особенностями климатических условий и состоянием пастбищ. У тюркоязычных народов Саяно-Алтая (алтайцев, хакасов, тувинцев), по мнению Л.П. Потапова, на протяжении многих столетий складывалось комплексное хозяйство, ведущую роль в котором играло пастбищное скотоводство с циклическими сезонными перекочёвками в течение всего года [Потапов Л.П., 1984. С. 132, след.], как правило, вертикального типа, с выходом на зимние более степные, открытые, бесснежные районы [Ядринцев Н.М., 1891. С. 102, след.].
Этот тип производящего хозяйства в условиях Саяно-Алтая как в древности, так и на современном этапе достаточно жёстко зависел от особенностей физико-географических изменений в границах различных циклов (эпохальных, годичных, сезонных). Подобная зависимость обусловила строгую регламентацию использования пастбищных угодий скотоводческими племенами и создание определённых систем маршрутов (круговые, вертикальные и т.д.) в соответствии с природными условиями.
Основные проблемы в изучении памятников древних скотоводов
Западной и Южной Сибири и Забайкалья. (Н.А. Боковенко, М.Г. Мошкова, В.А. Могильников) ^
Уже в XVIII-XIX вв. древности Сибири привлекали к себе внимание исследователей. Однако только в 20-е годы нашего столетия началось планомерное и активное изучение районов Саяно-Алтая, Минусинской котловины, Забайкалья и Монголии [Дэвлет М.А., 1976в]. Первые обширные раскопки в разных районах Алтая, Минусинской котловины, Западной Сибири и Казахстана произвёл в 60-х годах прошлого века В.В. Радлов. Он же создал первую классификацию древних культур Сибири, разделив все известные ему материалы на четыре периода: 1 — бронзовый и медный; 2 — древнейший железный; 3 — новейший железный; 4 — позднейший железный. Сейчас эта классификация, разумеется, устарела, однако научное значение её для своего времени бесспорно.
Множество курганов в бассейне среднего и верхнего Енисея, на западном Алтае было раскопано неутомимым полевым исследователем А.В. Адриановым. Он предпринял первые широкие разведки на территории Тувы [Адрианов А.В., 1886]. Он оставил отчёты о раскопках и разведках, значительную коллекцию эстампов с писаниц и каменных изваяний [Дэвлет М.А., 1985]. Ему же принадлежит
(151/152)
первая попытка составления археологической карты Сибири. Часть материалов, добытых А.В. Адриановым, была опубликована самим исследователем [Адрианов А.В., 1906; 1908; 1916; 1902-1924], часть нашла своё место в работах советских археологов [Грязнов М.П.. 1947; Киселёв С.В., 1951. С. 221, след.].
С 1920 г. начинается новый этап изучения памятников Сибири и Алтая, связанный с именами профессионалов археологов, таких как С.А. Теплоухов, С.И. Руденко, С.В. Киселёв, М.П. Грязнов. Особое место в этом ряду принадлежит С.А. Теплоухову, впервые осуществившему подлинно научный подход не только к археологическому материалу, но и к организации полевых исследований, подчинённых у него определённым целям и задачам: выбранный им район (средний Енисей) должен был изучаться комплексно (этнография, антропология, археология), а раскопками следовало охватывать небольшой участок, содержащий памятники всех типов (исключая возможность локальных различий) [Дэвлет М.А., 1976в]. Так он рассчитывал получить эталонный хронологический срез памятников разных эпох Минусинской котловины.
Любое первоначальное упорядочение археологического материала начинается с систематизации, классификации памятников и создания периодизации. Именно к этой работе приступили в 20-х годах археологи Сибири. Для бассейна Енисея (Минусинская котловина) её выполнили С.А. Теплоухов и С.В. Киселёв [Теплоухов С.А., 1929; Киселёв С.В., 1928; 1929], для Алтая — М.П. Грязнов [1930]. Созданные ими локальные периодизации, или хронологические колонки, с появлением новых обширных археологических материалов, разумеется, претерпевали определённые изменения, которые мы и рассмотрим. Однако традиционное деление археологических периодизаций по регионам — Минусинская котловина, Алтай, Тува — в соответствии со сложившимися представлениями о культурных ареалах (несмотря на всю условность подобного разделения в некоторых случаях) по-прежнему принято в сибирской археологии и использовано нами.
Первая научная периодизация культур Минусинского края была создана С.А. Теплоуховым [1929] на очень небольшом материале. В её основе лежат изменения могильных сооружений, погребального обряда и сопровождающего инвентаря, что позволило выделить ряд последовательно сменявших друг друга культур. Так. за карасукской культурой (поздняя бронза, X-VIII вв. до н.э.) следовала минусинская курганная культура, относимая С.А. Теплоуховым к скифскому времени. В ней он выделил четыре последовательных этапа.
С.В. Киселёв [1928] предложил несколько иную периодизацию, в основу которой был положен комплекс взаимозависимых и взаимосвязанных характерных типов вещей. Он ввёл и новое название культуры — тагарская, которое быстро привилось и существует по сей день. С.В. Киселёв выделил три стадии тагарской культуры: 1 — X-VII вв. до н.э.; 2 — VII-IV вв. до н.э.; 3 — III в. до н.э. — рубеж нашей эры. Несмотря на всю важность и значимость подобных работ, особенно в то время, обе периодизации были несовершенны, аргументация слаба. Особенно проблематична казалась нижняя дата стадии 1 по С.В. Киселёву (X в. до н.э.) Впоследствии критические замечания по этому поводу высказывались не раз [Членова H.Л., 1967. С. 4; Дэвлет М.А., 1976в. С. 28]. Хотя работа по систематизации археологического материала Минусинского края, проделанная С.А. Теплоуховым и С.В. Киселёвым, была очень важна и необходима они, однако, не решили один из главных вопросов: в чём же все-таки принципиальная разница между карасукской и тагарской культурами, в чём их качественное отличие. Заслуга выяснения этой проблемы принадлежит М.П. Грязнову. Он обратил внимание на то, что археологический материал позволяет уверенно говорить о значительных социально-экономических изменениях по всей зоне степей Евразии в начале 1 тысячелетия до н.э. [Грязнов М.П., 1939а. С. 399-413]. Им было введено и новое понятие для одного из следующих за эпохой бронзы этапов общественного развития — эпоха ранних кочевников, которое удачно отразило суть явления. Переход основной массы населения к кочевому и полукочевому скотоводству повлиял на все стороны хозяйственной и культурной жизни не только степных обществ, но в какой-то степени и на племена лесостепных культур.
Важной вехой в изучении археологии и истории народов Сибири явилась обобщающая монографин С.В. Киселёва [1949; 1951]. Это был наиболее полный сводный труд, затрагивающий почти все вопросы становления и развития древнего населения Южной Сибири. Своё место нашла в нем разработанная и уточнённая периодизация минусинских памятников скифского времени. Тагарская культура, по мнению С.В. Киселёва, полностью сформировалась уже к VII в. до н.э. и представлена тремя стадиями: I — VII — начало V в. до н.э.: II — V-III вв. до н.э.; III, позднетагарская, переходная II-I вв. до н.э.
Почти в то же время (1950 г.) М.П. Грязнов создаёт свою периодизацию, которая была опубликована значительно позднее (в сокращённом варианте в 1968 г.). Тагарская культура была разделена М.П. Грязновым на четыре этапа: I — баиновский (VII в. до н.э.); II — подгорновский (VI-V вв. до н.э.); III — сарагашинский (IV-III вв. до н.э.); IV — тесинский (II-I вв. до н.э.). Позднее М.П. Грязнов предложил уточнённую, более дробную (семь этапов) периодизацию древних культур среднего Енисея [Грязнов М.П., Завитухина М.П., Комарова М.Н., Миняев С.С., Пшеницына М.П., Худяков Ю.С., 1979]. Начало тагарской культуры определялось в ней временем около VIII в. до н.э. (баиновский этап), а конец — II-I вв. до н.э. (тесинский этап). Эта периодизация создана на основе обобщения нового археологического материала, полученного благодаря интенсивным работам Красноярской экспедиции и с учётом ранее созданных хронологических схем. Прекрасно понимая условность некоторых абсолютных дат и выделенных этапов, авторы указанной монографии рекомендуют придерживаться относительной хронологии как наиболее надёжной и объективной, считая, что дробность периодизации тагарской куль-
(152/153)
туры позволяет объединить многочисленные памятники в компактные и взаимосвязанные внутри группы. Однако аргументация в пользу той или иной датировки, основание для выделения подобных этапов в этой книге не приведены.
Ещё одна периодизация для первой половины тагарской эпохи разработана Н.Л. Членовой. Она основана на корреляции взаимовстречаемости оружия и ножей из тагарских курганов и главным образом из случайных находок. Абсолютные даты предложены по аналогиям со скифскими и савроматскими древностями. Н.Л. Членова [1967] выделяет три последовательные хронологические группы, каждая из которых существует примерно 100 лет: это VII, VI и V вв. до н.э. Однако в этой периодизации не учитывалось развитие форм погребального обряда и не представлена аргументация в пользу существования полного параллелизма в эволюции форм и датах тагарских вещей, в частности оружия, с материалами скифо-савромато-сакских памятников.
Таким образом, определилось два подхода в создании периодизаций и их хронологических привязок. М.П. Грязнов, его ученики и последователи отдают предпочтение созданию стратиграфических колонок и относительной хронологии, в основу которой положена эволюция форм погребальных сооружений и различных предметов, свойственных тагарской культуре. Абсолютные же даты определяются сравнением всей хронологической колонки с такими же колонками, разработанными для культур того же типа соседних или отдалённых территорий.
С.В. Киселёв и Н.Л. Членова в своих периодизациях основывались на принципе датировки отдельных вещей, главным образом оружия, по близким и далёким западным аналогиям. Определённые во времени вещи датировали и всю встреченную с ними свиту предметов, что давало возможность выделять группы и периоды.
В настоящее время наиболее распространена периодизация, предложенная М.П. Грязновым. Но, опубликованная лишь в кратком изложении, она требует дополнительного обоснования.
Один из главных вопросов периодизации памятников скифской эпохи Минусинской котловины — соотношение культур эпохи бронзы (в частности, карасукской) с тагарской, т.е. проблема происхождения тагарской культуры, дискуссионная и по сей день. С.А. Теплоухов [1929. С. 58 (ошибка, д.б.: 46)] считал, что между карасукской культурой (X-VIII вв. до н.э.) и минусинской курганной (тагарской) в некоторых памятниках наблюдаются переходные формы, и усматривал в этом генетическую связь между двумя культурами. С.В. Киселёв [1951. С. 190] также обращал внимание на переходные формы между карасукской и тагарской культурами и подчёркивал тесную связь между ними. Кроме того, он считал, что антропологический материал (изученный Г.Ф. Дебецом) тоже не позволяет говорить о каком-то перерыве в развитии или о кардинальной смене населения. С.В. Киселёв выдвинул концепцию, согласно которой карасукская культура из Аньяна (XV-XIV вв. до н.э.) через Суйюань (XIV-XIII вв. до н.э.) проникла в XII в. до н.э. на Енисей, где в VII в. до н.э. на её основе и сложилась тагарская культура. Опираясь на исследования Г.Ф. Дебеца, С.В. Киселёв [1951. С. 116] отмечал крайнюю смешанность карасукского населения за счёт инфильтрации с юго-востока и сохранения в этом измененном населении старых афанасьевско-андроновских типов, которые, по-видимому, сливались с пришельцами.
Автохтонной версии (карасук — татар) в вопросе о происхождении тагарской культуры придерживался и М.П. Грязнов. Однако он разделил карасукскую культуру на два последовательных этапа: ранний, собственно карасукский (XIII-XI вв. до н.э.), и поздний, каменноложский (X-VIII вв. до н.э.), который непосредственно предшествует тагарской культуре и связан с ней генетически. Именно на каменноложском этапе, который рассматривается как переходный карасук-тагарский, появляется целый ряд признаков (особенно в погребальном обряде), несвойственных «классической» карасукской культуре и характерных затем для тагарской. В характеристике памятников каменноложского типа все исследователи более или менее близки, хотя называют их по-разному: лугавскими (Н.Л. Членова), бейскими (М.Д. Хлобыстина) и атипичными. Однако в вопросе о времени их бытования существуют серьёзные разногласия. Так, Н.Л. Членова [1967] и М.Д. Хлобыстина [1963] считают, что каменноложские памятники сосуществуют с «классическими» карасукскими или являются даже более ранними. Разногласия по поводу дат каменноложского этапа и оценок взаимосвязи его с «классической» карасукской культурой породили противоположные концепции происхождения тагарской культуры. В настоящее время большинство исследователей придерживается мнения, высказанного М.П. Грязновым, что население, оставившее каменноложские памятники, было предками тагарских племён.
Иную точку зрения на ход исторического развития в Минусинской котловине высказала Н.Л. Членова [1967]. Она считает, что пришлая в степные районы Минусинской котловины карасукская культура (середина II тысячелетия до н.э.) сосуществовала с лугавской, генетически связанной с афанасьевской, наиболее представительные комплексы которой, по мнению Н.Л. Членовой, локализуются в южных районах котловины. Затем, в начале I тысячелетия до н.э. (X-VIII вв. до н.э.), началось смешение носителей лугавской культуры с потомками андроновских племён, продолжавших жить в северозападной части Минусинской котловины или пришедших в то время из Казахстана. В результате контакта этих двух культур вырабатываются типы керамики, украшений, погребальных сооружений, которые характерны уже для тагарской культуры, и складывается физический тип её носителей. Таким образом, лугавская культура (XIII-X вв. до н.э.) наряду с андроновской является одним из основных компонентов формирования тагарской культуры. Позже, в течение VIII — начала VI в. до н.э., по мнению Н.Л. Членовой, отмечаются внешние сношения носителей тагарской культуры с отдалёнными территориями — Центральным Казахстаном или Средней Азией.
(153/154)
Но если западные связи в раннетагарских памятниках прослеживаются достаточно определённо [Подольский М.Л., 1980. С. 126-134], что может свидетельствовать в пользу казахстанского происхождения некоторых компонентов тагарской культуры, то положение о глубинных афанасьевских корнях (через лугавскую культуру) тагарской культуры представляется недоказанным и неубедительным. Противоречит этому и новый археологический материал. Так, в районе Саяногорска (работы Среднеенисейской экспедиции Ленинградского отделения Института археологии АН СССР) удалось проследить окуневские могилы, перекрывающие афанасьевские (могильник Летник VI), а между Саяногорском и Сабинкой исследованы как карасукские могильники, так и относительно поздние каменноложские (могильники Сабинка II, Степновка, Уй и др.). [1] Следовательно, генетическая линия развития лугавской культуры (по Н.Л. Членовой) от афанасьевской культуры до тагарской прерывается на юге Хакасии по крайней мере двумя культурными пластами: окуневским и карасукским. В андроновское время на этой территории, видимо, обитали постокуневские племена, вступившие позднее в контакт с пришедшими карасукскими, в результате чего и сформировался достаточно представительный пласт памятников каменноложского этапа карасукской культуры. Своеобразие их по отношению к синхронным типично карасукским в более северных районах Хакасии уже отмечалось [Паульс Е.Д., 1983. С. 70-72]. Е.Д. Паульс показал также генетическую связь тагарской погребальной обрядности и намогильных сооружений с типичными карасукскими (каменноложскими, по М.П. Грязнову), выделенными им в единый карасук-тагарский культурный пласт [Паульс Е.Д., 1983. С. 72]. [2]
Таким образом, археологические источники пока не позволяют достаточно убедительно связать тагарскую культуру с афанасьевской. Значительно больше данных для сопоставления с андроновской и карасукской культурами, на что указывала и сама Н.Л. Членова [1967. С. 212 след.]. Наиболее перспективны исследования, направленные на поиск карасук-тагарских связей по всем параметрам культуры и культурно-генетических корней типологически близких групп памятников. Всесторонний анализ металлических вещей тагарской культуры уже проведён [Членова Н.Л., 1967], но синхронизация выделенных типов с погребальными памятниками и создание периодизации на основе объективных стратиграфических наблюдений — дело будущего.
Другой стороной концепции Н.Л. Членовой является утверждение о возможности длительного сосуществования в Минусинской котловине (XIV-VI вв. до н.э.) нескольких культур и культурных групп [Членова Н.Л., 1972а]. Вывод этот был сделан после передатировки (на основе типологии и хронологии бронзовых ножей) целого ряда памятников, которые ранее, по мнению исследовательницы, входили в сменявшие друг друга этапы [Членова Н.Л., 1963]. Однако против возможности сосуществования карасукской и тагарской культур приводились серьёзные аргументы [Максименков Г.A., 1975. С. 159-167]. Г.А. Максименков подтвердил общую схему развития последовательно сменявшихся культур эпохи бронзы (от афанасьевской до тагарской) на примере раскопок памятников всех культур на ограниченном участке (долины рек Черновая, Карасук и гора Тепсей). Детальное исследование таких микрорайонов позволяет создать наиболее надёжные хронологические колонки археологических памятников, являющиеся опорными и для больших регионов [Матющенко В.И., 1983. С. 90-93].
Последовательность развития культур эпохи бронзы подтверждается памятниками, исследованными не только в зоне Красноярского водохранилища, но и в других районах — на юге края и в западной Туве (стоянка Тоора-Даш), где представлена практически вся свита культур (отсутствуют лишь слой и керамический материал, сопоставимые с андроновскими) [Семёнов В.А., 1983]. Карасукский пласт Тоора-Даш синхронизируется с материалами каменноложского этапа Минусинской котловины.
В то же время полевые работы последних лет в южной части Хакасии показали, что наиболее реальное решение проблемы происхождения тагарской культуры лежит где-то посредине, между двумя крайними концепциями М.П. Грязнова и Н.Л. Членовой. Хотя была подтверждена общая схема развития культур эпохи бронзы Минусинской котловины и достоверно установлена последовательность культурно-исторических этапов (карасукский — каменноложский — баиновский), удалось, однако, выявить локальные особенности, не укладывающиеся пока в концепцию простой смены культур при однокультурности в каждый исторический период [Паульс Е.Д., 1983. С. 70-72]. Поэтому не исключена возможность сосуществования в непродолжительный период некоторых памятников при сохранении общей классической тенденции их развития. Выделенный среди этих погребальных комплексов единый карасук-тагарский культурный пласт свидетельствует о зарождении ряда характерных тагарских черт на каменноложском этапе, о сложности и многоплановости происходивших процессов, о необходимости по-новому подойти к рассмотрению формирования тагарской культуры.
Среди вопросов, связанных с историей племён скифо-сарматского времени Минусинской котловины, не менее дискуссионной остаётся проблема интерпретации позднетагарских памятников II-I вв. до н.э. (соотношение могил и склепов), времени появления таштыкской культуры и её внутренней хронологии. Начиная с С.А. Теплоухова большинство исследователей Сибири относило II-I или
(154/155)
II — середину I в. до н.э. к позднейшему этапу тагарской культуры и рассматривало как тагаро-таштыкский переходный период [Теплоухов С.А., 1929. С. 40, 50; Киселёв С.В., 1951. С. 276-285; Кызласов Л.Р., 1960. С. 24, 25). М.П. Грязнов и вслед за ним М.Н. Пшеницына назвали эти памятники тесинскими и также соотнесли с завершающим этапом тагарской культуры. Н.Л. Членова [1964а. С. 281, 287] отнесла памятники II-I вв. до н.э. уже к таштыкской культуре. На основе близости погребального обряда и форм инвентаря бóльшая часть исследователей усматривает генетическую связь между памятниками тесинского и сарагашенского этапов. Но при этом они признают появление новаций (грунтовые могильники, впускные захоронения в каменные оградки более раннего времени), которые отражают сложность социальной структуры общества и, вероятно, его этническую неоднородность. Сейчас возродилась ещё одна концепция, согласно которой в рамках тесинского этапа фиксируется существование двух этносов — местного, оставившего захоронения в больших курганах-склепах, и пришлого, скорее всего хуннского, хоронившего своих покойников в грунтовых могильниках [Вадецкая Э.Б., 1986б. С. 87, 88]. Эти разногласия нашли отражение и на страницах настоящего тома. Видимо, окончательное решение этого вопроса станет возможным только после проведения тщательного типологического анализа инвентаря из склепов, грунтовых могильников и оград и детального сопоставления обеих групп.
Остается остродискуссионным вопрос о характере и времени сложения таштыкской культуры. Реконструкция этих событий, предложенная Э.Б. Вадецкой [1986б. С. 141-146]. представляется очень противоречивой. Неясно, почему на ранней стадии таштыкской культуры, которую она связывает с грунтовыми могильниками I в. до н.э. — II в. н.э., наблюдается механическое смешение местного тагарского и пришлого населения. А период доминирования обряда захоронения в склепах (конец II — III-IV вв. н.э.) отражает эволюцию интенсивной взаимоассимиляции местного европеоидного населения и оставшегося здесь монголоидного. Процесс этот, по мнению Э.Б. Вадецкой, и привёл к органическому слиянию разных культурных традиций. Хотя Э.Б. Вадецкая определяет время существования таштыкской культуры I в. до н.э. — VI в. н.э., по логике её концепции сложение единого культурного комплекса происходит только в III в. н.э., что кажется маловероятным. Поэтому более убедительной представляется точка зрения большинства исследователей (С.В. Киселёв, Л.Р. Кызласов, М.П. Грязнов), которые считают, что к середине или концу I в. до н.э. на местной основе с включением пришлого компонента складывается таштыкская культура, которая проходит в своём развитии определённые этапы, существенно отличающиеся друг от друга. Однако и это мнение требует дополнительного обоснования и всестороннего анализа многочисленного нового материала, на основе которого будет, наконец, построена аргументированная хронологическая колонка всех таштыкских древностей.
Созданные в результате тщательного исследования археологических памятников хронологические схемы Минусинской котловины в значительной степени повлияли на историко-культурные периодизации соседних регионов.
Культуры Алтая занимают промежуточное положение между древними культурами Енисея, с одной стороны, и культурами Казахстана и Средней Азии — с другой, что, конечно, отразилось на облике самих культур. История археологических исследований на Алтае довольно подробно освещена в литературе [Грязнов М.П., 1950а; Киселёв С.В., 1951; Руденко С.И., 1953; 1960; Кубарев В.Д., 1979; Мартынов А.И., 1983; Марсадолов Л.С., 1984]. В дореволюционный период в основном шёл процесс накопления археологических данных. Исследовательские работы на высоком профессиональном уровне начались с 20-х годов. Первую классификацию древних культур Алтая предложил М.П. Грязнов [1930. С. 5]. Его схема построена с учётом изменения облика самих вещей и материала, из которого они изготавливались. Выделив три эпохи (дометаллическую, бронзы, железа), он вполне понимал условность этой периодизации. Позже М.П. Грязнов [1939а] отказался от принципа выделения культур по материалу, положив в основу ведущий способ ведения хозяйства, лучше отражающий этапы общественного развития. Памятники эпохи ранних кочевников М.П. Грязнов отнес к трём хронологическим этапам: I — майэмирский (VII-V вв. до н.э.); II — пазырыкский (V-III вв. до н.э.); III — шибинский (II в. до н.э. — I в. н.э.). Впоследствии он обосновал выделение майэмирского этапа, а затем ограничил его верхнюю дату VI в. до н.э. [Грязнов М.П., 1947]. М.П. Грязнов [1949] разработал периодизацию археологических памятников земледельческо-скотоводческого населения приалтайской лесостепи. На основе изучения могильников и поселений верхней Оби и сопоставления их с памятниками карасукской и тагарской культур Енисея он предложил такую последовательность сменявших друг друга культур: карасукская X-VIII вв. до н.э.; большереченская (соответствующая эпохе ранних кочевников) с тремя этапами развития — большереченским (VII-VI вв. до н.э.), бийским (V-III вв. до н.э.) и берёзовским (II в. до н.э. — I в. н.э.).
С.В. Киселёв по алтайским материалам выделил майэмирскую культуру (не этап), но с несколько иными, чем у М.П. Грязнова, хронологическими рамками: ранняя стадия — VII-VI вв. до н.э., поздняя — V-IV вв. до н.э. Пазырык и аналогичные ему памятники он отнёс к гунно-сарматскому времени (III-I вв. до н.э.), именуемому пазырыкской эпохой [Киселёв С.В., 1951. С. 326]. Подобное «омоложение» Пазырыка вызвало серьёзные возражения со стороны исследователей [Руденко С.И., 1953. С. 342]. С.И. Руденко [1960. С. 197] достаточно аргументированно относил подобные курганы к V-IV вв. до н.э., весь же скифский период Алтая датировал VII-IV вв. до н.э., хотя и считал, что культура ранних кочевников сложилась значительно раньше, в IX-VIII вв. до н.э. Он полагал, что именно в начале VII в. до н.э. на Горном Алтае появились кочевые скотоводческие племена, мигрировавшие с юго-западных территорий
(155/156)
и ассимилировавшие местное население. С.И. Руденко отрицал правомерность выделения особого майэмирского этапа или культуры, относя все эти памятники Алтая к скифскому периоду.
Дальнейшие исследования лишь частично подтвердили правильность периодизации М.П. Грязнова [Полторацкая В.Н., 1961; Завитухина М.П., 1961; Троицкая Т.Н., 1970; Сорокин С.С., 1969в]. Так, были передатированы некоторые памятники, отнесённые М.П. Грязновым к шибинскому этапу, и совершенно справедливо синхронизированы с пазырыкскими. Теперь Шибинский курган датируется V-IV [Баркова Л.Л., 1978. С. 43] или IV-III вв. до н.э., а Катандинский — IV-II вв. до н.э. [Марсадолов Л.С., 1985. С. 11-15]. Почти полное отсутствие на Горном Алтае памятников последних веков до нашей эры явилось причиной растянутости хронологической колонки М.П. Грязнова. Сейчас известны памятники, не укладывающиеся в традиционную датировку начала эпохи ранних кочевников (VII в. до н.э.). К ним в первую очередь относятся курганы могильника Курту II, которые С.С. Сорокин [1966а. С. 47] датировал IX-VIII вв. до н.э., считая их по ряду признаков более архаичными по сравнению с майэмирскими.
После открытия Аржанского комплекса М.П. Грязнов попытался внести коррективы и в хронологию Алтая. Синхронизация памятников скифо-сибирских культур позволила ему выявить три фазы развития: аржанско-черногоровскую (VIII-VII вв. до н.э.), мэйэмирско-келермесскую (VII-VI вв. до н.э.) и пазырыкско-чертомлыкскую (V-III вв. до н.э.) (Грязнов М.П., 1979а. С. 4-7]. Впоследствии М.П. Грязнов [1983а. С. 3] «удревнил» начальную фазу до IX в. до н.э. Основанием для подобных изменений послужили сравнительно-типологический анализ основных вещевых компонентов раннекочевнических культур и синхронизация их с хорошо датированными памятниками Северного Причерноморья.
Большое значение для разработки вопросов хронологии приобретают работы Л.С. Марсадолова [1984; 1985], использующего для получения надёжной периодизации Алтая современные методы. Продолжив дендрохронологические исследования И.М. Замоторина [1959] и Е.И. Захариевой [1974; 1976], он уточнил дендрологические даты и последовательность сооружения семи больших курганов Саяно-Алтая, включая Аржан. Им построена «плавающая» дендрохронологическая шкала длиной более 380 лет. Привязка этой шкалы осуществлялась как археологическими методами (сопоставление предметов Пазырыкских курганов I и II с находками Семибратних курганов 2 и 4 на Кубани), так и методами естественных наук (дендрохронологическим и радиоуглеродным). В результате этих исследований Л.С. Марсадолов [1985. С. 15] «удревнил» дату майэмирского этапа до VIII в. до н.э., а пазырыкского — до VI-IV вв. до н.э.
Ещё одна периодизация предложена А.С. Суразаковым [1985]. Он считает нужным отделить наиболее ранние памятники VII-VI вв. до н.э. от всей остальной их массы, охватывающей время конца VI — начала II в. до н.э., поскольку ввиду крайней малочисленности и поливариантности ранних памятников он не усмотрел между ними и поздними бесспорной генетической связи. Памятники VI — начала II в. до н.э., объединённые в пазырыкскую культуру, А.С. Суразаков подразделил на три последовательные хронологические группы: конец VI-V; V-IV; III — начало II в. до н.э. (различаются детали погребального обряда и инвентаря). Рубеж III-II или начало II в. до н.э. он считал концом пазырыкской культуры, поскольку именно с этого времени происходят заметные изменения облика инвентаря и обряда. В немалой степени это связано, очевидно, с хуннской экспансией в конце III в. до н.э. Немногочисленные памятники II-I вв. до н.э. пазырыкского облика предложено именовать гунно-сарматскими, или постпазырыкскими.
Результаты широких полевых работ новых археологических центров (Новосибирск, Барнаул, Горно-Алтайск) поставили перед исследователями проблему этнической неоднородности населения Горного Алтая в рассматриваемое время. Помимо пазырыкской культуры, здесь была выделена особая кара-кобинская культура, или памятники кара-кобинского типа (северная и западная части Алтая), обнаруживающие черты, присущие памятникам кула-жургинского типа Восточного Казахстана [Могильников В.А., 1983в. С. 63-65; Суразаков А.С., 1983. С. 46-48]. Основные различия между пазырыкскими и кара-кобинскими комплексами прослеживаются в погребальном обряде (различные погребальные сооружения, отсутствие у «кара-кобинцев» сопровождающих конских захоронений, а также ритуальных колец с западной и балбалов с восточной стороны насыпей). Однако эти факты не получили единой интерпретации. Одни исследователи усмотрели в этих различиях половозрастные и социальные причины [Кубарев В.Д., Гребенщиков А.В., 1979. С. 73], а другие по-прежнему рассматривают эти памятники в рамках единой пазырыкской культуры [Шульга П.И., 1986. С. 20-22; Троицкая Т.Н., 1985. С. 106]. Решению этой проблемы помогает, на наш взгляд, картографирование памятников обоих типов. На юге и юго-востоке Алтая, на Берели. Катуни до устья Чуи, на Чуе, среднем и верхнем Чулышмане явно преобладают памятники пазырыкской культуры, представленные курганами знати и рядовых скотоводов, составлявших основу пазырыкского общества. Характерные для «кара-кобинцев» погребения в каменных ящиках здесь единичны или малочисленны. В центральном Алтае, по средней Катуни и Урсулу с притоками (карта 7), бесспорно увеличивается число чисто кара-кобинских и смешанных кара-кобинско-пазырыкских некрополей [Владимиров В.Н., Шульга П.И., 1984; Могильников В.А., 1983в; Суразаков А.С., 1983]. Пазырыкских могильников здесь значительно меньше, чем на юге, хотя они доходят на севере до Катуни, до Чемала, а единичные погребения — до Маймы. Но среди пазырыкских курганов встречаются как рядовые, так и курганы знати (Башадар, Туэкта и т.д.). Последнее обстоятельство вкупе с более бедным инвентарем кара-кобинских захоронений, очевидно, свидетельствует о политическом господстве «пазырыкцев» над «кара-кобинцами». Таким образом, для конца VI — рубежа
(156/157)
III-II вв. до н.э. можно, по-видимому, говорить о существовании в Горном Алтае двух этнических групп — господствующей пазырыкской и подчинённой кара-кобинской, бóльшая часть ареала которой перекрыта ареалом пазырыкской культуры. Ещё в майэмирское время (VIII-VI вв. до н.э.) оформились и выделились две группы памятников: усть-куюмская в северной и центральной частях Горного Алтая (захоронения в каменных ящиках под каменно-земляными курганами), генетически предшествовавшая памятникам кара-кобинского типа, и коксинская на южном и отчасти центральном Алтае (погребения в ямах под каменными кольцами или невысокими каменно-земляными курганами с кольцевидной крепидой), носители которой влились в этнос пазырыкской культуры [Могильников В.А., 1986а. С. 43, 44. Рис. 9; Степанова Н.Ф., 1986, С. 79-81]. Центральный Алтай являлся ареной контактов обеих групп на протяжении всего скифского времени.
Возможно, правы и те исследователи, которые говорят ещё об одной этнокультурной группе населения, локализуемой в предгорьях Алтая и выделившейся в раннескифское время (небольшие земляные насыпи, неглубокие грунтовые ямы, погребенные лежат скорченно, головой на запад с отклонением к югу, при них — кости барана) [Полторацкая В.Н., 1961. С. 74-88]. Позже эти черты обряда с некоторыми изменениями прослеживаются в располагающихся здесь же курганах чумышско-ишинской группы памятников, синхронных пазырыкским и кара-кобинским [Могильников В.А., Уманский А.П., 1981. С. 84, 85; Суразаков А.С., 1985. С. 18, 19] и представляющих южную периферию большереченской историко-культурной общности.
Дискуссионным остаётся вопрос об этнической атрибуции населения Горного Алтая в пазырыкскую эпоху. Некоторые исследователи, возможно справедливо, отождествляют «пазырыкцев» с юечжами [Руденко С.И., 1960. С. 339]. В конце III — первой половине II в. до н.э. юечжи были разбиты хуннами [Бичурин Н.Я., 1950а. С. 46-48, 266; Таскин В.С., 1968а. С. 38, 76], и в это же время пазырыкская культура прекратила своё существование. Численность населения Алтая сильно уменьшилась, на что указывает малое количество памятников хуннского времени по сравнению с предшествующим периодом. Вероятно, от хуннского разгрома «пазырыкцы» пострадали в большей степени, чем «кара-кобинцы», которые жили преимущественно в более северных районах Алтая, удалённых от хуннской экспансии. «Кара-кобинцы», восприняв некоторые элементы пазырыкской культуры (в частности, обычай захоронения коня, которого они стали укладывать поверх каменного ящика), составили основной компонент населения центрального Алтая (II в. до н.э. — V в. н.э.), известного по памятникам типа Булан-Кобы IV [Мамадаков Ю.Т., 1985. С. 173-189]. В сложении этого населения участвовали также этнические группы, проникшие на Алтай из Монголии в период походов хунну. Выделено три типа памятников Алтая гунно-сарматского времени: Булан-Кобы в центральном Алтае [Мамадаков Ю.Т., 1983. С. 212; 1985. С. 173-189], Балыктыюл — на среднем Чулышмане и Кок-Паш — на
Карта 7. Горноалтайские памятники пазырыкской культуры и кара-кобинского типа середины — второй половины I тысячелетия до н.э.
1 — Берель; 2 — Катонский; 3 — Курту V: 4 — Копай; 5 — Коксу; 6 — Аргут I; 7 — Кызыл-Джар II, IV; 8 — Кызыл-Джар I; 9 — Кызыл-Джар III, V, VIII; 10 Талдура I; 11 — Елангаш; 12 — Ирбисту II; 13 — Уландрык I-IV; 14 — Бураты I, IV; 15 — Ташанта I, II; 16 — Ташанта III; 17 — Юстыд XII; 18 — Юстыд XXII; 19 — Малталу; 20 — Бар-Бургазы; 21 — Коштал I; 22 — Узунтал; 23 — Саглы-Бажи II, курган 1; 24 — Курай III; 25 — Курай V; 26 — Тётё; 27 — Боротал I, II; 28 — Боротал III; 29 — Алагаил; 30 — Акташ; 31 — Тербедок; 32 — Арагол; 33 — Пазырык; 34 — Белый Бом II; 35 — Усть-Кокса; 36 — Кастахта; 37 — Катанда; 38 — Ак-Кем; 39 — Большой Яломан; 40 — Карасу II; 41 — Кер-Кечу; 42 — Башадар; 43 — Каракол; 44 — Курота; 45 — Кырлык I; 46 — Яконур; 47 — Сары-Кобы; 48 — Семисарт II; 49 — Ело; 50 — Кара-Коба II; 51 — Шибе; 52 — Туэкта; 53 — Таалай; 54 — Томыс-Кан; 55 — Кызык-Телань I; 56 — Айрыдаш; 57 — Кара-Тенеш; 58 — Эдиган: 59 — Чемал; 60 — Дубровка; 61 — Алферовский: 62 — Майма IV; 63 — Быстрянский;
а — курганные могильники пазырыкской культуры; б — могильники с погребениями в каменных ящиках каракобинского типа; в — могильники пазырыкской культуры с включениями отдельных погребений в каменных ящиках каракобинского типа; г — каракобинские могильники с включением пазырыкских курганов и смешанные пазырыкско-каракобинекие могильники; д — курганы племенной пазырыкской знати; е — могильники со смешанными каракобинско-болынереченскими чертами в культуре; ж — могильники чумышско-ишинской группы с включением пазырыкских погребений; з — могильники чумышско-ишинской группы с включением каракобинских погребений.
нижнем [Сорокин С.С., 1977. С. 57-67; Елин В.Н., Васютин А.С., 1986. С. 149-156]. Кроме того, ко II-I вв. до н.э. относятся немногочисленные памятники постпазырыкского типа, принадлежавшие остаткам населения пазырыкской культуры [Савинов Д.Г., 1978. С. 48-54; 1984. С. 11; Кубарев В.Д., 1987. С. 131-135].
(157/158)
Разнообразие деталей ритуала в памятниках Алтая гунно-сарматского времени, отражающих, видимо, их этнокультурную неоднородность, пока не имеет обстоятельного объяснения ввиду фрагментарности и малочисленности материала. С другой стороны, разделение Алтая труднопроходимыми хребтами на ряд изолированных долин способствовало длительной консервации этнографических особенностей живших здесь немногочисленных этнических групп, что отразилось и на археологическом материале.
К середине I тысячелетия н.э. происходит, очевидно, известная интеграция культуры населения Алтая. Памятники берельского типа (V-VI вв.), характеризующиеся подкурганными захоронениями с восточной ориентировкой, сопровождающимися костяками коней, непосредственно предшествуют раннетюркским памятникам кудыргинского этана (VI-VII вв.). Их считают прототюркскими [Гаврилова А.А., 1965. С. 54-57]. Прослеживаемый непрерывно от пазырыкской культуры до древних тюрок через памятники булан-кобинского и берельского типов обычай сопровождающих конских захоронении наряду с другими деталями погребального ритуала [Могильников В.А., 1980а. С. 70, 71; Савинов Д.Г., 1984. С. 11) позволяет видеть в этносе скифского и гуннского времени Алтая компонент генезиса тюркоязычного населения второй половины I тысячелетия н.э. Однако всё это не исключает возможную ираноязычность юечжей, остатки которых, сохранив ряд элементов своей культуры, могли быть тюркизированы в гуннское время.
В исследовании истоков этногенеза народов Алтая вaжную роль играет изучение сюжетов искусства, памятники которого сохранились в больших курганах Алтая скифского времени. Раскрытию семантики этого искусства помогает героический эпос алтайцев, корни которого уходят в скифскую эпоху (Грязнов М.П., 1961. С. 25-31; Суразаков А.С., 1984. С. 147, 148]. С другой стороны, в нём прослеживаются мотивы, сближающие его с искусством сако-скифских племён степей Евразии [Суразаков А.С., 1986. С. 4].
Создание археологической периодизации Тувы неразрывно связано с исследованиями на Алтае и в Минусинской котловине и разработкой периодизаций этих регионов. Первые хронологические схемы первобытных памятников Тувы были предложены Л.Р. Кызласовым и С.И. Вайнштейном, которые выделили культуру скифского облика и датировали её VII-III вв. до н.э. Л.Р. Кызласов [1958] назвал её уюкской. С.И. Вайнштейн [1958] — казылганской. Полевые работы 60-х годов в Туве позволили А.Д. Грачу выделить «предскифский» период — памятники монгун-тайгинского типа, которые он отнёс к эпохе бронзы. Они бесспорно предшествовали скифским (VII-III вв. до н.э.), поскольку оказались перекрыты последними. Тогда же А.Д. Грач выдвинул гипотезу о существовании в Туве не единой уюкской (казылганской) культуры скифского облика, а двух последовательно сменявших друг друга: ранняя (VII-VI вв. до н.э.) была названа им алды-бельской, поздняя (V-III вв. до н.э.) — саглынской. Алды-бельская культура, по мнению А.Д. Грача, обнаруживает большое сходство с тасмолинской культурой Казахстана и майэмирскими памятниками Алтая. Смена археологических культур, как считал А.Д. Грач, свидетельствует о вытеснении носителей алды-бельской культуры пришлыми племенами и об изменениях в этнической среде региона [Грач А.Д., 1971; 1980. С. 38]. Выделение двух культур в памятниках скифского времени вызвало возражения ряда исследователей [Кызласов Л.Р., 1979; Мандельштам А.М., 1983б]. Эти разногласия в полной мере отражают дискуссионность представлений об археологической культуре как таковой. Критерии для её выделения имеют, видимо, свою специфику не только для разных эпох, но и для разных территорий. Слабость общих теоретических разработок, а также избирательность привлечения археологических источников к решению этой сложной проблемы (из-за отсутствия нужных публикаций) пока не позволяют положительно решить вопрос о моно- или поликультурности скифского населения Тувы.
Иного мнения о путях исторического развития Тувы придерживается М.X. Маннай-оол. Помимо некоторых уточнений, внесённых им в периодизацию Л.Р. Кызласова, М.X. Маннай-оол, опираясь на различия в устройстве погребальных сооружений и в антропологических типах уюкской культуры, высказал предположение о многоэтничности населения Тувы в скифское время. Одни памятники (захоронения в цистах на горизонте и в больших земляных курганах) принадлежат, по его мнению, коренному населению, обитавшему здесь с эпохи бронзы, другие (курганы с круглыми или прямоугольными каменными оградками) — оставлены выходцами из Монголии [Маннай-оол М.X., 1970. С. 78-83, 106]. Но хотя каждый исследователь стремился к созданию своей периодизации культур скифского типа, время их становления все традиционно определяли VII в. до н.э.
Качественно новый этап в изучении культуры Тувы начала I тысячелетия до н.э. наступил после раскопок царского кургана Аржан в Уюкской котловине (1971-1974 гг.). Материалы этих раскопок позволили по-новому осмыслить становление и развитие культуры ранних кочевников по всей степной зоне Евразии [Грязнов М.П., Маннай-оол М.X., 1973; 1975]. Этот замечательный памятник сопоставляется с целой группой комплексов черногоровско-новочеркасского типа Северного Причерноморья (IX-VII вв. до н.э.). В Туве материалы или скорее комплексы Аржана типологически предшествуют алды-бельской культуре (или ранним комплексам уюкской и казылганской), но в то же время инвентарь и погребальный обряд Аржана имеют вполне скифо-сибирский облик. В Аржане представлены все элементы «скифской триады», что позволило М.П. Грязнову и М.X. Маннай-оолу отнести начало культуры ранних кочевников Тувы (т.е. скифской культуры) к VIII-VII вв. до н.э. Начальный этап этой культуры назван ими аржанским [Грязнов М.П., Маннай-оол М.X., 1975. С. 195]. Анализ материалов скифо-сибирского облика буквально из всех регионов азиатских степей позволил М.П. Грязнову показать своеобразие раннескифских памятников, характеризующихся серией эпохальных признаков [Грязнов М.П., 1978;
(158/159)
1979a; 1980; 1983a]. Начальная фаза эпохи ранних кочевников названа им аржано-черногоровской и отнесена сначала к VIII-VII вв. до н.э. [1979], затем — к IX-VII вв. до н.э. [Грязнов М.П., 1983а; Grjasnow М.Р., 1984. S. 78]. Нижняя граница этой фазы (IX в. до н.э.) пока не обоснована и, видимо, введена вслед за датами, предложенными некоторыми исследователями для отдельных раннекочевнических комплексов на сопредельных территориях (Курту II, Биже). Выделение М.П. Грязновым майэмирско-келермесской (VII-VI вв. до н.э.) и пазырыкско-чертомлыкской (V-III вв. до н.э.) фаз, как и попытка синхронизации европейских и азиатских культур скифского типа остаются пока гипотетичными. Понимая сложность и трудоёмкость подобных сопоставлений, М.П. Грязнов успел только вчерне наметить основные направления этой работы. Однако исследование кургана Аржан и высказанные в связи с этим соображения М.П. Грязнова позволили А.Д. Грачу «удревнить» алды-бельскую культуру, включив в неё аржанский этап (VIII-VII вв. до н.э.) [Грач А.Д., 1980. Табл. 1).
Введение в научный оборот значительной части археологических источников Тувы позволяет перейти на качественно иной уровень обобщения и понимания сложной истории формирования культуры ранних кочевников этого региона.
Ряд проблем существует и в изучении культуры хунну. Большой интерес вызывает проблема происхождения хунну, решение которой упирается в слабую изученность культуры скифского времени юго-восточных районов Монголии, территории Внутренней Монголии и Ордоса, где формировалось ядро объединения ранних хунну. Отсутствие прямой связи между культурой хунну и культурой плиточных могил скифского времени, в ареале которых затем обнаруживаются памятники хунну, особенно затрудняет решение этого вопроса. Дискуссионна также проблема связи азиатских хунну и европейских гуннов. Сложность её усугубляется отсутствием в степях Европы, Казахстана и Средней Азии гуннских памятников, генетически связанных с памятниками хунну Центральной Азии. Речь может идти об идентичности лишь отдельных категорий инвентаря, таких как сложные луки, бронзовые котлы с вертикальными прямоугольными ручками, украшения со вставками, которые могли распространяться не только с этносом носителем, но и путём межплеменного обмена. Некоторые лингвисты считают, основываясь, правда, на ограниченном материале, что язык европейских гуннов был отличен от языка азиатских хунну и что европейские гунны не были прямыми потомками азиатских хунну [Дёрфер Г., 1986. С. 113; Doerfer G., 1973; Maenchen-Helfen O., 1973. P. 22-243]. Иной точки зрения придерживается К. Йеттмар, сопоставляющий хунну и гуннов [Jettmar К., 1953. Р. 160-180].
Важной задачей остается разработка детальной хронологии древностей хунну. По мнению А.В. Давыдовой [1985. С. 36, 37] и С.С. Миняева [1975. С. 47, 481, памятники Дэрестуйского и Суджинского типов отражают этнические различия в составе хунну и являются одновременными. Это положение достаточно аргументировано и подтверждается существованием ранних памятников Суджинского типа (рубеж III-II — начало II в. до н.э.) в Туве [Мандельштам А.М., 1967]. Однако представляется, что памятники Дэрестуйского типа в Забайкалье по типологии вещей несколько древнее здешних памятников Суджинского типа. Возможно, следует говорить о двух типах памятников: Суджинской группе, связанной с основной массой кочевников и полукочевников хунну, и дэрейстуйской, сопоставимой преимущественно с осёдлой частью хуннского общества. В последней наряду с жившими осёдло хунну большую роль играли полиэтничные элементы, на что указывают письменные и археологические источники. В силу специфики исторического развития в одних районах расселения хунну памятники Дэрестуйского и Суджинского типов могли быть одновременными, в других — несколько различными во времени. К тому же, хуннские памятники этих двух типов не везде встречаются совместно. Так, памятники Дэрестуйского типа пока не обнаружены в западной Монголии и Туве. Материал Забайкалья даёт возможность создать дробную хронологию древностей хунну (Сосновский Г.П., 1935. С. 172. 173; 1946. С. 65; Кызласов Л.Р., 1969б. С. 118, 123; 1979; С. 82, 84]. [3]
Вызывает споры вопрос о путях проникновения хунну в степи Казахстана и Западной Сибири. А.И. Мартынов [1979. С. 91] говорит о двух маршрутах их движения на запад: южном — через Среднюю Азию и северном — через Минусинскую котловину и Ачинско-Мариинскую лесостепь. Однако более реальным представляется, что в Среднюю Азию и Казахстан хунну могли проникнуть только южным путём — через западную Монголию, Синьцзян и Джунгарские Ворота. Эти районы на рубеже III-II вв. до н.э. попали в сферу их внешнеполитических интересов, были удобны для них в экологическом отношении, наконец, о походах в этом направлении повествуют письменные источники. К тому же, к концу I в. до н.э. народы Саяно-Алтайского нагорья — динлины, гяньгуни и др. — освободились от господства хунну и сами совершали набеги на хуннские земли, что само но себе уже закрывало этот путь. Кроме того, в Туве, Минусинской котловине и Ачинско-Мариинской лесостепи с конца I тысячелетия до н.э. развивались самобытные культуры — шурмакская и таштыкская, так что вряд ли движение хунну в I-II вв. н.э. на запад через эти территории было возможным. Видимо, северный путь движения хунну на запад не существовал.
В изучении культур западносибирской лесостепи также имеется множество нерешённых проблем. Хронология и периодизация этих культур базируются главным образом на западных, сарматских, параллелях (хотя привлекаются и восточные), и исследователи оперируют теми же хронологическими схемами [Сальников К.В., 1962а: Могильников В.А., 1969б; 1970; Корякова Л.Н., 1981а; 1981б]. Разработка местных локальных датировочных колонок — дело будущего. Особенно пробле-
(159/160)
матичны пока даты нижних границ этих культур, поскольку археологический материал, относящийся к раннему времени, недостаточен.
Очень много споров идёт о происхождении культур западносибирской лесостепи. Однако более или менее аргументированные гипотезы высказаны лишь в отношении гороховской и саргатской культур. Большинство исследователей сходится во мнении, что саргатская культура сформировалась в Прииртышье и отчасти в Приишимье на базе андроноидных культур лесостепи Западной Сибири при некотором участии северного компонента [Чернецов В.Н., 1953в. С. 70; Генинг В.Ф., Корякова Л.Н., Овчинникова Б.Б., Фёдорова Н.В., 1970. С. 214, 215: Могильников В.А., 1970. С. 181; 1983а. С. 78, 79; Стоянов В.E., 1969б. С. 19]. Однако существуют и иные концепции. Так. А.Я. Труфанов [1996. С. 61] несколько преувеличивает роль северного, сузгунского, компонента, отводя ему в генезисе «саргатцев» лесного Прииртышья и лесостепного Приишимья главную роль, что вряд ли правомерно. А.В. Матвеев [1985. С. 19] считает, что саргатская культура сформировалась главным образом в Барабе и, возможно, в Прииртышье на базе позднеирменской культуры и уже оттуда её население мигрировало на запад. Надо признать, что позднеирменское население Барабы, действительно, было одним из компонентов саргатской культуры, но никак не основным. Н.В. Полосьмак [1985. С. 12; 1987. С. 91-100] предполагает, что саргатская культура складывалась не в одном центре, а во всём её ареале и что формирование её связано с местными культурами поздней бронзы (ирменской — в Барабе, среднеиртышского варианта ирменской — в Прииртышье, межовской — в Зауралье), вступавшими на юге региона во взаимодействие с алексеевской и саргаринской. Эта точка зрения не в полной мере учитывает специфику исторического развития Притоболья, где на базе близких межовским бархатовских памятников поздней бронзы формируется баитовская культура. С концепцией Н.В. Полосьмак согласуется отрицание ею гороховской культуры, которую она рассматривает как локальный вариант саргатской [Полосьмак Н.В.,1986. С. 32; 1987. С. 97-101]. Последнее утверждение представляется не убедительным. В.Е. Стоянов [1969б. С. 15] видит генетические корни гороховской культуры в культурах финальной бронзы и раннего железного века Приаралья. Это обусловило, по его мнению, своеобразный, отличный от саргатского, путь развития гороховской культуры и иную этническую принадлежность её носителей. Однако, обращая внимание на связи населения гороховской культуры с югом, В.Е. Стоянов не объясняет причин большой близости гороховской и саргатской культур.
Столь разноречивые мнения о происхождении населения лесостепи Западной Сибири периода раннего железа объясняются слабой изученностью памятников конца VIII — VI в. до н.э. — времени, когда в облике культур происходили резкие изменения, скрывающие генетические связи. Почти все культуры лесостепи и лесной полосы Западной Сибири в окончательном виде складываются около середины I тысячелетия до н.э. Аналогичное явление можно видеть и в некоторых других регионах, что объясняется окончанием на этих территориях именно в это время переходного периода от эпохи бронзы к эпохе железа.
Дискуссионной остаётся проблема этнической принадлежности саргатского населения. Интерпретация изложенных в соответствующем разделе точек зрения базируется на ограниченном и частично косвенном материале. Антропологический материал capгатских памятников опубликован мало (Дебец Г.Ф., 1948. С. 149; Акимова М.С., 1972. С. 150-155; Дрёмов В.А., 1978]. в значительной мере не изучен, что ограничивает возможности использования его для решения вопросов этногенеза. По-прежнему неясны вопрос исчезновения саргатской культуры и дальнейшие исторические судьбы саргатского населения. Аргументация связей саргатского этноса с предками древних венгров и ряда культур раннего средневековья, относимых к древним уграм, находится на уровне рабочих гипотез. К этим проблемам тесно примыкают вопросы о существовании угорской языковой общности в I тысячелетии до н.э. в лесостепи и лесной полосе и связанных с ней культур таёжной зоны. К сожалению, работы по топонимике этих районов Западной Сибири в последние десятилетия практически не проводились Дальнейшей разработки требуют также вопросы о взаимоотношениях населения лесостепи Западной Сибири и Саяно-Алтая со «скифо-сакским миром» и с северными соседями, населявшими таежные районы.
[1] Опубликоваиа лишь краткая информация о результатах раскопок [Пшеницына М.Н., Поляков А.С., Подольский М.Л., Савинов Д.Г., Кузьмин Н.Ю. 1979; Боковенко Н.А., 1981б; Паульс Е.Д., Подольский М.Л., Кузьмин Н.Ю., 1981; Паульс Е.Д., 1983]. Но вполне ясно, что на юге Хакасии есть не только каменноложские памятники, но и карасукские (могильник Сабинка II).
[2] Подобные выделения вполне оправданы, диктуются самим материалом и перекликаются с выделявшимися ранее группами памятников переходного тина, имеющими по ряду признаков связи как с карасукской, так и с тагарской культурами. Они отмечены в серии работ: Киселёв С.В. 1951; Членова Н.Л., 1963; 1967; 1972а.
[3] Выделенные этими исследователями Дэрестуйский и Суджинский этапы культуры хунну не соответствуют группам памятников Дэрестуйского и Суджинского типов, которые рассматривает ниже В.А. Могильников.
|
