И.В. Тункина, Э.Д. Фролов
Историографические этюды С.А. Жебелёва.
Три неизданных мемуара С.А. Жебелёва.
В рукописном наследии С.А. Жебелёва имеются три оставшихся неизданными очерка об учёных, бывших его коллегами по Петербургскому университету и Академии наук. Первый посвящён видному историку греческой и передневосточной культуры Якову Ивановичу Смирнову (1869-1918), второй – выдающемуся востоковеду, основоположнику отечественной университетской школы востоковедения Борису Александровичу Тураеву (1868-1920), а третий – также видному востоковеду, специалисту по литературе и религии древней и средневековой Индии Сергею Фёдоровичу Ольденбургу (1863-1934). С первыми двумя С.А. Жебелёва связывала длительная личная дружба, третий – С.Ф. Ольденбург – был ему хорошо знаком. Более того, С.Ф. Ольденбургу суждено было сыграть заметную роль в жизни С.А. Жебелёва, поскольку он в качестве непременного секретаря Академии наук имел прямое отношение к избранию С.А. Жебелёва в действительные члены Академии, а затем, в том же качестве, был вовлечён в так называемое «дело» Жебелёва. И если в первом случае роль Ольденбурга была достаточно сомнительной, поскольку он долго противился продвижению Жебелёва в полные академики, то во втором его содействие было буквальным образом спасительно для Жебелёва.
Два первых очерка никак не датированы, но из их содержания с очевидностью вытекает, что они были написаны вскоре после смерти тех, кому они посвящены, третий же – об Ольденбурге – датирован в рукописи точно, 1 марта 1934 г., из чего следует, что он был составлен на следующей день после смерти Ольденбурга. Таким образом, по своему жанру все три являются некрологами, написанными сразу (или почти сразу) после кончины названных учёных. При этом, однако, они едва ли предназначались для немедленного опубликования. Последнее вытекает из откровенно выраженного в них неприятия всего того, что принесла с собой в жизнь русского общества Октябрьская революция. Впрочем, текстом первого очерка Жебелёв позднее воспользовался для написания обширной статьи о Я.И. Смирнове, которая была опубликована в 1928 г. во II томе «Seminarium Kondakovianum» в Праге и имела столь неприятные для С.А. Жебелёва последствия.
По своему содержанию публикуемые очерки неодинаковы: первые два – достаточно развёрнутые, опираются как на личные воспоминания, так и на документы и прежде всего на переписку Я.И. Смирнова и Б.А. Тураева с С.А. Жебелёвым. Цитаты из их писем обильно уснащают изложение и делают его наглядно аргументированным. Заметка об Ольденбурге, напротив того, очень лаконична и является как бы развёрнутым общим суждением о покойном.
(180/181)
Все три очерка чрезвычайно интересны для истории нашей науки. Прежде всего они дают оценочные характеристики известных учёных, выдающихся представителей отечественной гуманитарной науки. При этом замечательно различие представленных типов. Я.И. Смирнов обрисован как учёный по преимуществу, не имевший иных привязанностей и увлечений помимо страсти к разысканию и изучению предметов древней культуры. При этом С.А. Жебелёв с нескрываемой симпатией отмечает фактопоклонничество Я.И. Смирнова, его стремление познать древность прежде всего через оставшиеся от неё предметные реалии, вещи, которые должны быть объяснены, по возможности, из них самих и лишь затем вправлены и истолкованы в более широком историко-филологическом русле. Напомним в этой связи, что в пору молодости С.А. Жебелёв, Я.И. Смирнов и М.И. Ростовцев составляли кружок страстных фактопоклонников, как они сами себя величали, объединённых общим почитанием их научного кумира – Н.П. Кондакова. В обрисовке Б.А. Тураева представлено более сложное сочетание чисто учёной деятельности и религиозного интереса, переходившего в подлинное православное подвижничество, – факт по позднейшим советским понятиям исключительный, однако понятный в контексте той повышенной религиозности, которой отличалась значительная часть русской интеллигенции на рубеже XIX-XX вв. Наконец, в облике Ольденбурга представлен тип учёного-администратора, большого академического деятеля, временами, может быть, и тяготившегося своими служебными обязанностями, но по большому счёту не мыслившего себе жизни вне активной общественной деятельности и соответственной карьеры.
С другой стороны, эти мемуары весьма важны для суждения о взглядах и личности самого их автора, поскольку в его оценках отчётливо выступает его собственная натура. Так, прежде всего, замечательны суждения С.А. Жебелёва о творческой деятельности учёного. В очерке о Я.И. Смирнове имплицитно высказано порицание бессистемным увлечениям, разбросанности и незавершённости учёных занятий. Напротив, в статье о Б.А. Тураеве показательно одобрение кипучей энергии и продуктивности научного творчества, не исключающих известной неотделанности деталей. Другая тема авторских размышлений – совмещение учёной и административной деятельности. Известно, что сам С.А. Жебелёв не уклонялся от исполнения различных общественных обязанностей: он был редактором Отдела классической филологии в «Журнале Министерства народного просвещения», секретарём Классического отделения Русского археологического общества, деканом и даже ректором Петербургского университета и т.д. Из заметки о С.Ф. Ольденбурге видно, однако, как сильно он порицал крайнее увлечение административной карьерой, поскольку это шло в ущерб научным занятиям и могло обернуться, как именно и случилось с Ольденбургом, вынужденным отречением от собственных, впитанных, что называется, с молоком матери, принципов и убеждений.
Ещё один любопытный аспект внутреннего мира С.А. Жебелёва выступает в статье о Б.А. Тураеве. Здесь автор с нескрываемой симпатией касается темы русского патриотизма, сопряжённого с ярко выраженной христианской, православной идеей. Эта «русскость» Б.А. Тураева сильно импонирует С.А. Жебелёву, который и сам тоже несомненно был привержен русской культурной традиции и православию, что, впрочем. никогда не доходило у него до националистических излишеств. С этой чертой переплетается и другая, также наиболее отчётливо выраженная в очерке, посвящённом памяти Б.А. Тураева. Это – очевидное неприятие Октябрьского переворота с его разрушительным воздействием на традиционный мир науки. Глубокой горечью проникнут рассказ об уходе из жизни Б.А. Тураева: он умер, подчёркивает автор, не столько от физического
(181/182)
истощения, сколько от глубинного неприятия нового мира, поправшего две самые дорогие для него вещи – чистую науку и искреннюю и откровенную религиозность. Он не пожелал приспосабливаться к новым условиям и это taedium vitae – отвращение к жизни – и погубило его.
Публикуемые очерки расположены в хронологическом порядке с соответствующими комментариями к каждому из них. Документы издаются по авторским рукописям, хранящимся в Рукописном архиве Института истории материальной культуры и в личных фондах акад. С.А. Жебелёва и акад. И.А. Орбели в Санкт-Петербургском филиале Архива Российской АН. Сокращённые слова в случаях, не имеющих другого толкования, кроме предложенного авторами настоящей публикации, дополняются без квадратных скобок.
наверх
|