Д.Г. Савинов
Оленные камни в культуре кочевников Евразии.
// СПб: СПбГУ. 1994. 208 с. ISBN 5-288-01245-8
Глава V.
Изображения человека и его символика
на оленных камнях.
Оленные камни представляют собой антропоморфный образ, но изображение лица человека на них встречено всего несколько раз: в Монголии — Ушкийн-Увэр, Аргын бригада, Дунд сомон и некоторые другие изваяния со схематическим изображением человеческого лица (Новгородова, 1989, с. 183); на Алтае — Чуйский камень и Кызыл-Джар; в Туве — Черга; в Казахстане — Жангабыл и Маркаколь. В более западных районах распространения оленных камней подобные изображения неизвестны.
Особо выделяются две стелы с зооантропоморфными личинами (Бичикту-Бом на Алтае и Шом-Шум в Туве), формально не относящиеся к оленным камням, но, вероятно, имеющие отношение к раннему этапу их генезиса (Табл. XII, 1-3). В верхней части изваяния из Бичикту-Бом, отделённой специально сделанным «воротником» (возможно, изображение массивной гривны, как на некоторых скифских изваяниях), находится изображение человеческого лица с высоко поднятыми округлыми ушами (Кубарев, 1979, рис. 2, 2; 1988, рис. 72; табл. XV, 2). По данным Г.Н. Потанина, памятник был установлен с юго-восточной стороны от «чудской могилы», однако, по приведённому рисунку, видно, что это сооружение типа херексура (Потанин, 1885, с. 52, рис. 15). При доследовании этого памятника были обнаружены ещё три высоких менгирообразных стелы (причём высота одной превышала 4 м), очевидно, первоначально установленные в ряд. При этом одна из стел была «превращена в оленный камень, на котором, однако, кроме пояса и архаического чекана, других изображений не оказалось» (Кубарев, 1988, с. 88-90, рис. 73). Вопрос о синхронности этих рисунков с изваянием из Бичикту-Бом остаётся открытым, но вся ситуация — стоящие в ряд менгиры, в том числе с оленной «тематикой», с юго-восточной стороны от
(84/85)
херексура — напоминает оленные комплексы Монголии и Алтая (Юстыд). В урочище Шом-Шум на р. Хемчик в Туве также рядом были установлены две стелы, на одной из которых в верхней части находились три параллельных наклонных линии и какие-то неясные изображения; на другой посередине крупными выбоинами была нанесена зооантропоморфная личина с высоко поднятыми треугольными ушами. Последняя деталь — повышенное внимание к изображению ушей — прослеживается и на некоторых других оленных камнях Тувы: округлые уши показаны на изваянии у горы Черга, а на оленном камне из могильника Адыртей выделены рельефом на обеих сторонах камня, хотя само лицо отсутствует. Вероятно, это внимание не случайно, но объяснить его сейчас не представляется возможным.
Следует отметить, что в изобразительной традиции предшествующего времени звериные уши часто изображались на изваяниях окуневской культуры (Вадецкая, 1980, рис. 3 и сл.). Характерны они и для антропоморфных фигур в росписях Каракола (Кубарев, 1988, рис. 18, 21; табл. XIII, 3-5), которые В.Д. Кубарев связывает с изображением на стеле из Бичикту-Бом. Очевидно, эта традиция жила достаточно долгое время. На наиболее позднем из окуневских изваяний, найденном при раскопках поселения Торгажак на юге Хакасии, также показаны треугольной формы торчащие уши (Табл. XII, 6). Среди материалов могильника Улангом (чандманьская культура) представлены бронзовые бляшки с аналогичным оформлением человеческой личины (Табл. XII, 4). Высоко поднятые «звериные» уши изображены и на известных антропоморфных уздечных подвесках из Первого пазырыкского кургана (Грязнов, 1950, табл. XVIII, 1-4). Несмотря на выборочный характер этих наблюдений, они показывают, что зооантропоморфные образы, наряду с другими, играли определенное значение в идеологии ранних кочевников, что и нашло своё отражение на каменных стелах типа оленных камней.
Настоящие изображения человеческого лица на оленных камнях, типа Чуйского камня или Ушкийн-Увэра, крайне немногочисленны. Очевидно, они должны рассматриваться, в первую очередь, в сравнении с другими антропоморфными изображениями эпохи бронзы, что значительно расширяет возможности выявления истоков их формирования. Первостепенное значение при этом имеет определение иконографического канона, лежащего в основе антропоморфных изображений на оленных камнях. Наиболее чётко этот изобразительный канон проявился в изображении человеческого лица на оленном камне из Ушкийн-Увэра (Табл. XIII, 3). На нём показаны глубоко посаженные близко расположенные глаза, нависающий лоб, широкие скулы, удлинённая нижняя часть лица; на голове, по-видимому, одета мягкая круглая шапочка (Волков, Новго-
(85/86)
родова, 1975, рис. 3; Волков, 1981, табл. 79). Стилистически близки к нему, несмотря на некоторые индивидуальные особенности, антропоморфные изображения на оленных камнях из Аргын-бригады (Волков, 1981, табл. 90) и Дунд сомона (Nowgorodowa, 1980, Abb. 104; Волков, 1981, табл. 106), причём на оленном камне из Аргын бригады также показана округлая мягкая шапочка (Табл. XIII, 4), а на оленном камне из Дунд сомона невысоким рельефом выделена тяжёлая нижняя часть лица (Табл. XIII, 2). Что касается изображений на таких памятниках, как Чуйский камень и изваяние из могильника Жангабыл, то они явно передают тот же тип лица, но выполненный в более схематической манере. Судя по этим материалам, представления о данном антропоморфном образе были довольно устойчивы в среде создателей оленных камней. Истоки его уходят в глубину эпохи бронзы. Наиболее раннее из подобных изображений происходит из могильника Норовлийн уул (Монголия) и представляет собой изображение человеческого лица на линзообразной зашлифованной каменной пластине (Табл. XIII, 9). Детально проработаны брови; близко поставленные глаза, окружённые валиками; длинный прямой нос с расширяющимися ноздрями; небольшой миндалевидной формы рот (Волков, 1975, рис. 2). По мнению В.В. Волкова, лицо производит впечатление европеоидного типа (Волков, 1975, с. 78), хотя судить об этом трудно, так как его пропорции могут быть вызваны ограниченностью изобразительной плоскости самого предмета. Однако о неслучайности таких изобразительных приёмов свидетельствует то, что они же повторяются и на других антропоморфных изваяниях эпохи бронзы, имевших достаточно широкое распространение. Из Северной Монголии происходит чрезвычайно интересный памятник, открытый С.Г. Кляшторным, в Сайхан сомоне Булганского аймака. Он представляет собой квадратную вымостку, по углам которой были установлены четыре каменных изваяния (из них в настоящее время сохранилось три). Изваяния (точнее — гермообразные стелы) передают один и тот же тип человеческого лица — с низким нависающим лбом, близко поставленными глазами, длинным носом с расширяющимися ноздрями и тяжёлой нижней частью лица, в одном случае выделенной невысоким рельефом. Точная датировка этого памятника до проведения археологических раскопок затруднительна, однако его глубокая древность не вызывает сомнения. Приведённые материалы, несмотря на свою немногочисленность, показывают, что традиция создания определённого антропоморфного образа существовала в Монголии ещё до появления оленных камней и, таким образом, изваяния типа Ушкийн-Увэра уже как бы завершают этот ряд. Не исключено, что к изображениям этого же круга следует отнести и некоторые наиболее архаичные по технике исполнения каменные из-
(86/87)
ваяния без реалий; например, опубликованное А.Д. Грачом одно из изваяний Западной Тувы (Грач, 1961, рис. 7, 8), в близко посаженных глазах и грубой трактовке вытянутого лица которого улавливаются черты того же образа (Табл. XIII, 8).
В более северных районах аналогии ему мы находим в некоторых предметах мелкой пластики эпохи бронзы. Из них наиболее интересно изображение на каменном предмете (жезл?), найденном при случайных обстоятельствах на Западном Алтае (Кирюшин, 1991). На нём показаны близко поставленные глаза, прямой широкий нос, удлинённая нижняя часть лица и округлая мягкая шапочка (Табл. XIII, 10). Очевидно, такие же шапочки изображены не только на памятниках типа Ушкийн-Увэра, но и на некоторых других монгольских оленных камнях II и III типов (ОкМ, табл. 31, 69, 103). Более далекие аналогии изображениям такой же шапочки — известная фигурка конного «лыжника» на бронзовом ноже из Ростовкинского могильника около г. Омска (Матющенко, Синицына, 1988, рис. 7) и голова каменной скульптуры из Гордиона (Фригия), привлечённой Н.Л. Членовой в качестве аналогии оленным камням (Членова, 1984, рис. 19). По своим стилистическим особенностям алтайская фигурка сближается с монгольскими изваяниями и отличается от каменной скульптуры Урало-Иртышского междуречья, относящейся к культурам самусьско-сейминского круга. Можно также отметить определённое сходство между ней и каменными фигурками из Акмолинской области и из Саразма (Зеравшан), появление которых В.Г. Шкода связывает с «выходцами с севера» (Шкода, 1992, с. 59).
Однако наиболее выразительные параллели прослеживаются по материалам окуневской культуры Минусинской котловины, которые, благодаря своему компактному расположению, разнообразию форм изобразительной деятельности и высокой степени изученности, сконцентрировали отличительные черты данного изобразительного канона в наибольшей степени (Вадецкая, 1967; 1980). Несмотря на различия в размерах, материале (кость, стеатит, твёрдые породы камня), видах искусства (каменная скульптура, гравировки, мелкая пластика), внешнем оформлении (монументальные стелы, небольшие стерженьки-амулеты, костяные пластины) и назначении (ритуальные памятники, обереги и т.д.), значительное количество антропоморфных изображений окуневской культуры передают совершенно определённый тип лица. Для него характерны близко поставленные глаза, длинный нос, широкие скулы и подчёркнуто удлинённая нижняя часть лица, создающие устойчиво повторяющийся образ, скорее всего, женского персонажа. Особенно ярко этот образ представлен на костяных пластинах, получивших по месту первых находок название «абаканских»;
(87/88)
на стеатитовых стерженьках-амулетах и на каменной плите, известной под названием Усть-Есинская Кыс-Таш (Вадецкая, 1967, табл. 2, 14-16). Несмотря на некоторую стилизацию, запечатлён он и на окуневских изваяниях с мифологическими персонажами (Вадецкая, 1980, табл. XXXVI-XXXVII и сл.). Хронологически изображения окуневской культуры могут быть одновременны с рассмотренными выше изваяниями из Монголии, хотя сказать что-либо определённое в этом отношении трудно (Табл. XIII, 5, 6, 11).
Было бы крайне интересно дать оценку рассмотренных выше изображений эпохи бронзы, окуневской культуры и на оленных камнях, с точки зрения их антропологической характеристики. Однако, насколько можно судить, антропологический состав населения, проживавшего на территории, откуда происходят эти памятники, был чрезвычайно сложным, и имеющихся материалов для подобного рода сопоставлений явно недостаточно. Не менее сложен вопрос об антропологической характеристике того обобщённого образа, который лежит в основе изобразительного канона, характерного для антропоморфных оленных камней. Некоторые из отмеченных особенностей (миндалевидная форма глаз и широкие скулы) являются признаками монголоидности. Возможно, что намеренное подчёркивание широких скул явилось причиной выделения зауженной нижней части лица, закрепившегося в качестве определённого стилистического приёма. Другие особенности (круглые глаза, длинный прямой нос) сближаются с признаками европеоидности. Неизвестно и внутреннее содержание загадочного персонажа с тяжёлой нижней частью лица, сумрачно смотрящего близко и глубоко посаженными глазами из глубины монгольских степей. Но то, что этот образ сохранял своё значение столь длительное время, свидетельствует о единстве мировоззрения его создателей и устойчивости данной изобразительной традиции в эпоху бронзы на весьма обширной территории — от Средней Азии до глубин Восточной Монголии. При этом обращает на себя внимание, что все приведённые выше группы изображений происходят из разных районов и, следовательно, могли существовать относительно одновременно, образуя тот единый по своим изобразительным средствам субстрат, наследником которого явились антропоморфные изображения на оленных камнях.
Особого внимания в плане раннего этапа генезиса оленных камней заслуживают памятники окуневской культуры. Как уже говорилось, мнение о возможной связи оленных камней с изваяниями окуневской культуры высказывали многие исследователи (В.Д. Кубарев, М.А. Дэвлет, Д.Г. Савинов, М.Л. Подольский и др.). Действительно, это ближайшие к ним статуарные изображения со сложной изобразительной символикой, некоторые элементы которой прослеживаются и на олен-
(88/89)
ных камнях. Однако различия между ними всё же оказываются значительно большими, чем отдельные черты сходства. Окуневские изваяния с их солярными знаками, зооантропоморфными личинами, бычьими рогами и солнечными «коронами», изображениями змей, хищников и т.д. представляют уникальным образом сохранившийся феномен воплощения древнейших тотемических мифов Южной Сибири. В этом отношении духовный «мир» окуневских изваяний эпохально отличен от «мира» оленных камней. Однако имеется целый ряд объединяющих их особенностей. Так же как и оленные камни, некоторые окуневские изваяния были расположены рядами и ориентированы узкими гранями в восточном направлении. Исследованные Л.Р. Кызласовым сооружения, на которых были установлены окуневские изваяния, так же как и выкладки у оленных камней, содержат остатки жертвоприношений — фрагменты керамики, золу, уголь, кости животных, отдельные каменные изделия и т.д. (Кызласов, 1986, с. 87-135). Правда, вероятно, отличалось назначение этих приношений: в окуневской культуре, судя по всему, они предназначались изваяниям, олицетворявшим наиболее значимые мифологические персонажи; в оленных комплексах сами изваяния, скорее всего, служили посредниками для передачи этих символов ценностей в «верхний мир». Поэтому, вопреки утверждению некоторых исследователей (Подольский, 1987, с. 127-129), в окуневских изваяниях нет столь явного отражения идеи зонального деления плоскости камня, которая характерна для большинства оленных камней. Однако сама композиция памятников оказывается достаточно близкой и могла быть воспринята создателями оленных камней от носителей древней окуневской традиции.
На первый взгляд простая констатация такой связи может вызвать возражение, так как окуневские изваяния представляют достаточно локальное, характерное для Минусинской котловины, явление, т.е. распространены в единственном, пожалуй, районе степной Евразии, где как раз неизвестны оленные камни. Однако имеющиеся в настоящее время материалы археологических раскопок в Туве позволяют ответить на возможность такой связи утвердительно. В первую очередь в этом отношении заслуживает внимания гипотеза о длительном, вплоть до раннескифского времени, переживании в Туве традиций окуневской культуры, основанная на стратиграфических данных многослойной стоянки Тоора-Даш в Саянском каньоне Енисея (Семёнов, 1984; 1992, с. 42-50, табл. 31-34). «Не исключено, — считает В.А. Семёнов, — что дериваты окуневской культуры могли сохраниться вплоть до скифского времени, ранний этап которого, согласно датировке Аржана, относится к VIII или даже IX в до н.э.» (Семёнов, 1984, с. 261). На материалах раскопок погребальных памятников А.М. Мандельштам пришёл к выводу, что с наследием окуневской культуры
(89/90)
могут быть связаны погребения в каменных ящиках, получившие широкое распространение в Туве в раннескифское время (Мандельштам, Стамбульник, 1980, с. 53-54; Мандельштам, 1983, с. 7-8). «Очевидно, — отмечает А.М. Мандельштам, — перед нами истоки традиции, сохранившейся на протяжении почти двух тысячелетий» (Мандельштам, 1983. с 8). Эти и некоторые другие материалы свидетельствуют о длительном существовании памятников окуневского типа в Туве и распространении их традиций с севера на юг, т.е. из области существования окуневских изваяний в область распространения оленных камней.
Как изобразительное выражение этих процессов можно рассматривать в первую очередь иконографические особенности антропоморфного образа на оленных камнях. В этом же свете отдельные, хотя и немногочисленные, совпадения между деталями оформления окуневских изваяний и оленных камней представляются не случайными, а вполне закономерными. Так, форма «Г»-образного изогнутого оленного камня из Аргын бригады в Монголии (ОкМ, табл. 90) удивительным образом напоминает одно из окуневских изваяний в Хакасии, где изображение лица также помещено на торцевой части камня (Вадецкая, 1980, табл. XLVIII, 96). Такое совпадение единично, но оно показывает, что сама форма камня избрана не случайно, так как она уже была известна (и каким-то образом себя оправдала) носителям предшествующей культурной традиции. На том же изваянии из Хакасии, как и на некоторых других памятниках окуневской культуры, показаны двойные кольчатые серьги, вероятно, имевшие такое же значение, как и изображения серёг на оленных камнях. Указанные параллели позволяют предполагать, что носители традиций окуневской культуры проникали на территорию Центральной Азии, и, следовательно, вместе с ними могла распространяться идея создания специальным образом оформленных жертвенников с вертикально установленными стелами с антропоморфными изображениями — исходная основа для понимания семантики оленных камней.
Следует отметить, что рассмотренные выше антропоморфные изображения, выполненные в определенном изобразительном каноне, характерны главным образом для оленных камней I типа. Что касается оленных камней II типа, то они здесь встречены только дважды: на Чуйском оленном камне (Табл. XIII, 1) и на одном из оленных камней из Хубсугольского аймака (Табл. XIV, 1). В последнем случае схематическое изображение человеческого лица нанесено в верхней части стелы в комбинации с наклонными параллельными линиями, не характерными для оленных камней I типа (ОкМ, табл. 92, 3). Вероятно, в этом сочетании можно видеть такое же смешение разных традиций, какое было отмечено выше для
(90/91)
группы оленных камней с реалистическими и стилизованными фигурами животных.
На абсолютном большинстве оленных камней восточного ареала II и III типов в верхней части на узкой стороне нанесены три (реже — две) наклонные параллельные линии, символизирующие изображение человеческого лица. Случаи отклонения от этой схемы единичны: например, 5 наклонных линий на оленном камне из могильника Халыр в Южной Туве (Плотников, Худяков, 1987, рис. 1, 3) или три вертикальные параллельные линии, изображенные рядом с кинжалом на боковой стороне Чуйского оленного камня (Кубарев, 1979, табл. 1; 1979а, рис. 1). Для всех оленных камней I типа изображения наклонных параллельных линий не характерны. В «смешанной» группе памятников иногда встречаются одна или две наклонные линии (ОкМ, табл. 94, 105). На оленных камнях западного ареала, там, где подобные изображения имеются, нанесены, как правило, две наклонные параллельные линии (Гумаровский, Усть-Лабинский и Зубовский оленные камни). Очевидно, что традиция нанесения наклонных параллельных линий, символизирующих лицо человека, была характерна для оленных камней II и III типов. При этом наиболее полная комбинация состояла из трёх линий, которая, очевидно, трансформировалась по мере удаления от центра сложения этой традиции.
В работе 1977 г. нами было высказано предположение о том, что таким образом передавалось лицо мертвого человека, точнее — знак отрицания, граница между живыми и мертвыми, которую не могут переступить ни родственники покойного, ни душа умершего человека (Савинов, 1977, с. 128). В дальнейшем это предположение подтвердилось находками наскальных рисунков во Внутренней Монголии (Иньшань), на которых изображены череповидные личины с аналогичными линиями на лбу (Табл. XIV, 2). Анализируя их, М.А. Дэвлет отметила, что «эти линии на личинах-масках, изображающих лица покойников, вероятно, должны были оградить живых от нежелательного общения с обитателями потустороннего мира — умершими сородичами. Во всяком случае представляется очевидным, что знаки в виде трёх параллельных косых линий на петроглифах и на оленных камнях семантически однородны. По всей вероятности, они отражали реально проведенные линии на лицах покойников и связаны с культом умерших предков» (Дэвлет, 1989; 1990, с. 237, рис. 1). Очевидно, в этом круге представлений следует искать и объяснение семантики антропоморфного образа на оленных камнях I типа. В таком случае мы имеем две параллельно существующие традиции передачи образа умершего: одна — собственно антропоморфные изображения (для оленных камней I типа); другая — символические обозначения человеческого лица (для оленных камней II и III типов).
(91/92)
Интересно, что подобная символика сохраняется в Сибири и в более позднее время. Так, на лице Мало-Есинского изваяния таштыкского времени из Хакасии (Кызласов, 1955, рис. 58; 1960, рис. 61, 1) наискосок через левую щёку прочерчен глубокий желобок, по мнению А.Н. Липского, «возможно, передающий след ранения, которое могло быть на лице женщины, послужившей оригиналом барельефа» (Липский, 1955, с. 161). Однако это объяснение в свете других аналогий, которые существуют между таштыкскими изваяниями и оленными камнями (Савинов, 1981, с. 237-242), вряд ли приемлемо. Ту же особенность отмечает С.В. Киселёв на некоторых погребальных таштыкских масках, как «намеренное придание раскосости глазам с помощью прорези, нанесённой наискось на выпуклость век» (Киселёв, 1951, с. 456). Наклонные параллельные линии неоднократно встречены на бронзовых личинах кулайской культуры в Западной Сибири, имеющих, несомненно, культовое назначение (Чиндина, 1984, рис. 34, 35). Из них наиболее показательно антропоморфное изображение из Новообинцевского клада на Северном Алтае, на котором показаны две параллельные наклонные линии, пересекающие лицо мифологического персонажа (Бородаев, 1987, рис. 2, 1). Очевидно, во всех этих случаях мы имеем адекватное отражение одной и той же традиции, начало которой восходит к символике оленных камней (Табл. XIV, 3-5).
Только дважды из всей серии опубликованных оленных камней встречено изображение полной фигуры человека. Первое — это оленный камень из Ортаа-Тей в Туве, на котором изображен обернувшийся всадник, стреляющий из лука в сторону крупной решётчатой фигуры, около которой изображены также горные козлы и кабаны (Кызласов, 1979, рис. 29); второе — один из оленных камней Булганского аймака в Монголии, где среди других изображений нанесена фигура стоящего человека с поднятой рукой. От него вправо, в сторону фигур стилизованных оленей, отходит короткая горизонтальная линия, возможно, метательное орудие (ОкМ, табл. 51). Оба памятника относятся к типологически ранним формам оленных камней (Ортаа-Тей — тип II, подтип 1; оленный камень из Булганского аймака — тип I, подтип 1), а по характеру композиции ближе к наскальным изображениям, чем к оленным камням.
На основании сказанного можно сделать несколько предварительных выводов:
1. Особое отношение к антропоморфному образу существовало в Центральной Азии и Южной Сибири задолго до появления оленных камней. Спорадическое появление подобных изображений на оленных камнях можно рассматривать как дань предшествующей традиции.
2. Зооантропоморфные личины на оленных камнях, скорее
(92/93)
всего, отражают наиболее ранний пласт представлений, связанных с мифологизацией этого образа, возможно, имеющего глубокие (тотемические?) истоки.
3. Антропоморфные изображения на оленных камнях I типа, по всей видимости, связаны с наследием окуневской культуры, что подтверждается как их иконографическими особенностями, так и условиями нахождения окуневских изваяний и оленных камней I типа, представляющих в близком археологическом контексте памятники ритуального назначения.
4. На оленных камнях II и III типов вырабатывается своя, отличная от оленных камней I типа символика изображения человеческого лица в виде наклонных параллельных линии, продолжавшая сохранять своё значение и в более позднее время.
|