|
М.П. Грязнов
|
(8/9) ^ |
Рис. 1. Серебряное блюдо из Кулагыша.(Открыть Рис. 1 в новом окне) |
Рис. 2. Серебряный ковш из Коцкого городка.(Открыть Рис. 2 в новом окне) |
образы героических мифов. Такие памятники есть, но, чтобы удостовериться в этом, необходимо сначала рассмотреть некоторые памятники, казалось бы прямого отношения к нашей теме не имеющие, так как происходят они из мест, находящихся за пределами территории Южной Сибири, Казахстана и Монголии, и датируемые более поздним временем, но помогающие понять сюжеты изображений на некоторых памятниках Южной Сибири и Монголии скифо-сарматского времени.
1. Серебряное блюдо из Кулагыша (Приуралье, б. Кунгурский у.). [1] Не останавливаясь на вопросе о месте изготовления блюд (происходит ли оно из Ирана или Средней Азии — для нашей темы особого значения это не имеет), [2] отметим, что оно датируется серединой первого тысячелетия н.э. На блюде изображён поединок двух вооружённых воинов (рис. 1). Воины бьются
(9/10) ^
давно. Они испробовали несколько видов оружия. У ног их валяются поломанные мечи, палицы, щиты, боевые топоры. Этот сюжет является общим местом для многих современных героических поэм. В современных поэмах богатыри во время поединка сражаются последовательно несколькими видами оружия — стрелами, копьями, батиками, шашками, мечами, но сделанное руками человека оружие их не берёт, и поединок заканчивается борьбой. Так представлен поединок богатырей в монголо-ойратском эпосе (Бум-Эрдэни, Ергиль-Тюргюль и др.), [3] казахском (Шура-Батыр), [4] алтайском (Кан-Сулутай) [5] и бурятском (Аламжи Мерген). [6] Сюжет этот настолько характерен, что не может быть никаких сомнений в правильности отождествления изображения на блюде из Кулагыша с поединком богатырей в современном героическом эпосе, являющимся одним из центральных эпизодов во всех героических поэмах.
2. Серебряный ковш из Коцкого городка (р. Обь, близ с. Кондинского, Тюменской обл.). [7] Культурно-историческая принадлежность его не установлена. По ряду признаков он связывается то с сасанидскими, то с византийскими изделиями, но не может быть отнесён ни к тем, ни к другим. Время изготовления — также около середины первого тысячелетия н.э. В центральной части ободка на основании ручки изображена борьба двух человек, сложенное на землю их оружие и верховые кони позади каждого из них (рис. 2). Нетрудно убедиться, что и здесь изображён поединок богатырей. В современном героическом эпосе тюрко-монгольских народов богатыри встречаются почти всегда вооружённые и верхом на коне, поединок начинают нередко с оружием, но завершают всегда борьбой.
Оба рассмотренные памятника относятся ко времени, на много столетий более раннему, чем то, которым принято определять сложение современных героических поэм тюрко-монгольских народов. Время сложения отдельных поэм относят к XVI-XVII вв., к XIV в., а наиболее раннюю из числа изученных в этом отношении — к XI в. (казахская лирикоэпическая поэма Козы-Корпеш и Баян-Сулу), рассмотренные же нами памятники датируются серединой первого тысячелетия н.э. Оба памятника иллюстрируют один из основных эпизодов всех героических поэм; и тот факт, что поединок богатырей изображался на дорогих серебряных сосудах, свидетельствует о популярности этого сюжета. Его, очевидно, рассказывали и воспевали уже давно — задолго до того, как оформились в современном виде героические поэмы тюрко-монгольского эпоса.
Если мифы о поединках богатырей были популярны в середине первого тысячелетия, то мы вправе предполагать, что они существовали и раньше. Ведь кулагышское блюдо и ковш из Коцкого городка, две случайно дошедшие до нас вещи с изображением поединка богатырей, могут быть не самыми древними памятниками этого рода. И действительно, есть и более ранние памятники подобного рода. Это в первую очередь следующие.
3. Две бронзовые бляхи из Ордоса с изображением борьбы. [8] Это памятники восточной группы кочевников III-I вв. до н.э. [9] На обеих бляхах изображена сцена борьбы двух спешившихся всадников (рис. 3). [10]
(10/11) ^
Рис. 3. Бронзовые бляхи из Ордоса (рисунок — реставрация).
(Открыть Рис. 3 в новом окне)
Изображения тождественны во всех деталях. Число и расположение листьев на деревьях, бляшек на сбруе коня и все другие детали изображений совершенно одинаковы на обеих бляхах. Однако бляхи эти не являются механическим воспроизведением одного и того же образца, а представляют собой копии, сделанные от руки, так как пропорции и размеры отдельных деталей на этих бляхах не точно совпадают и, кроме того, одна бляха сделана ажурной, а другая представляет собой сплошную пластину с барельефным изображением. Отсюда следует, что это два предмета, сделанные в разное время, может быть в разных местах и разными мастерами. Изображение борьбы спешившихся всадников, таким образом, не единичный случай. Подобные изображения воспроизводились, надо думать, неоднократно на поясных бляхах, были популярным сюжетом в изобразительном искусстве кочевников Ордоса.
Может возникнуть вопрос — не изображено ли на бляхах просто состязание двух
(11/12) ^
борцов? Ведь у современных монголов, тувинцев, бурятов и якутов борьба — это излюбленный вид состязаний во время различных празднеств и больших общественных собраний. На древность этого вида спортивных состязаний у монгол и тувинцев указывает, несомненно, давно уже сложившийся у них, детально разработанный и точно соблюдаемый «ритуал» состязания и наличие специально приспособленного для борьбы костюма — род трусиков и надеваемый на спину борца лоскут кожи с пришитыми к нему сверху короткими рукавами и с ремешками для завязывания на животе. Состязания в борьбе были распространены у монгол и семь веков тому назад. В «Сокровенном сказании» рассказывается о публичном состязании в борьбе, назначенном Чингиз-ханом в 1201 г. Один из участников состязания, Бури-Боко, «был... борец на весь улус». На нём был надетый специальный для борьбы костюм — «кожаная повязка... на крупе». [11] Косвенным указанием на наличие публичных состязаний в борьбе в более древнее время может служить обычай татуировки у енисейских кыргызов и у ранних кочевников Алтая. Китайская хроника, говоря об обычаях кыргызов, указывает, что храбрые из них татуируют себе руки, а женщины шею. [12] Существенно отметить, что женщины татуируют только шею, а мужчины руки, очевидно, не кисти, а ту часть рук, которая обычно закрыта рукавами одежды. Подобная татуировка имела смысл в том случае, если её могли видеть другие, если татуированный мужчина имел случаи показываться перед другими в полуобнаженном виде или, по крайней мере, с открытыми руками, т.е. без одежды с рукавами. Это могло быть при состязаниях в борьбе и тогда «храбрые» из кыргызов, надо думать, были и сильнейшими борцами. Во втором пазырыкском кургане на Алтае, датируемом временем около IV в. до. н.э., сохранились трупы мужчины и женщины, представителей племенной знати. Тело женщины не имело татуировки, а мужчина, отличавшийся высоким ростом и крепким телосложением, был татуирован. Татуировка покрывала руки, плечи, верхнюю часть груди и спины и, наконец, ноги от колена до стопы. [13] Надо думать, что погребённый в кургане мужчина появлялся в обществе в некоторых случаях одетым только в короткие штаны типа трусиков, и это могло быть при выступлении его в публичных состязаниях в борьбе. Весьма возможно, что состязания в борьбе у древних народов азиатских степей были распространены и значительно раньше, что они занимали видное место в общественной жизни древних племён и можно было бы думать, что именно такая борьба изображена на ордосских бляхах. Однако при таком понимании сюжета изображения на бляхах оказываются излишними и никак не объяснимыми представленные на бляхах два верховых осёдланных коня, два дерева и парящая над головами борцов птица. Чтобы понять смысл и значение всех элементов изображения необходимо подробнее рассмотреть каждый из них в отдельности.
Сцена борьбы может быть иллюстрацией одного из основных моментов, обязательного для всех героических поэм. Как уже отмечалось, поединок богатырей занимает центральное место в каждой поэме о богатырях и начинается он иногда с оружия, но заканчивается всегда борьбой. Иногда богатыри перед поединком уславливаются, что они будут сражаться не оружием, а силою своих рук и лопаток, чаще же сразу вступают в борьбу. Можно различить два рода поединков — поединок богатыря с тёмными силами, обычно различного рода чудовищами, и поединок богатыря с таким же богатырём, как и он сам. В первом случае богатырь побеждает своего противника и затем уничтожает его — сжигает, а пепел развевает по ветру и т.п. Во втором случае, поборов своего противника, богатырь вступает с ним в побратимство, богатыри становятся «братьями» на всю жизнь и в дальнейшем совершают свои подвиги совместно. Именно такого рода поединок двух равных богатырей и следует видеть на барельефах ордосских блях. Здесь оба богатыря одинаковы во всём — их внешний вид и одеж-
(12/13) ^
да совершенно одинаковы, одинаковы и их кони. По правилам современной борьбы у тюрко-монгольских народов, борцы стремятся схватить противника за подколенко — при прочих равных условиях это обеспечивает победу над противником. На ордосских бляхах оба противника ловкие и сильные, оба схватили друг друга за подколенко, настал решительный момент борьбы, но конечный результат её ещё нельзя предугадать.
Интересна одежда борющихся. Современные борцы обнажаются и надевают специальный лёгкий спортивный наряд — «трусики» и наспинник. Богатыри монголо-ойратского героического эпоса, вступая в поединок, обнажаются и надевают шаровары. [14] Одеты в шаровары и обнажены по пояс также и богатыри на ордосских бляхах. Замечательно, что богатыри современного монголо-ойратского эпоса, как и древние богатыри на ордосских бляхах, одеты в шаровары, хотя специальный наряд современных борцов — «трусики» и наспинник — употреблялся монголами более 700 лет тому назад, как это явствует из указанного выше рассказа в «Сокровенном сказании» о борьбе Бури-Боко с Бельгутаем. Возможно, что образы богатырей, вступающих в поединок, сложились раньше, чем современная форма наряда борцов, и в монголо-ойратском эпосе сохранились древние формы наряда борцов — шаровары.
Изображение борьбы на ордосских бляхах может быть полностью отождествлено с картиной единоборства богатырей в том виде, как она представлена в монголо-ойратском героическом эпосе.
Осёдланные кони на ордосских бляхах, стоящие позади борющихся, были бы совершенно не нужны при изображении просто сцены борьбы, но они вполне уместны и даже необходимы в изображении поединка богатырей, так как конь — это неразлучный товарищ каждого богатыря, участник всех его подвигов, верный его помощник и советчик. В некоторых поэмах конь богатыря играет более активную роль, чем сам богатырь. Рядом с именем богатыря обязательно указывается и его конь. «Кара-Кылыш богатырь, на Кара-Корате ездящий». [15] Называя свое имя, богатырь указывает и имя своего коня — «Кюрен-Кылыш — мое имя, имя коня моего Кюрен-Ат»; «Ак-Кабек — так зовут меня, Ак-Кулун — моего коня». [16] При наречении имени богатырю, даётся и имя его коню. Так, например, назначая имя мальчику, будущему богатырю, старушка говорит: «Ездящий на белосером коне, Алтын-Соом — твоё имя будет, имя коня твоего — Ак-Сарат». [17] Нередко в поэмах сначала называется конь, а затем богатырь — «Ездящий на коврово-чубаром коне Келер-Куш богатырь» [18] или «Владеющий Гнедым скакуном, ... богатырь Нюргун Стремительный». [19]
Одно и то же имя имеют то богатырь, то конь, например, в монголо-ойротском эпосе богатырь Бум-Ердэни, [20] в алтайском — конь Эрдине (поэма Кан-Сулу-тай). [21] Очень часто конь заранее свыше предопределён богатырю и рождается в один день с богатырём. Даже в такой, наиболее модернизованной героической эпопее как Манас, богатырь Алмамбет рассказывает, что конь его, Сарала, родился в один день с ним и что перед тем, как они должны были родиться:
(13/14) ^
«За кобылой гнедой
И за ханшей молодой,
Матерью моей святой,
Одинаковый уход был назначен...» [22]
В современном тюрко-монгольском героическом эпосе конь богатыря не только транспортное средство, но, прежде всего, его друг и сподвижник, который делит с ним все удачи и невзгоды. Встреча богатырей всегда происходит верхом на коне, а в поединок они вступают спешившись, как это изображено на ковше из Коцкого городка. Так и на ордосских бляхах надо видеть встречу двух богатырей на конях, которых при единоборстве они оставили в стороне под деревьями.
Дерево также постоянно фигурирует в героическом эпосе. В казахском, алтайском и бурятском эпосе это обычно тополь, в монголо-ойротском — сандаловое дерево. Под деревом богатырь вызывает определённого ему свыше коня. [23] На дереве шаманят чёрные силы, [24] под деревом находят убитого богатыря, [25] под деревом засыпает конь и во сне узнает средство для спасения своего богатыря, [26] под деревом богатырь встречает свою будущую жену, [27] под деревом происходит оживление богатыря, [28] и т.д., и т.п. В алтайском и бурятском эпосе у дерева встречаются богатыри и вступают в поединок. [29] В казахской поэме Шура-Батыр богатыри привязали своих коней к дереву и затем вступили в единоборство. [30] Характерно, что дерево, как место тех или иных событий в жизни и деятельности богатыря чаще всего фигурирует в наиболее архаичном алтайском героическом эпосе. Изображение дерева на ордосских бляхах понадобилось автору древних произведений изобразительного искусства не для того, чтобы показать ландшафт в качестве фона для сцены борьбы, и не просто для украшения бляхи, а, надо думать, для полноты представления об изображенном на бляхах единоборстве богатырей, которое должно происходить у дерева в присутствии, а иногда, как это увидим дальше, и при активном участии коней. Присутствие дерева в изображении на ордосских бляхах вполне естественно и объяснимо, если сюжет изображения заимствован из героической поэмы, подобной современным тюрко-монгольским.
Наконец, последний компонент изображения на ордосских бляхах — птица, летящая над головами борющихся, — пока не может быть вполне определённо разъяснён. Изображение птицы схематично, и определение вида её невозможно. В героическом эпосе тюрко-монгольских народов разного рода птицы очень часто выступают в той или иной роли. Так беркут часто сопровождает богатыря в качестве ловчей птицы, оказывает ему помощь в его подвигах, но совместно с беркутом всегда находятся и собаки богатыря. В монголо-ойротском эпосе часто фигурирует мифическая птица Гаруда (в алтайском — Кан-Кереде), которая выступает или на стороне богатыря, или против него, на стороне мифических чудовищ. Однако в единоборстве богатырей она участия не принимает. Мифическая птица, Чёрный беркут, выступает на стороне мифических чудовищ, противников богатыря. Ни один из этих трёх образов птиц, а также и ещё некоторых (гусь, перепёлка и др.), встречающихся в современных героических поэмах, не может быть без натяжки отождествлён с птицей, изображённой на ордосских бляхах. Тем не менее присутствие птицы над головами борющихся указывает на мифологический характер изображённой сцены. Образ птицы и её роль в подвигах героя-богатыря за две тысячи лет устной передачи героических поэм могли значительно видоизмениться, что и затрудняет отождествление древних мифических образов с современными.
Изображения на ордосских бляхах как в целом, так и отдельные элементы их (пара борцов, кони, деревья), находят себе объяснение в героическом эпосе современных тюрко-монгольских народов. На бляхах, несомненно, представлена картина
(14/15) ^
единоборства двух богатырей древнего героического эпоса, богатырей, ездящих на конях, народных былинных героев, которые после борьбы побратаются и будут совместно совершать свои подвиги.
Таким образом, рассмотренные памятники ранних кочевников знакомят нас с одним из основных эпизодов каждой современной героической поэмы, вошедшим в эпос ещё не менее, чем 2000 лет тому назад, сохранившемся в эпосе на протяжении всего этого времени и дошедшем до наших дней.
В некоторых монголо-ойратских и алтайских героических поэмах в поединках богатырей принимают участие и их кони. Так, например, в поэме Бум-Ердэни, когда «братья на всю жизнь», богатыри Бум-Ердени и Хаджир Хора, одолели в единоборстве своих противников Хада и Харгая, «оба вороных коня силачей Хада и Харгая бросились бежать... Но бедовый серый Лыско и Орёл-Воронко кинулись за ними, настигли их и убили, перегрызши их крепкие шеи». [31] В алтайской поэме Кан-Сулутай, конь богатыря, во время поединка отправился на поиски душ противника, богатырь остался без коня, и тогда:
«Капкай Кара богатырь
С серо-вороным конём
На Кан-Сулутая богатыря
С двух сторон нападают». [32]
В поединке того же Кан-Сулутая с Шулмус-Кара-Батыром их кони:
«Багрово рыжий конь Эрдинэ
И чёрно-бархатный конь
На колени встали,
Друг друга кусали.
Шеи перегрызть друг другу пытались».
Через год (поединок длился много лет):
Лошади их силами равные
Друг друга повалить не могут»...
Так:
«Битва двух богатырей
Битва двух коней
Тридцать лет продолжается».
Наконец, когда конь Кан-Сулутая отправился на поиски душ противника:
«Чёрно-бархатистый конь
Вокруг Кан-Сулутая богатыря
Быстро бегает,
Задними ногами силача лягает,
Передними ногами богатыря бьёт,
Двумя клыками острыми его кусает». [33]
В приведенных отрывках кони богатырей вступают в поединок друг с другом и таким образом одновременно происходит как бы два поединка — поединок богатырей и поединок их коней; или же совместно с богатырём нападают на противника. Это кони-богатыри. Как настоящие богатыри, они братаются. В алтайской поэме «Кокин-Эркей» побратались:
«Поцеловались богатыри.
Понюхались кони у них и вот
Друзьями сделались в свой черёд». [34]
Образ коня-богатыря наиболее ярко представлен в героическом эпосе алтайцев, вообще наиболее архаичном. Это позволяет думать, что в древнем героическом эпосе конь-богатырь занимал более видное место. Памятники изобразительного искусства скифо-сарматского времени запечатлели образ коня-богатыря.
4. Бронзовые бляхи с изображением поединка коней-богатырей найдены в Ордосе, [35] Забайкалье [36] и в степях Минусинской котловины. [37] Все они являются более или менее точной копией одного образца. По стилю изображения, форме и технике изготовления они относятся ко времени ранних кочевников, точнее, к гуннскому времени, что подтверждается находкой одной из них в раскопанном Ю.Д. Талько-Грынцевичем гуннском погребении в Забайкалье, в могильнике близ Дерестуйского Култука (все остальные происходят из случайных находок). Более чем на 10 известных мне
(15/16) ^
бляхах этого рода древние художники изобразили в прямоугольной рамке, составленной из древесных листьев и как бы показывающей, что действие происходит под деревом, двух коней в борьбе — правый конь кусает колени левого, а левый впился зубами в загривок правого (рис. 4). Такую же картину даёт и современный алтайский сказитель говоря, что кони богатырей:
«На колени встали,
Друг друга кусали
Шеи перегрызть пытались».
Нет сомнения, что это был чрезвычайно популярный и широко распространённый сюжет в изобразительном искусстве ранних кочевников гуннского времени в Южной Сибири и Центральной Азии. Этот стандартный канонический образ борьбы двух коней надо рассматривать как поединок коней-богатырей древнего героического эпоса, являвшийся, возможно, одним из центральных сюжетов в древних поэмах и сохранившийся до наших дней в некоторых современных алтайских и монголо-ойратских поэмах.
|
(16/17) ^ |
Рис. 4. Бронзовые бляхи из д. Означенной на Енисее (наверху) и из Ордоса (внизу).(Открыть Рис. 4 в новом окне) |
Рис. 5. Костяная лука седла из могильника Кудыргэ.(Открыть Рис. 5 в новом окне) |
Возвращаясь к рисункам на серебряном ковше из Коцкого городка (см. рис. 2), следует отметить, что кроме рассмотренного центрального изображения поединка богатырей, по его ободку расположена ещё серия изображений — деревья, звери и всадники: в одном случае всадник стреляет в зверя с коня, в другом спешившись. При этом можно видеть, что в обоих случаях всадник изображён в таком же наряде и с такими же усами, как и правый богатырь в сцене поединка. По-видимому, эти изображения на ободках ковша представляют собой не отдельные картинки охотничьих сцен, а ряд охотничьих подвигов одного и того же героя — правого богатыря в сцене поединка. Таким образом, на серебряном ковше из Коцкого городка изображена, если можно так выразиться, целая эпопея — охотничьи подвиги богатыря и, в центре, его поединок с другим богатырем.
Прекрасные образцы изображений подобных рядов охотничьих подвигов богатыря имеются и среди памятников изобразительного искусства древних племён Южной Сибири.
5. Лука из Кудыргэ на Алтае (IV-VII вв. н.э.). На костяных пластинчатых накладках на луке седла дважды изображён всадник, преследующий зверей и стреляющий в них с коня на скаку (рис. 5). [38] Среди зверей: тигр, марал (олень), медведь, дикая лошадь, тэке (горный козёл), джейран (антилопа), лиса, заяц и, наконец, рыба, охота на которую с луком верхом на коне нигде и никогда не практиковалась. По аналогии с современным героическим эпосом, надо думать, что здесь представлены не реальные звери, а мифологические или сказочные зооморфные образы вроде тех, какие фигурируют, например, в киргизском эпосе Манас.
«Умный архар, чьи рога в небесах,
День и ночь стоит на часах». [39]
(17/18) ^
Или:
«Красным красна лиса Кантар,
У неё особый дар:
За шесть дней заметит вперёд
Того, кто вдали к Бейджину идет». [40]
Подобных примеров можно много найти в эпосе других народов Южной Сибири и Центральной Азии.
6. Серебряный кубок из г. Красноярска, изданный Мессершмидтом, [41] с выгравированным изображением охотничьих сцен (VII-X вв. н.э.). Рисунок в развёрнутом виде (рис. 6) представляет ряд изображений всадника, стреляющего на скаку в зверей и птиц, в одном случае — спокойно едущего с луком в опущенной руке. Как и на двух предыдущих памятниках, здесь надо видеть изображение ряда подвигов одного и того же героя. Былинный, богатырский характер представленного на кубке сюжета выражен с совершенной очевидностью. На это указывает соотношение в изображении скачущего всадника и ландшафта. Внизу представлена сплошная цепь гор, покрытых лесом, выше ряд фигур скачущего всадника и отдельные горы и деревья и, наконец, облака. Всадник скачет над горами и лесами, среди облаков. Так в современном героическом эпосе обычно рисуются богатыри, кони которых скачут над лесами, горами и морями, в три дня покрывают путь трёх лет. Вот как, например, рисуется конь богатыря в алтайской поэме Темир-Санаа.
«Тёмно-серый конь
По дну неба скачет,
Белую тучу пересекает,
Близко к звездам подходит.
. . . . . . . . . . . . . .
Тёмно-серый конь
По Алтаю бежит
На низкую гору ступит
Долина получается
Копытом в озеро станет
Досуха расплёскивает
У самых высоких гор
Вершины сбивает,
Глубокие моря
С песком смешивая, бежит». [42]
Изданный Мессершмидтом серебряный кубок — это только один предмет из серии подобных ему по сюжету изображений серебряных сосудов, найденных на территории Китая. Разной формы, назначения и размеров, сосуды эти украшены сценами охоты вооружённого луком всадника на различных зверей, стилистически, композиционно и по сюжету совершенно аналогичными. Варьирует лишь количество эпизодов охоты, показанных на одном сосуде, состав зверей и отдельные положения охотника. [43] И хотя сосуды эти найдены в Китае, имеют в некоторых случаях характерную для китайской металлической утвари форму, а многие детали изображений на них и орнаменты выполнены в характерном для китайского искусства танского времени стиле, тем не менее их можно вполне использовать как памятники, отражающие древний эпос кочевых народов Центральной Азии и Южной Сибири. В этой группе сосудов весьма ярко выражены западные для Китая влияния искусства кочевых народов Азии и искусства сасанидского Ирана, что уже неоднократно отмечалось некоторыми исследователями. [44] Важно отметить, что часть этих сосудов имеет форму необычную для Китая, но широко распространённую в среде тюрко-монгольских народов. [45] Но, что особенно важно, изображённые на сосудах всадники, не китайцы, а степные кочевники. Это можно отчетливо видеть при сравнении их с изображениями всадников на барельефах, скульптурах и других памятниках китайского искусства танского времени.
Серебряный кубок Мессершмидта, по стилю и сюжету выгравированных на нём изображений, совершенно аналогичен указанной группе китайских серебряных сосудов, но он вполне мог быть изготовлен кыргызскими мастерами на Енисее. Указанием на это могут служить наборы бронзовых блях от луки седла, найденные в Копёнском чаатасе на Енисее, полностью повторяющие
(18/19) ^ |
(19/20) ^ |
Рис. 6. Гравированный рисунок на серебряном кубке из г. Красноярска.(Открыть Рис. 6 в новом окне) |
Рис. 7. Бронзовые бляхи из Копёнского чаатаса (реконструкция).(Открыть Рис. 7 в новом окне) |
сюжет, композицию и стиль изображений на кубке и, несомненно, изготовленные местными кыргызскими мастерами.
7. Бронзовые бляхи из погребений Копёнского чаатаса на Енисее (VIII-IX вв. н.э.) представляют собой набор деталей от луки седла. Точное расположение их по площади луки седла неизвестно. Таким образом, неизвестна и точная композиция изображения. Однако общий смысл изображения во всех его основных деталях совершенно ясен. Варианты композиции изображений, предложенные Л.А. Евтюховой и С.В. Киселёвым [46] и здесь мною (рис. 7), отличаются один от другого лишь в незначительных подробностях. Перед нами, как и на кубке Мессершмидта, представлены гряды гор, над которыми мчится всадник, стреляющий из лука на скаку, повернувшись назад, в поднявшегося на задние лапы тигра. Кругом убегающие звери — барс, тэке, кабан, находящиеся среди облаков. Только в отличие от изображений на кубке Мессершмидта и на китайских сосудах, здесь показан всего лишь один охотничий эпизод, повторенный дважды симметрично, а не несколько разных.
Во всех трёх рассмотренных случаях, на седельной луке из Кудыргэ, кубке Мессершмидта и бронзовых бляхах Копёнского чаатаса, следует видеть изображение охоты или серии охотничьих подвигов одного героя-богатыря. В современном героическом эпосе тюрко-монгольских народов охота богатыря не занимает видного места. Но богатыри всегда представляются охотниками. Об охоте их на зверей часто рассказывается. Чаще это имеет место в алтайском и монголо-ойратском эпосах, наиболее архаичных. Можно полагать, что в древнем эпосе охотничьи подвиги героев занимали, если не центральное, то, во всяком случае, более значительное место. К сожалению, в памятниках древнего изобразительного искусства не всегда можно определить, что представляет собой изображенная сцена — охоту ли
(20/21) ^
героя на диких зверей или нападение его на мифологического зверя, такого, как лиса Кантар или «умный архар, чьи рога — в небесах» в эпосе Манас. Как в современном эпосе, так и в древнем, может иметь место и то, и другое.
Рассмотренные три памятника с изображением охоты богатыря относятся к VI-IX вв. н.э. Однако есть и более древнее изображение этого сюжета.
8. Пара золотых с цветной инкрустацией пряжек с изображением «охоты в лесу» из Сибирской коллекции Петра I (III-I вв. до н.э.). [47] Найдены в XVIII в. где-то в степях между pp. Иртышом и Обью (рис. 8 [a, b]). Эти изображения давно уже привлекают внимание исследователей. Сюжет изображения обычно отождествляют с рассказом Геродота об охоте иирков. [48] Однако сходство здесь ограничивается лишь тем, что в обоих случаях охотник взбирается на дерево, охота производится при участии коня и собаки, охотник стреляет в дичь из лука и затем преследует её на коне. [49] Гораздо больше несоответствий. Охотник изображён не в засаде на дереве, а взбирается на него, спасаясь от зверя. Лошадь не ложится на брюхо, чтобы быть незаметной, а, как и её хозяин, спасается от нападающего зверя. В изображении нет собаки — исследователи ошибочно приняли за собаку фигуру горного козла (рис. 9). Охотник стреляет не с дерева, а с коня.
Сюжет изображения на пряжках надо представлять несколько иначе. На переднем плане всадник на коне преследует мчащегося кабана и стреляет в него на скаку из лука. На заднем плане с одной стороны спешившийся всадник взобрался на дерево и тянет за собой своего коня, спасающегося от зверя. С другой стороны гора, камни которой изображены цветными вставками, и вбежавший на неё горный козел, изображённый в позе спасающегося от преследования. Это, во всяком случае, не промысловая охота. Кони изображены в богатом уборе, а всадники в боевом вооружении с горитом и мечом. Конкретный смысл изображенной сцены не может быть пока определён, но мифологический или, правильнее, эпический характер её несомненен. Здесь мы должны видеть, по-видимому, изображение двух эпизодов в эпопее одного и того же героя, как это уже предполагали в указанных выше сочинениях И. Толстой с Н. Кондаковым и Е. Миннс. В одном случае, вероятно первом, герой спасается на дереве от какой-то грозящей ему опасности, а затем преследует кабана. Если в рассмотренных выше изображениях на серебряном ковше из Коцкого Городка, на луке седла из Кудыргэ, на серебряном кубке Мессершмидта и на других отдельные эпизоды охотничьих подвигов богатыря распределялись последовательно один за другим по площади декорируемого предмета, то здесь художник привычным для его времени приёмом скомпоновал два эпизода вместе, поместив один из них, возможно, главный, на переднем плане, а другой на заднем. Древние художники времени ранних кочевников с изумительным мастерством умели компоновать на малых ограниченных площадях по несколько изображений.
Подобно тому как сюжет поединка богатырей, так и сюжет охотничьих подвигов богатыря, возник, судя по изображениям сцены «охоты в лесу» на золотых пряжках, ещё в эпоху ранних кочевников (скифо-сарматское время), оставался затем популярным в течение многих веков и дошёл до наших дней в ряде героических поэм алтайского и монголо-ойратского эпоса, но не в качестве основного сюжета поэмы, а как второстепенный побочный эпизод.
Наличие в изобразительном искусстве ранних кочевников сюжетов из героического эпоса, таких как поединок богатырей, поединок коней и охотничьи подвиги богатыря, позволяет отнести к числу памятников древнего героического эпоса и ещё одно замечательное изображение, симметрично (зеркально) повторённое на двух предметах.
9. Пара золотых поясных блях с изображением «всадников под деревом» из Сибирской коллекции Петра I (V-III вв. до н. э.). Как и предыдущая пара пряжек, найдена в XVIII в. где-то в степях между
(21/22) ^
pp. Обью и Иртышом. Изображения на этих бляхах обычно определялись как картинки из жизни древних кочевников — отдых кочевников под деревом (рис. 10 [a, b]).
Так как многие существенные детали изображения оставались исследователями незамеченными или неправильно понятыми, необходимо подробно рассмотреть изображение во всех деталях.
На обеих бляхах даны совершенно одинаковые изображения — левая бляха служит как бы зеркальным отражением правой. Различия наблюдаются лишь в самых незначительных, не играющих существенной роли деталях. Под деревом лиственной породы сидят мужчина и женщина, на коленях у них лежит второй мужчина. Сидящий мужчина держит на поводу двух верховых коней. На дереве висит пояс с саадаком (горитом).
Женщина сидит по-азиатски «ноги калачиком» (рис. 11). На ней, поверх платья, надет халат с ложными, свободно свисающими, пустыми рукавами. Колени закрыты халатом. Одна рука высовывается из-под полы незастегнутого халата и касается волос лежащего у неё головой на коленях мужчины. Халат, по покрою, похож на меховой халат из Катандинского кургана на Алтае. [50] Головной убор представляет собой цилиндрическую шапку с рельефно выступающей планкой на боку и с очень высоким стержнем наверху. Косы подняты наверх и, возможно, привязаны или иным способом прикреплены к стержню головного убора. Во всех своих основных деталях головной убор подобен женскому головному убору из пятого пазырыкского кургана (рис. 12), который состоял из деревянной «шапочки», в основном такой же формы, и также с парой планок по бокам. Наверху «шапочки» вертикально укреплён толстый кручёный жгут из конского волоса высотой в 20 см, а к нему присоединены продетые в пару отверстий на «шапочке» две косы женщины с нарощенными к ним шерстяными шнурами, и всё это вместе обвито войлочной полоской. [51] Таким образом, головной убор представлял собой шапочку с вертикально стоящим на ней стержнем, высотой
|
(22/23) ^ |
Рис. 8а. Золотая пряжка из Сибирской коллекции Петра I (правая).(Открыть Рис. 8а в новом окне) |
Рис. 8б. Золотая пряжка из Сибирской коллекции Петра I (левая).(Открыть Рис. 8б в новом окне) |
около полуметра, соединённым с волосами женщины.
У большинства народов Сибири и Средней Азии девушки заплетают свои волосы в мелкие косички, а во время свадьбы переплетают их в две косы. Замужние женщины носят две косы. Обычай этот, несомненно, весьма древний. На Верхней Оби он существовал в VII-VI вв. до н.э., как об этом можно судить по находке остатков волос, заплетённых в мелкие косички, в погребении девушки близ с. Большая Речка. [52] На рассматриваемых бляхах, очевидно, изображена замужняя женщина, так как её волосы заплетены в две косы, а головной убор и халат подобны тем, какие в богатых могилах ранних кочевников найдены у замужних женщин.
Рис. 9.
Фигура горного козла на золотых пряжках с изображением «охоты в лесу»
(реконструкция — восстановлена инкрустация).
(Открыть Рис. 9 в новом окне)
Обе фигуры мужчин на бляхах также изображают не юношей, а взрослых мужчин с большими усами. Они без головных уборов. Одеты в одинаковые короткие куртки с меховыми (?) полосами по подолу, на обшлагах рукавов и на плечах, затянуты поясом (рис. 13). На бедрах нашивки, ве роятно, из более прочного материала. Один мужчина сидит, как и женщина, по-азиатски — «ноги калачиком», другой лежит. Спит он или мёртв — решить трудно. Трудно также решить — кому из двух мужчин принадлежит повешенный на дерево пояс с саадаком (рис. 14). Саадак прикреплён к поясу раздвоенным ремнем или, быть может, подвешен за кожаную петлю к крюку
(23/24) ^
на поясе. Во внутреннем отделении саадака находится сложный лук, а во внешнем — стрелы, вложенные остриями вниз, оперением наверх.
Кони на бляхах представлены с уздой и седлом, изображёнными со всеми деталями и сходными во всех деталях с седлами и уздечками из Пазырыкских курганов. Как и в Пазырыкских курганах повод узды состоит из двух ремней, один из которых проходит через блок на конце другого. [53] Оголовье узды также с двумя застёжками и с раздваивающимся ремнём для соединения с «двухдырчатыми» псалиями. Только налобный ремень на большинстве пазырыкских уздечек заменён тоненькими ремешками, поддерживающими налобную бляху, хотя некоторые уздечки также имеют налобный ремень. [54] В отличие от пазырыкских, уздечные и седельные ремни на рассматриваемых изображениях не имеют нашивных и подвесных украшений, на седле нет покрышки. Седло, подобно пазырыкским, [55] состоит из положенных на потник двух простёганных подушек с дужками на переднем и заднем концах, с подпругой, с нагрудным ремнем, привязанным к подпруге и поддерживаемым перекинутыми через холку ремнями, с подхвостным ремнём. Подушки сверху перетянуты ещё двумя ремнями около заднего и переднего краев, как у некоторых сёдел пятого пазырыкского кургана. [56] Подхвостный ремень составлен
|
(24/25) ^ |
Рис. 10а. Золотая бляха из Сибирской коллекции Петра I (правая).(Открыть Рис. 10а в новом окне) |
Рис. 10б. Золотая бляха из Сибирской коллекции Петра I (левая).(Открыть Рис. 10б в новом окне) |
из пары широких ремней и привязанного к ним узкого среднего ремня, как на тех же сёдлах пятого пазырыкского кургана. [57]
Полное сходство во всех деталях уздечки, седла и женского головного убора с аналогичными предметами из пазырыкских курганов позволяет датировать наши бляхи временем ранних кочевников и, весьма вероятно, близким ко времени сооружения пазырыкских курганов, т.е. к периоду V-III вв. до н.э. Возможно, что и рассмотренные выше золотые пряжки с изображением «охоты в лесу», также относятся к этому времени. Во всяком случае, обе пары изображений принадлежат одному культурно-историческому периоду, так как одежда героев и снаряжение верхового коня у них совершенно одинаковы. Только в сцене «охота в лесу» седла и уздечки отличаются наличием украшений на ремнях.
Что же представляет собой сюжет изображения «всадников под деревом»? Конечно, не бытовая картинка из жизни кочевников. Здесь все говорит об эпическом, героическом содержании изображённой сцены. Дерево, как уже отмечалось выше, постоянно служит местом, где происходят те или иные события героической поэмы. Две мужских фигуры, не различимые ни по возрасту, ни по физическому сложению, ни по одежде и наряду — это могут быть два побратавшихся богатыря. В современных поэмах богатыри — «братья» — совершенно одинаковы по своему положению в обществе и по всем своим основным качествам. Только главный герой поэмы одолевает в поединке второго богатыря, становящегося затем его «братом» и помогающего ему в некоторых
(25/26) ^
его подвигах. Два осёдланных коня, очевидно, кони двух богатырей, которые в поэмах, как и их богатыри, ничем существенным не различаются. Наконец, женщина также часто фигурирует в современном эпосе, сначала как девушка, а затем жена богатыря. Главным героем разбираемой сцены надо считать лежащего богатыря. Действие происходит вокруг него. Второй богатырь и женщина положили его себе на колени. Рука женщины покоится на его голове. Богатырь держит на поводу коней.
Спит наш герой или лежит мёртвый? В современных поэмах часто рассказывается о сне богатыря. Ак-Тойчи несколько лет спал в тополе, [58] Козын Эркеш — под тополем. [59] Заснувшего у кургана Кобланды-Батыра противник связал и увёз к себе. [60] Алып Манаш 9 месяцев спал непробудным сном. Враги не могли убить его и сонного, заковали его в цепи и сбросили в шестидесятисаженную яму. [61] Много и других рассказов о заснувшем богатыре, но ни один из них не применим для объяснения изображённой сцены.
Также часто в эпосе тюрко-монгольских народов рассказывается о смерти и оживлении богатыря и в этих рассказах обычно ту или иную роль играет женщина. Так, например, богатырь Зан-Будинг, названный «брат» богатыря Дайни-Кюрюля, трижды был убит и Дайни-Кюрюль каждый раз оживлял его снадобьями, полученными у женщины Убадисун-Дара-еке и у красавицы Киб-Дара-еке. [62] Убитого богатыря Аламжи Мерген оживляет девица Булад-Хурай, ставшая потом его женой. [63] Чтобы оживить убитого Темир-Санаа, красавица Алтын-Юстук молодая, объезжает на коне богатырском весь Алтай, достает сок золотого тополя, воду из чёрного моря и можжевельник с чёрной горы, оживляет этими средствами богатыря и затем становится его женой. [64]
Из всех подобных рассказов о смерти и оживлении богатыря наиболее близкий к нашему изображению содержится в алтайской поэме Козын-Эркеш. Богатырь Козын-Эркеш коварно убит под тополем, изрезан противником на мелкие части. Молодая жена его, Байым-Сур, пытается оживить его. Кости богатыря соединились, тело срослось, но жизнь не возвращается. Приезжает «брат» Козын-Эркеша богатырь Бачикай-Кара и также безуспешно пытается его
|
(26/27) ^ |
Рис. 11. Фигура женщины на золотых бляхах с изображением «всадников под деревом».(Открыть Рис. 11 в новом окне) |
Рис. 12. Головной убор женщины из пятого пазырыкского кургана.(Открыть Рис. 12 в новом окне) |
оживить. Только после долгих перипетий им удается оживить богатыря. [65] Изображение на паре золотых сибирских блях может служить почти точной иллюстрацией приведённому месту поэмы. Тополь. Под ним мёртвый Козын-Эркеш. Богатырь лежит на коленях жены Байым-Сур и верного друга Бачикай-Кара, ещё не добившихся его оживления. Здесь же кони обоих богатырей.
Трудно ожидать более точного совпадения. Тем более, что и в современном эпосе этот сюжет сохранился в разных вариантах, сильно различающихся, как и вся поэма в целом. Поэма Козын-Эркеш близка к другой алтайской поэме — Кезюйке и Баян. [66] Обе эти поэмы являются вариантами жемчужины казахского народного творчества — поэмы Козы-Корпеш и Баян-Сулу. [67] Обе они настолько близки к казахской поэме, что издавший их А. Коптелов вынужден был искать доказательства в пользу их местного происхождения, чтобы они не были сочтены за искажённое заимствование из казахского эпоса. [68] Л.П. Потапов считает их наиболее древними из числа известных алтайских поэм. [69] Параллели казахской поэме Козы-Корпеш и Баян-Сулу имеются и у некоторых других тюркоязычных народов. Ещё в прошлом веке В.В. Радлов записал у барабинских татар аналогичную алтайской поэму Козы-Корпеш. [70] У телеутов известна поэма Козика и Баян-Сулу. [71] Варианты поэмы Козы-Корпеш отмечены Г.Н. Потаниным у кульджинских таранчей и у башкир. [72]
После определения изображения на золотых бляхах, как сцены оживления богатыря, после рассмотренных выше примеров переживания некоторых былинных сюжетов на протяжении более двух тысяч лет, вряд ли можно сомневаться, что все эти разные варианты происходят от одной древней поэмы, сложенной ещё в эпоху ранних кочевников и за время свыше двухтысячелетней устной передачи из поколения в поколение сильно видоизменились, переработались и даже приняли разную форму народного поэтического творчества. Песнь о Козын-Эркеше сохранила форму героической поэмы. Кезюйке и Баян — это скорее сказка или нечто среднее между сказкой и героической поэмой. Козы-Корпеш и Баян-Сулу— лирико-эпическая поэма. При этом алтайские поэмы, как и вообще весь алтайский героический эпос, сохраняют более архаический облик и, по-видимому, более
(27/28) ^
близки к древнему эпосу, известному нам пока только по нескольким случайно дошедшим до нас примерам отражения его в древнем изобразительном искусстве.
Возможно, что в памятниках изобразительного искусства ранних кочевников азиатских степей представлены и некоторые другие сюжеты героического эпоса, но, к сожалению, пока не все известные изображения могут быть сейчас правильно нами поняты. Очень интересны, например, многофигурные изображения на двух ордосских бронзовых бляхах. На одной из них под деревом стоит богатырь огромного роста. Перед ним запряжённая тройкой лошадей колесница китайского типа, с зонтом, с сидя-
|
(28/29) ^ |
Рис. 13. Фигуры мужчин на золотых бляхах с изображением «всадников под деревом».(Открыть Рис. 13 в новом окне) |
Рис. 14. Пояс с саадаком, повешенный на дерево, на золотых бляхах, с изображением «всадников под деревом».(Открыть Рис. 14 в новом окне) |
щими в ней двумя человеками. По бокам изображения непонятные фигуры каких-то зверей или чудовищ. [73] На другой бляхе, также под деревом, изображена колесница, запряжённая парой животных. На ней какой-то огромный зверь или четвероногое чудовище. Позади неё трудно разбираемые всадник на коне (?) и два борющихся зверя или чудовища. [74] В том, что на обоих бляхах изображены какие-то сюжеты героического эпоса, можно, по-видимому, не сомневаться. Но понять конкретное содержание этих изображений пока весьма трудно. На первой бляхе, быть может, представлено возвращение богатыря с добычей после совершённого им подвига — сюжет, часто воспеваемый в героических поэмах. Содержание изображения на второй бляхе более сложно. Возможно, на ней показано два или три эпизода какого-то подвига богатыря. Однако все это только предположения, которые трудно аргументировать.
Древние изображения, где человек представлен во взаимодействии с другими людьми и с животными и в сочетании с ландшафтом, рассмотренными примерами исчерпаны. Не использовано только изображение на золотой обойме из Сибирской коллекции Петра I (рис. 15), которое трудно пока датировать. На обойме изображён ряд вооружённых всадников на конях, едущих тремя группами — впереди два, затем три и опять два. Два всадника, по одному в первых двух группах, по-видимому, убитые, — они сидят в седле (или перекинуты через седло), а тело их беспомощно повисло вниз головой. [75]
Весьма возможно, что изображения на темы героического эпоса имеются и среди наскальных рисунков, к сожалению, все ещё мало изданных, а главное, неточно скопированных, что не позволяет полноценно использовать их для нашей темы. Возможно, что некоторые изображения людей или всадников, такие, как например, золотая фигурка вооруженного луком всадника, приобретённая в XVIII в. Г.Ф. Миллером на Колыванском заводе (северо-западный Алтай), [76] являются «портретами» былинных богатырей. Однако и тех немногих изображений, которые рассмотрены здесь как памятники древнего героического эпоса, достаточно для того, чтобы констатировать факт наличия героического эпоса у ранних кочевников Сибири и Монголии во второй половине I тысячелетия до н.э. и получить представление о некоторых особенностях этого древнего эпоса.
Рассмотренные примеры показывают, что героический эпос современных тюрко-монгольских народов в первоначальных своих формах сложился в эпоху ранних кочевников. И можно предполагать, что уже в то далекое время он обладал всеми характерными для героического эпоса чертами, что поэмы были героическими по характеру содержания, слагались из песен, которые пелись, и песни эти имели стихотворную форму. Героический характер содержания древних поэм несомненен, так как во всех рассмотренных нами изображениях запечатлены героические моменты — борьба-поединок богатырей, поединок богатырских коней, смерть и оживление богатыря, охотничьи подвиги богатырей. Что эти поэмы пелись и что составляющие их песни
(19/30) ^
имели стихотворную форму, можно предполагать на том основании, что только в таком случае через две с лишком тысячи лет устной передачи могли бы сохраниться до
Рис. 15. Барельефный тиснёный рисунок на золотой обойме из Сибирской коллекции Петра I (в развёрнутом виде, по рис. из рукописного каталога Кизерицкого).
(Открыть Рис. 15 в новом окне)
наших дней в мало измененном виде некоторые сюжеты поэм. Так, например, цитированные выше строчки из алтайской поэмы Кан-Сулутай о поединке коней богатырей полностью совпадают с изображением такого поединка времени ранних кочевников и могут быть помещены как подпись под рисунком, точно соответствующая его содержанию. Только стихотворная форма устного народного творчества может обеспечить многовековую передачу в мало изменяющихся формулировках сюжетов или даже целых повествований. А стихотворная форма первоначально обуславливается песенным исполнением произведений.
Первые героические поэмы ранних кочевников имели много общего с эпосом современных тюрко-монгольских народов, но, несомненно, значительно и отличались от них. Центральным сюжетом древних поэм были, по-видимому, борьба-поединок богатырей и поединок коней-богатырей. Можно предполагать, что конь богатыря в древних поэмах занимал более значительное место, чем в современных. В древних поэмах воспевались охотничьи подвиги героя и подвиги его в борьбе с мифологическими зооморфными чудовищами, и этому также уделялось, возможно, больше места, чем в современном эпосе. Сюжет смерти и оживления богатыря появляется также в эпоху ранних кочевников. Побратимство богатырей и совместные подвиги двух богатырей-братьев были, по-видимому, характерны для эпоса ранних кочевников. Наконец, характерно, что как в современном эпосе, так и в эпосе ранних кочевников, многие действия поэмы происходят у дерева или под деревом.
Несмотря на малое ещё количество памятников древнего эпоса, несмотря на отрывочность наших сведений о нем, можно всё же заключить, что героический эпос ранних кочевников Южной Сибири и Монголии обладал рядом черт, которые роднят его с эпосом современных тюрко-монгольских народов и отличают от эпоса других этнических групп — народов Кавказа, русских и других. Действия под деревом, поединок коней, борьба-поединок богатырей в полуобнажённом виде в специально надетых для борьбы шароварах — это те черты, которые в одинаковой мере отличают эпос как ранних кочевников, так и со-
(30/31) ^
временных тюрко-монгольских народов от эпоса других народов. Следовательно, у ранних кочевников Южной Сибири и Монголии героический эпос слагался в тех формах, которые впоследствии стали характерны для эпоса современнных тюрко-монгольских народов.
Рассмотренные памятники героического эпоса ранних кочевников найдены на территории, обитаемой в те времена племенами монголоидного (Ордос, Забайкалье) и европеоидного (Енисей, Алтайский край) расового типа. Если первые были тюрко- и монголоязычными, то языковая принадлежность вторых нам неизвестна. Были ли они, подобно сакам и сарматам, ираноязычными или, вместе с появлением в их физическом типе монголоидной примеси, они уже в то время стали тюрко-язычными, остаётся пока вопросом. Остаётся, значит, неизвестным, слагался ли эпос современных тюрко-монгольских народов в среде только тюрко- и монголоязычных племён, или в этом процессе принимали участие и некоторые ираноязычные племена.
Следует учесть, что время ранних кочевников было героическим периодом в истории многих древних племён, занимавших огромные территории степной и лесостепной полосы. Поэтому следует ожидать, что и героический эпос зарождался и получил своё первое оформление именно в это время у населения этих пространств. И если ещё недавно считалось, что древность героического эпоса народов нашей страны исчисляется лишь немногими веками (русский былинный эпос, начиная со времени Киевской Руси, казахский, алтайский, бурятский — с XV-XVI вв. и т.д.), то за последние годы исследователи всё чаще приходят к заключению о его более глубокой древности, о сложении его в период военно-демократического строя, что на наших территориях соответствует времени ранних кочевников, конкретнее — второй половине I тысячелетия до н.э. Так, например, Б.Н. Граков считает возможным видеть в некоторых изображениях скифского искусства сцены из былинного скифского эпоса и предполагает, что, рассматривая эпические сцены на предметах быта и оружии в местной скифской и греческой колониальной трактовке, а также отрывки скифского эпоса в повествованиях Геродота и других античных писателей, можно восстановить по ним, хотя бы частично, скифский героический эпос. [77] К числу указанных Б.Н. Граковым примеров изображений на темы предполагаемого скифского эпоса можно прибавить ещё два. Это изображения на золотых бляшках из Кульобского кургана сцены братания скифов [78] и двух скифов, упёршихся спиной друг в друга и стреляющих из лука в разные стороны. [79] Обряд побратимства богатырей — это часто повторяющийся сюжет тюрко-монгольского эпоса. Обряд состоит из разных, часто нескольких действий — богатыри нюхают конец меча, лижут острие сабли, ножа, хватают пищу ртами вместе, обмениваются стрелами, пролезают под тетивой лука и т.д. По аналогии с этим и упомянутые изображения из Кульобского кургана можно рассматривать как сцены побратимства богатырей. Ещё недавно определение даты первого сложения русских былин временем Киевского государства было непоколебимо. Ещё в 1952 г. Д.С. Лихачев, например, наблюдая в былинах отражение дофеодальных отношений, вынужден был искать объяснение этому странному для него факту в том, что якобы в княжеских дружинах X в. возродились древние порядки военно-демократического строя. [80] Теперь в этом, как будто, нет больше надобности. В.Я. Пропп убедительно показал в своем фундаментальном исследовании, что героический эпос создаётся не при возникновении государства, а раньше, что русский былинный эпос возник задолго до начала образования Киевского государства, ещё в период разложения родового строя. [81] Периодом разложения родового строя определяется и время сложения героического эпоса осетин — возникновение нартских сказаний относят примерно к VIII-VII вв. до н.э. [82]
[1] Я.И. Смирнов. Восточное серебро. СПб., 1909, табл. XXIII.
[2] М.М. Дьяконов. Росписи Пянджикента и живопись Средней Азии. Сб. Живопись древнего Пянджикента, М., 1954, стр. 137.
[3] Монголо-ойратский героический эпос. Пер. Б.Я. Владимирцова. Пб.-М., 1923, стр. 97, 212, 229.
[4] А.С. Орлов. Казахский героический эпос. М.-Л., 1945, стр. 105.
[5] Кан-Сулутай. Алтайская героическая сказка. Сибирские огни, 1940, № 4-5, стр. 123.
[6] Аламжи Мерген. Бурятский эпос. Изд. Асаdemia, М.-Л., стр. 81-85.
[7] Я.И. Смирнов, ук. соч., табл. LVIII.
[8] A. Salmony. Sino-Siberian Art in the Collection of С.Т. Loo. Paris, 1933, табл. XXI, 1, 2.
[9] С датировкой этих вещей 200-500 гг. н.э., как это предлагает А. Зальмони (A. Salmony, ук. соч., стр. 61), нельзя согласиться. Стилистически, типологически и по технике изготовления они полностью принадлежат памятникам ранних кочевников не позже начала н.э. Узда и седло изображённых на них коней также типичны для ранних кочевников. Такая дата подтверждается и недавно найденной в самом Китае парой подобных бронзовых блях близ г. Чананя (провинция Шэнси) в погребении, которое датируется последними годами периода Чжаньго (последняя четверть III в. до н.э.). Краткий отчёт о раскопках погребения опубликован на китайском языке в Каогу, 1959, № 10. Приведённый в отчёте на стр. 527 рисунок бляхи, повидимому, не вполне точен. Вряд ли правильно изображены птица, ноги левого борца и некоторые другие детали.
[10] Ввиду того, что детали изображений на плохо сохранившейся поверхности блях трудно различимы, в настоящей статье даются рисунки этих блях в восстановленном их предполагаемом первоначальном виде. Рисунок — реставрация этих блях выполнен по изданным А. Зальмони фотографиям художником Е.С. Матвеевым. Его же работы рис. 1, 5, 12. Остальные рисунки исполнены автором статьи.
[11] С.А. Козин. Сокровенное сказание. М.-Л., 1941, т. I, стр. 116.
[12] Иакинф (Бичурин). Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. СПб., 1851, стр. 444. Этот обычай кыргызов Е.Г. [Г.Е.] Грум-Гржимайло склонен считать наследием динлинов (см. Е.Г. [Г.Е.] Грум-Гржимайло, Западная Монголия и Урянхайский край. Л., т. II, 1926, стр. 354).
[13] С. И. Руденко. Культура населения Горного Алтая в скифское время. М.-Л., 1953, стр. 136-140.
[14] Вот как рассказывается, например, о приготовлениях к борьбе — поединку богатырей Дайни-Кюрюля и Зан-Будинга. «Дайни-Кюрюль обнажил совсем своё крепкое тело и надел на толстые белые ляжки красные, как сырое мясо, шаровары, сделанные из отборных хребтов тьмы быков. Натянул он их так, что не мог бы пролезть нос толстого комара. Гашник, сплетённый из разноцветного шёлка, застегнул он свой серебряным шарниром как раз посередине ловко-преловко узлом, который в этом веке не распустится и под конец не развяжется. ...В это же время тот светло-жёлтый богатырь обнажил совсем своё крепкое тело и надел на толстые белые ляжки шаровары цвета синего железа, натянув так, что толстый комар не мог бы просунуть носа. Застегнул он узорчатой серебряной пряжкой гашник цвета синего железа, точно шея трёхлетнего бычка, и завязал узлом, который в этой жизни не распустится и под конец не развяжется» (Б.Я. Владимирцов, ук. соч., стр. 136). Подобные же примеры обнажения тела и надевания шаровар перед борьбой — поединком богатырей см. там же на стр. 75, 89, 188, 230, 245.
[15] Ай-Толай. Народные героические поэмы и сказки Горной Шории. Новосибирск, 1948, стр. 59.
[16] Там же, стр. 37, 52.
[17] Там же, стр. 98.
[18] Ойротские народные сказки. Новосибирск, 1940, стр. 138.
[19] Богатырский эпос якутов. Вып. I, Нюргун Боотур Стремительный, Якутск, 1947, стр. 167.
[20] Б.Я. Владимирцов, ук. соч., стр. 55.
[21] Кан-Сулутай. Алтайская героическая сказка. Сибирские огни, Новосибирск, 1940, № 4-5, стр. 122.
[22] Манас. Киргизский эпос. М., 1946, стр. 174.
[23] Н.У. Улагашев. Алтай-Бучай. Ойротский народный эпос, под ред. А. Коптелова. Новосибирск, 1941, стр. 255-256 (поэма Кезюйке и Баян).
[24] Б.Я. Владимирцов, ук. соч., стр. 70-71.
[25] А.С. Орлов. Казахский героический эпос. М.-Л., 1945, стр. 59.
[26] Н.У. Улагашев. Алтай-Бучай. Ойротский народный эпос, под ред. А. Коптелова. Новосибирск, 1941, стр. 103-104 (поэма Алып-Манаш).
[27] Там же, стр. 162 (поэма Ак-Тойчи).
[28] Там же, стр. 233 (поэма Козын-Эркеш).
[29] Н.У. Улагашев. Алтай-Бучай... стр. 140-143 (поэма Кокин-Эркей); Аламжи-Мерген. Бурятский эпос. Перевод И. Новикова. Изд. Асаdemia, М.-Л., 1936, стр. 76-98.
[30] А.С. Орлов, ук. соч., стр. 105.
[31] Б.Я. Владимирцов, ук. соч., стр. 90.
[32] Кан-Сулутай. Алтайская героическая сказка. Сибирские огни. Новосибирск, 1940, № 4-5, стр. 131.
[33] Там же, стр. 123-124.
[34] Кокин-Эркей. Сибирские огни. Новосибирск, 1940, № 6, стр. 108.
[35] A. Salmony, ук. соч., табл. XXVII, 1.
[36] Ю. Талько-Грынцевич. Материалы к палеоэтнологии Забайкалья. Тр. Троицкосавско-Кяхтинского отделения Приамурского отдела Русского географического общества, т. III, в. 23, табл. III.
[37] С.В. Киселёв. Древняя история Южной Сибири. М., 1951, табл. XXI, 13, 15, 17; G. Borovka. Scythian Art. London, 1928, табл. 53, В.
[38] С.И. Руденко и А.Н. Глухов. Могильник Кудыргэ на Алтае. Материалы по этнографии, т. III, в. 2, Л., 1927, табл, на стр. 48-49.
[39] Манас, Киргизский эпос, стр. 242.
[40] Там же, стр. 239.
[41] В.В. Радлов. Сибирские древности. MAP, № 5, СПб., 1891, табл. III, IV.
[42] Ойротские народные сказки. Новосибирск, 1940, стр. 29. Этот сборник назван сборником сказок, но, как правильно отмечает редактор, В. Вихоянцев, три поэмы, в том числе и поэма Темир-Санаа, по своему характеру — героические поэмы.
[43] A. Strасhwitz. Chinesisches T'ang-Silberund ost-westliche Kunsctbezieungen. Ostasiatische Zeitschrift, Neue Folge, 15-u. 16 Jahrg., H. 1/2, 1939-1940, табл. 5, 2; 7 и рис. 5.
[44] Ср., например: Л.А. Евтюхова. Археологические памятники енисейских кыргызов (хакасов). Абакан, 1948, стр. 52-53; С.В. Киселёв. Древняя история Южной Сибири. М., 1951, стр. 627.
[45] A. Strасhwitz, ук. соч., табл. 5, 2.
[46] С.В. Киселёв. Древняя история Южной Сибири. М., 1951, табл. LVIII; Л.А. Евтюхова. Археологические памятники енисейских кыргызов (хакасов). Абакан, 1948, рис. 87, 88.
[47] Эти пряжки могут относиться и к несколько более раннему времени, о чём будет сказано ниже при рассмотрении блях с изображением «всадников под деревом».
[48] См., например, И. Толстой и Н. Кондаков. Русские древности в памятниках искусства, вып. 3, СПб., 1890, стр. 61; Ellis Н. Minns. Scythians and Greaks, Cambridge, 1913, стр. 277; М. Rostovtzeff. The Animal Style im South Russia and China, Leipzig, 1929, стр. 59.
[49] Геродот, Книга IV, 22.
[50] Е.С. Видонова. Катандинский халат, Труды ГИМ, VIII, 1938; Л.П. Потапов. Очерки по истории алтайцев. М.-Л., 1953, рис. на стр. 69.
[51] С.И. Руденко. Культура населения Горного Алтая в скифское время. М.-Л., 1953, стр. 123, 129-130.
[52] М.П. Грязнов. История древних племён Верхней Оби по раскопкам близ с. Большая Речка. МИА, № 48, 1956, стр. 83.
[53] М.П. Грязнов. Первый пазырыкский курган. Л., 1950, рис. 20.
[54] Там же, рис. 11 и 17; С.И. Руденко, ук. соч., табл. LI, 1.
[55] М.П. Грязнов. Первый пазырыкский..., рис. 22.
[56] С.И. Руденко, ук. соч., рис. 99.
[57] Там же, рис. 99 и 128.
[58] Н.У. Улагашев. Алтай-Бучай. Ойротский народный эпос, под ред. А. Коптелова. Новосибирск, 1941 г., стр. 161.
[59] Там же, стр. 209.
[60] Кобланды-Батыр. Казахский народный богатырский эпос. Алма-Ата, 1937, стр. 44-46.
[61] Н.У. Улагашев. Алтай-Бучай..., стр. 94.
[62] Б.Я. Владимирцов, ук. соч., стр. 130-162.
[63] Аламжи Мерген. Бурятский эпос. Изд. Academia, М.-Л., 1936, стр. 227.
[64] Ойротские народные сказки. Новосибирск, 1940, стр. 80.
[65] Н.У. Улагашев. Алтай-Бучай..., стр. 229-233.
[66] Там же, стр. 241-288. Издавший этот сборник А. Коптелов указывает ещё одну близкую к «Козын-Эркеш» — алтайскую поэму «Малчи-Эрген».
[67] В последней поэме сюжет смерти и оживления богатыря передаётся в несколько ином варианте. Козы-Корпеш засыпает под тополем. Его убивает соперник Кодар. Отрезанную голову он передаёт Баян-Сулу. Баян-Сулу прикладывает голову к трупу Козы-Корпеша. Появляется старик и оживляет его.
[68] Н.У. Улагашев, Алтай-Бучай..., стр. 390.
[69] Л.П. Потапов. Новые материалы по эпосу алтайцев. Сибирские огни, 1949, № 2, стр. 147.
[70] Там же, стр. 146.
[71] Г.М. Токмашев. Телеутские материалы. Тр. Томского общества изучения Сибири, т. III, в. 1, 1915, стр. 82-91.
[72] Там же, примечание Г. Потанина на стр. 82.
[73] A. Salmony. Sino-Siberian Art..., табл. XXI, 3.
[74] Там же, табл. XXI, 4.
[75] Эрмитаж, Сибирская золотая коллекция Петра I. Неудачное воспроизведение обоймы в развёрнутом виде см.: И. Толстой и Н. Кондаков. Русские древности в памятниках искусства. Вып. 3, СПб., 1890, рис. 76.
[76] В.В. Радлов. Сибирские древности. MAP, № 15, СПб, 1894, стр. 123.
[77] Б.Н. Граков. Скифский Геракл. КСИИМК, XXXIV, 1950, стр. 7, 8.
[78] И. Толстой и Н. Кондаков. Русские древности..., в. 2, СПб., 1889, рис. 34.
[79] Там же, рис. 8.
[80] Д.С. Лихачёв. «Эпическое время» русских былин. Сб. посвященный «Академику Борису Дмитриевичу Грекову ко дню семидесятилетия», М., 1952, стр. 55-63.
[81] В.Я. Пропп. Русский героический эпос. Л., 1955, стр. 54.
[82] Нартские сказания. Осетинский народный эпос. М., 1949, стр. V.