Я.А. Шер
Петроглифы Средней и Центральной Азии.
// М.: 1980. 328 с.
Глава I. От догадок к науке.
1. Первые открытия. ^
Археологическое изучение Центральной и Средней Азии русской и европейской наукой началось неодновременно. Если археология Сибири насчитывает более 250 лет, то среднеазиатская археология лет на 150 моложе. Вряд ли есть необходимость пересказывать на этих страницах достаточно подробные обзоры истории археологического изучения Южной Сибири и Средней Азии, в которых определённое место уделено и вопросам изучения петроглифов этих областей. [1] Хотелось бы сосредоточиться на качественных изменениях, происшедших за истёкшее время в самом подходе к памятникам первобытного искусства, на том, как из предмета любопытства и удивления они стали источником к изучению истории и духовной культуры древних народов.
Сибирским писаницам, [2] вследствие того что они раньше, чем петроглифы Средней Азии, стали объектом научного изучения, «повезло» больше. Первым упоминаниям о них в литературе более трёхсот лет: Томская писаница упоминается в одном из хронографов XVII в.: «Не дошед острогу, на край реки Томи, лежит камень велик и высок, а на нём написано: звери и скоты, и птицы и всякие подобия...» (цит. по [Окладников, 1959, с. 5; Окладников, Мартынов, 1972, с. 9]).
По-видимому, наиболее ранним литературным сообщением о енисейских писаницах следует считать запись Николая Милеску Спафария, русского посла в Китае, сделанную им при пересечении Енисея где-то в районе современного Енисейска: «...а до большого порога не доезжая, есть место, утёс каменный по Енисею. На том утёсе есть вырезано на камне неведомо какое письмо, и меж письмом есть и
(16/17)
кресты вырезаны, также и люди вырезаны, и в руках у них булавы и иные многие такие дела. Как сказывают, что в том камне вырезаны на пустом месте. А никто не ведает, что вырезано и от кого» [Спафарий, 1960, с. 70]. Для наших задач такие сообщения имеют, безусловно, чисто историографическую ценность, поскольку сам Спафарий этих писаниц не видел, и даже примерное их соответствие одному из известных сейчас енисейских комплексов петроглифов установить невозможно.
Начало обследованию енисейских писаниц с научными целями положили работы Даниила Готлиба Мессершмидта (1685-1735), данцигского врача и ученого, сочетавшего в себе знания натуралиста и филолога, принятого на государственную службу Петром I в 1717 г. и отправленного в 1719 г. в экспедицию по изучению Сибири. В специальной работе, посвящённой началу сибирской археологии [Кызласов, 1962; см. также: Вадецкая, 1973], подробно рассматриваются цели и результаты работы экспедиции Д.Г. Мессершмидта в той её части, которая касается археологии. Судя по извлечениям из дневников, опубликованным только в конце прошлого века [Радлов, 1888], Д.Г. Мессершмидт, которому принадлежит честь открытия енисейской письменности, глубоко интересовался писаницами и делал их зарисовки. Работы спутника и помощника Мессершмидта, пленного шведского офицера Страленберга (Ф.И. Табберта), по-видимому, нельзя считать вполне самостоятельными и не испытавшими влияния Мессершмидта. Ценность книги Страленберга (1730) состояла в её своевременной публикации, в то время как труды Мессершмидта полностью не опубликованы до сих пор.
Последующие изыскания в Сибири, проводившиеся Г.Ф. Миллером, И.Г. Гмелиным, П.С. Палласом и др., в той части, в которой они касались археологии, в основном концентрировались вокруг открытой Д.Г. Мессершмидтом древнетюркской рунической письменности и древних курганов. Правда, некоторые из перечисленных учёных обращали внимание на наскальные рисунки, описывали их, делали зарисовки и публиковали. Однако достоверность этих публикации весьма невысока [Радлов, 1894, с. 68-71]. Хорошо подтверждает это. например, сравнение одного из рисунков с р. Маны (правый приток Енисея в 25 км выше Красноярска), скопированного И.Г. Гмелиным, с копией и фотоснимком А.В. Адрианова [Адрианов, 1913, с. 31-32; Гмелин, 1752, с. 475]. Тем не менее именно благодаря энергии, любознательности и трудам учёных XVIII-XIX вв. были получены первые, пусть не всегда достоверные сведения, которые проложили дорогу последующим исследователям.
Итак, первый этап — XVIII — начало XIX в. — был этапом удивлений и «великих археологических открытий». Для Средней Азии этот период наступил несколько позже, поскольку русской и европейской науке Средняя Азия стала вполне доступной только в 70-х годах XIX в., после вхождения основных областей Туркестана в состав России. Более ранние литературные известия о Средней Азии относятся
(17/18)
к XVIII в. [Миллер, 1750; Фишер, 1774 и др.], но в них главное внимание уделялось описанию страны и её жителей, а не археологических памятников. В силу того что сама наука XIX в. была уже лишена наивного удивления первопроходцев, ознакомление с петроглифами Средней Азии и первые исследования их носили соответственно черты более ясного и делового подхода.
В литературе первой половины XIX в. интерес к древним рисункам на скалах и курганных камнях Сибири продолжает поддерживаться, хотя пока ещё не видно чёткого разграничения между интересом к древним письменам и к древнему искусству. Сведения о писаницах и письменах постоянно идут вперемежку в работах Г.И. Спасского [Спасский, 1818; 1857]. Г.И. Спасский пользовался не первичными наблюдениями, а сведениями из вторых рук. В основном это были сообщения и зарисовки чиновника енисейского генерал-губернаторства Л.Ф. Титова. Работы Г.И. Спасского возбудили интерес к древним изобразительным памятникам Сибири не только в России, но и в Европе. В 1840-х годах в Минусинской котловине проводил свои исследования известный финский этнограф и лингвист М.А. Кастрен. Материалы его экспедиций, опубликованные уже посмертно, содержали и некоторые сведения о наскальных рисунках [Шифнер, 1853-1858; Кастрен, 1901]. Основоположник финно-угорского языкознания М.А. Кастрен, хотя и не занимался специально изучением петроглифов, может считаться провозвестником перелома в методике полевых исследований. Стремясь к полной достоверности исходных данных, он первый применил «механический» способ копирования надписей, знаков и рисунков, т.е. изготовление эстампажей.
В 70-х годах XIX в. увидели свет статьи преподавателя иркутской гимназии Н.И. Попова (см., например: [Попов, 1874]). Отличительной особенностью этой серии публикаций была попытка подведения итогов в области изучения писаниц и древних письменных памятников, обнаруженных на скалах и камнях в долине Енисея. Однако сам Н.И. Попов полевых исследований не проводил.
2. Начало научных исследований. ^
Работы по изучению наскальных рисунков на рубеже XIX и XX вв. связаны с именами А.В. Адрианова, И.Т. Савенкова, Д.А. Клеменца, В.В. Радлова, Н.М. Ядринцева. Особое место в истории изучения енисейских писаниц следует отвести А.В. Адрианову. Его исследования намного опередили присущий тому времени уровень археологических работ как по тщательности методики, так и по глубине научного подхода к объекту исследования.
Начало его археологических изысканий относится к 90-м годам. Впервые А.В. Адрианов обратился в императорскую Археологическую комиссию с письмом о разрушении древних писаниц Енисейской губернии в 1901 г. Комиссия согласилась с необходимостью проведе-
(18/19)
ния работ по обследованию писаниц на р. Мане (правый приток Енисея в 25 км выше Красноярска). Работы проводились в 1902 г. Манские писаницы нанесены на скалы красной краской. Поэтому копирование их при помощи эстампажей было невозможно. Писаницы зарисовывались и фотографировались. Результаты этих исследований были опубликованы десять лет спустя [Адрианов, 1913]. Это были, пожалуй, первые для памятников древнего искусства Енисея наиболее достоверные документальные материалы.
После этих работ императорская Археологическая комиссия не отпустила средств на дальнейшие исследования. Тогда А.В. Адрианов обратился за поддержкой в Русский комитет по изучению Средней и Восточной Азии, который выделил необходимые ассигнования. Работы по изучению писаниц Енисея были возобновлены летом 1904 г. и продолжались в течение ряда лет. Почти каждый год в «Известиях Русского комитета по изучению Средней и Восточной Азии» публиковались краткие отчёты о работах [Адрианов, 1904 (II); 1906; 1908; 1910].
Большое значение для уяснения роли А.В. Адрианова в изучении писаниц Енисея имеет его отчёт о работах 1904 г. (Архив ЛОИА АН СССР). В этом отчёте были чётко сформулированы цели его работ. В отличие от многих своих предшественников и современников А.В. Адрианов не стремился к эффектным истолкованиям малопонятных рисунков. Вся его деятельность в этой области была подчинена одной цели: спасение в высокой степени ценного для науки материала, безотлагательное и систематическое его исследование и сохранение копий с писаниц в виде фотографий, рисунков и эстампажей, изготовленных тем или другим способом [Адрианов, 1904 (III), с. 3]. К сожалению, ценнейшие материалы, собранные А.В. Адриановым, не были в своё время опубликованы.
В настоящее время в Музее антропологии и этнографии АН СССР хранится значительная часть эстампажей, сделанных А.В. Адриановым. Публикация их затрудняется с каждым годом, так как большинство эстампажей ветшает, а их воспроизведение связано с чрезвычайно трудоёмким процессом вторичного копирования с эстампажа на бумагу [Вяткина, 1949; 1961]. При всей тщательности, с которой А.В. Адрианов составлял полевую документацию, последующие передвижения этих материалов из одного хранилища в другое сопровождались нарушениями порядка в хранении, утратами некоторых важных сведений. Так, например, фотографию одного из эстампажей с исключительно интересным изображением фантастического хищника, опубликованную в 1929 г. [Грязнов, Шнейдер, 1929, с. 81], уже тогда не удалось сопроводить сведениями о местонахождении этой писаницы.
Первая сводная и подробная публикация писаниц среднего Енисея принадлежит И.Т. Савенкову [Савенков, 1910], директору Красноярской учительской семинарии, а затем директору Минусинского музея. К сожалению, научная достоверность этого крупноформатного фолианта, содержащего около 500 страниц, не очень высока. Во вся-
(19/20)
ком случае, это был шаг назад по сравнению с протокольно строгими отчётами А.В. Адрианова.
И.Т. Савенкова увлекла «глобальная» идея: на примере петроглифов Енисея показать эволюцию языка от «языка движений» к обычной звуковой речи. Подобно тому, как алфавит письма является средством хранения и передачи речевой информации, по мнению И.Т. Савенкова, рисунки, знаки и тамги были средством доалфавитного письма, письма «языка движений». Поэтому публикация рисунков не имела для И.Т. Савенкова самостоятельной научной ценности, а служила иллюстрацией к его теории. Описание самих петроглифов занимает в книге менее половины текста, изобилует многочисленными отступлениями в область той их семантики, которая, по мнению автора, подтверждает его мысли о развитии языка.
Большая часть книги прямого отношения к писаницам Енисея не имеет, и было бы неуместно подвергать её здесь обстоятельному разбору. Интересно, что при всей наивности и необоснованности многих утверждений И.Т. Савенкова некоторые его догадки и идеи были вполне созвучны идеям его современника, американского профессора логики и математики Ч. Пирса, заложившего основы науки о знаковых системах — семиотики, методы которой теперь становятся полезными для изучения первобытного искусства.
Мы всегда с благодарностью вспоминали А.В. Адрианова и И.Т. Савенкова за оставленное ими наследство в виде эстампажей, отчётов и карт расположения петроглифов, оказавшее нам неоценимую помощь при полевых работах. А.В. Адрианов не ограничивался исследованиями в бассейне среднего Енисея. Ему принадлежит также честь открытия и первых публикаций наскальных рисунков Тувы [Адрианов, 1886]. Петроглифы Монголии впервые были обследованы Н.М. Ядринцевым [Ядринцев, 1881; 1891].
Первые научные обследования петроглифов Средней Азии и литературные известия о них относятся к концу XIX — началу XX в. К этому времени в России уже были хорошо известны открытия палеолитической живописи в Европе. Члены Туркестанского кружка любителей археологии, которым принадлежат большие заслуги в археологическом изучении Туркестана, зная о европейских открытиях, были увлечены поисками памятников первобытного искусства и, издавая свои полевые наблюдения, стремились быть на уровне современной им науки.
Конечно, о профессионализме тогда ещё не могло быть и речи. Археологические наблюдения собирались любознательными представителями других специальностей: географами, ботаниками, изыскателями, землеустроителями, учителями, чиновниками царской администрации Тогда были открыты и предварительно описаны комплексы петроглифов на Иссык-Куле [Краснов, 1887; Поярков, 1887; Бартольд, 1897, и др.], в ущелье Саймалы-Таш (подробнее см. с. 105), в отрогах Каратау, в районе Боролдайских ворот [Комаров, 1905], в Фергане [Вебер, 1914] и в ряде других пунктов.
(20/21)
3. Новые идеи и методы. ^
Великий Октябрь, ознаменовавший начало новой эпохи в развитии науки, открыл небывалые возможности для изучения исторического прошлого бывших национальных окраин царской России. Унаследовав лучшие методические традиции русской археологической школы, исследователи древних памятников Средней Азии и Южной Сибири поставили перед собой задачу воссоздания древней истории народов этих огромных областей. В этом состояло главное качественное изменение в целях и соответственно в методах работы всей советской археологии. Конечно, переход к новому качеству произошел не сразу. Ему предшествовал период бурных дискуссий, период активной борьбы с устаревшими научными традициями императорской Археологической комиссии (подробнее см. [Каргер, 1969]), но постепенно новый подход к изучению древних памятников утвердился во всех областях археологии.
Одним из первых советских исследований, посвящённых наскальным рисункам интересующих нас территорий, была статья В.А. Городцова «Скальные рисунки Тургайской области» [Городцов, 1926]. Хотя она была написана по весьма рядовому поводу — в связи с поступлением в Государственный исторический музей нескольких камней с петроглифами, — в ней был по-новому поставлен ряд вопросов: подход на широком историческом фоне, оценка возможностей дешифровки семантики, характеристика образов первобытного искусства на обширной территории и в больших хронологических диапазонах, датировка, вопросы методики, в частности, изучения пустынного загара.
Появились публикации исследований сибирских петроглифов как источников по социальной истории древних племён, источников, которые при достоверном «прочтении» могут пролить свет на те стороны жизни древних людей, которые не прослеживаются по другим памятникам. Например, были хорошо известны тагарские курганы, но не были изучены тагарские поселения. Поэтому говорить о социальной структуре тагарского поселка по раскопанным курганам было почти невозможно. Результаты изучения М.П. Грязновым рисунков Боярской писаницы (средний Енисей) позволили представить себе тагарский посёлок [Грязнов, 1933]. Со свойственной ему наблюдательностью М.П. Грязнов отметил, что местонахождение писаницы было не вдали от мест поселения древнего человека, а в центре хорошо «орошённой, следовательно, и заселённой долины» [Грязнов, 1933. с. 41]. Главным результатом этого исследования была социально-экономическая интерпретация сюжета Боярской писаницы. «Мы видим, — писал М.П. Грязнов, — единый производственный коллектив, живущий отдельными маленькими семьями, но имеющий общее поле, общее стадо, общий амбар. Женщина неразрывно связана с домашним хозяйством, а основные производства, земледелие и скотоводство находятся в руках мужчины. Отсюда — руководящая роль в общественной жизни мужчины. Вот основные моменты, определяющие социаль-
(21/22)
но-экономическую структуру общества, памятником которого является Боярская писаница» [Грязнов, 1933, с. 45]. Примерно в том же плане сюжет Боярской писаницы был использован для реконструкции социального строя тагарских племён Енисея и С.В. Киселёвым [Киселёв, 1933 (I), с. 20-22].
С этой поры ведущая роль в изучении наскальных рисунков Центральной и Средней Азии стала принадлежать профессиональным археологам. В результате их работ в 30-40-х годах и особенно в послевоенные годы в научный оборот было введено великое множество как ранее известных, так и новых местонахождений наскальных рисунков, были созданы первые, не всегда окончательные; но важные хронологические и стилистические классификации, попытки объяснения семантики, привязки к тем или иным этнокультурным группам древних обитателей восточной части Великого пояса степей (работы А.Н. Бернштама, С.И. Вайнштейна, Д.Ф. Винника, В.В. Волкова, К.В. Вяткиной, А.Д. Грача, М.П. Грязнова, Д. Доржа, М.А. Дэвлет, Л.А. Евтюховой, Б.М. Зимы, Д. Кабирова, М.К. Кадырбаева, С.В. Киселёва, Л.Р. Кызласова, Н.В. Леонтьева, А.Н. Липского, А.Г. Максимовой, А.М. Мандельштама, А.И. Мартынова, А.Н. Марьяшева, М.Е. Массона, А.Г. Медоева, Э.А. Новгородовой, А.П. Окладникова, А.В. Оськина, Г.А. Помаскиной, В.А. Ранова, Э.Р. Рыгдылона, Д.Г. Савинова, З.С. Самашева, С.С. Сорокина, А.А. Формозова, Б.А. Фролова, П.П. Хороших, С.С. Черникова и других археологов; подробнее см. Список литературы).
В мире пока сложилось немного научных школ изучения древнего наскального искусства. Первой среди них, несомненно, была школа А. Брейля, посвятившего всю свою жизнь этой проблеме и воспитавшего целую плеяду учеников и последователей. В последние годы можно говорить о сложении школы Э. Анати. Обе эти школы разрабатывают проблемы происхождения и развития первобытного искусства Европы, Северной Африки, Переднего Востока, а также методику их изучения. В деле изучения первобытного искусства Азии ведущее место, безусловно, принадлежит школе акад. А.П. Окладникова. Серия монографий и статей, опубликованных А.П. Окладниковым и его учениками за последние два десятилетия, открыла мировой науке огромную, ранее малоизвестную область первобытного искусства древних народов, о существовании которых недавно даже не подозревали. Особенно следует отметить книгу А.П. Окладникова «Утро искусства» [Окладников, 1967 (I)], как первую работу, в которой был дан марксистский анализ основных общих проблем искусства палеолита.
Большое значение для повышения уровня исследований петроглифов, особенно в связи с проблемой семантики, имеют работы советских и зарубежных учёных, посвящённые вопросам происхождения изобразительной деятельности человека (А.Д. Столяр), анализу палеолитического и неолитического искусства (З.А. Абрамова, Н.Н. Гурина, Б.А. Фролов, А. Ламинг-Эмперер, А. Леруа-Гуран, А. Маршак и др.), труднейшей и важной проблеме первобытной мифологии и по-
(22/23)
пыткам её реконструкции (К. Леви-Стросс, Ж. Дюмезиль, В.В. Иванов, В.Н. Топоров, Е.М. Мелетинский, Д.С. Раевский и др.).
Петроглифы — одна из многочисленных разновидностей археологических памятников, и естественно, что без опоры на все остальные археологические наблюдения, особенно в вопросах датировок, полноценное изучение наскальных рисунков было бы невозможно.
Наскальные рисунки и сейчас продолжают привлекать внимание представителей широкой интеллигенции, деятелей культуры, специалистов по естественным наукам, учителей, художников. Нельзя не упомянуть работы зоологов П.И. Мариковского, В.Е. Соколова, Г.В. Шацкого и Р.Д. Шапошникова, ботаников О.Е. Агаханянца и А.В. Гурского, офицера-пограничника В.И. Рацека, математиков Н.Л. Подольского и С.В. Макарова, художницы А. Рогинской, учителей и краеведов Н.Д. Черкасова, В.М. Гапоненко, Ю.Н. Голендухина, Г.В. Парфёнова и многих других энтузиастов. Благодаря их неустанным поискам наука обогащается сведениями о новых памятниках первобытного и древнего искусства.
Заключая краткий [3] обзор литературы, следует отметить, что перелом в научном подходе, в методах и целях изучения наскальных рисунков, переход от туманных догадок к строгой науке наметился в начале XX в. По-видимому, немалую роль в этом переломе сыграли открытия выдающихся памятников палеолитического искусства Западной Европы и этнографические наблюдения путешественников и учёных в Африке, Австралии и Южной Америке.
Столь краткую историю научного петроглифоведения пока невозможно разделить на какие-либо этапы. Тем более что для отдельных районов поиски новых памятников продолжают оставаться первостепенной задачей. Но параллельно с этим ведётся большая работа по обобщению собранных материалов. За последние десятилетия была создана периодизация палеолитического искусства, разработана хронология петроглифов эпохи бронзы Скандинавии, была открыта древняя живопись в Центральной Сахаре, гравировки в долине Камоника, на Аравийском полуострове и в Передней Азии. В нашей стране были обнаружены памятники палеолитического искусства, увидели свет ка-
(23/24)
питальные публикации петроглифов Карелии, стали известны древнейшие росписи в Средней Азии и Сибири.
В 50-60-е годы возрастает количество обобщающих трудов, углубляется внимание к вопросам теории и методики исследования, к проблемам семантической интерпретации, точных датировок, исторического, эстетического и социально-психологического анализа. Наряду с этим увеличивается интенсивность полевых работ, всё большее число археологов делает петроглифы объектом специального изучения, обнаруживаются новые памятники.
Путь этот был совсем не лёгким. Трудностей и разочарований оказалось больше, чем можно было ожидать (подробнее об этом см. [Формозов, 1969 (II), с. 5-23], что, впрочем, вполне понятно для науки, занимающейся столь сложной, тонкой и трудноуловимой «материей», как мир древнего художника.
[1] См., например: [Окладников, 1959; 1969 (I) и др.; Кызласов, 1962; Мартынов, 1968; Лунин, 1965; История Киргизии, 1968; Гафуров, 1972; Кадырбаев, Марьяшев, 1977] и др.
[2] Термин «писаницы» применительно к сибирским наскальным рисункам сохраняется здесь по традиции, прочно укрепившейся в литературе. Несмотря на возражения [Вяткина, 1949, с. 417], он употребляется повсеместно и даже с попытками этимологического истолкования [Кызласов, 1962, с. 43].
[3] Краткость данного обзора не должна порождать мысль о том, что в изучении петроглифов Центральной и Средней Азии сделано мало, или о том, что предшествующие данной работе труды не заслуживают подробного рассмотрения. Наоборот, сделано так много, что один только перечень аннотаций использованной литературы смог бы составить книжку среднего объёма. Как отмечалось выше (с. 16), автор не ставил перед собой задачу пересказа всех исследований, тем более что в некоторых недавних работах такие обзоры имеются [Вадецкая, 1973; Дорж, Новгородова, 1975: Кадырбаев. Марьяшев, 1977 и др.]. К тому же ряд общих проблем изучения петроглифов сравнительно недавно был объектом специального критического рассмотрения в книге, статьях и рецензиях А.А. Формозова [Формозов, 1967; 1969 (I); 1969 (II); 1973 (II) и др.]. По некоторым вопросам автор согласен с А.А. Формозовым и поэтому, а также в целях экономии места и времени читателя нет нужды в их повторном рассмотрении. Относительно тех утверждений А.А. Формозова, которые представляются автору спорными или неубедительными, речь идёт в соответствующих разделах данной книги.
|