А.Е. Рогожинский
Удостоверительные знаки-тамги кочевников нового времени и средневековья в горных ландшафтах Семиречья, Южного и Восточного Казахстана.
Многовековая традиция тамгопользования средневековых кочевников и номадов нового времени (XVII — начала XX в.), обитавших на землях современного Казахстана, лишь недавно обозначилась в отечественной науке как особая тема историко-археологических исследований. Несмотря на то, что тема эта имеет глубокие корни в благодатной почве дореволюционной российской и советской исторической науке и этнографии [Аристов 2003: 7-98; Соколов 1904; Востров, Муканов 1968: 23-56.], казахстанские исследователи на этом пути делают свои первые самостоятельные шаги [Досымбаева 2006: 54-55, 86; Самашев З., Базылхан, Самашев С. 2010; Рогожинский 2010]. Поскольку инициатива на сей раз принадлежит археологам, обратившимся к интерпретации столь специфичного вида исторических источников, проблемы методологического плана сразу приобрели актуальность.
Делом будущего остаётся историографический анализ новейших работ по данной тематике; здесь же уместно отметить «родство» многих авторов с традиционной школой петроглифоведения, из которого в исследование удостоверительных знаков-тамг привносятся не только апробированные приёмы документирования, но и принципы типологии, датировки, культурной атрибуции и даже семантической интерпретации символических изображений. Соответственно возможности использования как исторического источника вырванных из многокомпонентного контекста изображённых на скалах знаков снижаются до уровня тривиальных заключений об их формальном сходстве и отличиях, о принадлежности к единой исторической эпохе и этнокультурной среде. При этом, как и в интерпретации наскального искусства, акцент смещается в сторону априорной констатации преемственности семантики и универсальности функций родоплеменных знаков кочевников I-II тыс. н.э. на территории Казахской степи.
Другой круг проблем исторического анализа данного вида источников связан с незавершённостью в своё время сбора первичного этнографического материала по родословию казахов южного региона и разнообразию их клановых знаков. Сегодня на утрату изустного знания в памяти нескольких советских поколений наслоились неполнота и ошибочность сведений «старых востоковедов» XIX века, на которых расцветает национальное мифотворчество современной эпохи. Идентификация казахских родоплеменных тамг и выделение их среди множества воспроизведённых на скалах разновременных знаков становятся для современных исследователей непростой задачей. Отдельные авторы, введенные порой в заблуждение устаревшими данными, почерпнутыми из общедоступных литературных источников, относят наскальные изображения казахских тамг к древнетюркской эпохе [Досымбаева 2006: рис. 20, Жайсан, 2, Мерке, 3; два фото справа внизу на с. 86; Самашев З., Базылхан, Самашев С. 2010: рис. 107, 109 (внизу)], и проблема исторического изучения средневековых памятников региона ещё более усложняется.
В сложившейся ситуации кропотливая работа с архивными документами и другими письменными источниками неизбежно должна предшествовать интерпретации полевых материалов [Рого-
(217/218)
жинский 2010: 101-115, рис. 1-6]. В равной мере это относится к петроглифам-знакам, оставленным монголоязычными кочевниками позднего средневековья и нового времени, изучение которых тоже вынужденно опирается, главным образом, на сохранившиеся материалы архивов [Авляев 1994: табл. 1-7]. Наконец, для идентификации удостоверительных знаков клановых групп, входивших в состав неустойчивых территориально-политических объединений раннего средневековья и домонгольского времени, сегодня недостаёт исторических источников; одним из видов таковых служат памятники рунической эпиграфики, нередко сопровождаемой изображениями тамг, но систематическое их выявление и регистрация в горно-степных ландшафтах страны — основном ареале расселения кочевников — в Казахстане только начинается [Рогожинский 2010; Кызласов 2010: 345-346; Рогожинский, Кызласов 2011: 330-333].
В основу данной статьи положены полевые материалы, собранные автором в 2003-2010 гг. в ходе археологических разведок и документирования многих местонахождений петроглифов Семиречья, Южного и Восточного Казахстана. Имеющиеся материалы не равноценны по полноте изученности археологического и историко-этнографического контекстов культурных ландшафтов, с которыми петроглифы-тамги связаны своим местонахождением; наибольшей репрезентативностью обладает коллекция петроглифов-тамг из Западного Семиречья (Чу-Илийские горы), где на протяжении ряда лет проводились регулярные поиски, охватившие значительную часть области. Весомую долю в созданном банке данных по тамгам составляют документальные материалы из фундаментальных архивных хранилищ Казахстана (ЦГА РК), Узбекистана (ЦГА РУз) и России (Научный архив ИИМК РАН), сохранившие сведения о местонахождении и облике отдельных памятников, ныне утраченных или пока не обследованных повторно. В основе идентификации родоплеменных знаков казахов Старшего и Среднего жузов лежит специальное изучение подлинных документов XIX — начала XX в., проведённое автором в 2007-2009 гг. в фондах ЦГА РК; на эти уточнённые данные об истинном начертании казахских тамг сегодня опирается историческая интерпретация имеющихся знаков-петроглифов (рис. 1). Безусловно, собранные и систематизированные материалы остаются пока не достаточными для окончательных выводов о значении клановых знаков, игравших на протяжении веков важную роль в жизни кочевников, но они дают повод по-новому представить некоторые стороны этой проблемы.
Рис. 1. Сравнительная таблица основных библиографических источников и данных архивных документов XIX в. по тамгам казахов Старшего жуза.
(218/219)
Памятники наскального искусства являются особым видом культурных ландшафтов, в которых петроглифы участвуют в организации освоенного человеком природного пространства. Поскольку условия экологической среды и способы её культурно-хозяйственного освоения не оставались на протяжении длительного времени одинаковыми, следует предполагать также изменение функций и общественной значимости наскальной изобразительной деятельности, которое находит отражение в трансформации репертуара и в топографии петроглифов разных эпох. Появление и распространение письменности видоизменило в определённый момент способ коммуникации обитателей степей посредством создания в пространстве освоенного ландшафта нарративных текстов-сигналов. Параллельно со времени выделения коллективной (родовой) и индивидуальной (семейной) собственности развивалась система удостоверительных знаков-тамг, коммуникативная функция которой реализовывалась наряду с другими также через канал наскального творчества. Разумеется, сказанным не исчерпывается характеристика феномена наскального искусства Центральной Азии, но этого тезиса достаточно, на мой взгляд, для обозначения исторического места и роли клановых знаков номадов средневековья и нового времени изучаемого региона. Ретроспективный анализ имеющихся источников позволяет уловить сходство и отличия разновременных тамг кочевников в пространственной локализации и, вероятно, исторической обусловленности их появления в ландшафтах Семиречья, Южного и Восточного Казахстана.
Казахское наскальное искусство XVIII — начала XX в. представляет позднейший этап развития традиционного творчества скотоводов-кочевников и наряду с унаследованными от древних времён качествами, характеризующими преемственность в технике, форме и отчасти — в содержании создаваемых гравюр, отличается своеобразием и этнической узнаваемостью. В целом наскальное искусство казахов нового времени мало связано с религиозным культом и по содержанию являлось глубоко «светским», народным, обращённым к повседневной реальности кочевого быта, героико-эпическому прошлому и исторической современности. На этом этапе неотъемлемой частью наскального творчества стало создание камнеписных текстов-«автографов» или «аннотаций», часто сопутствовавших фигуративным изображениям или самостоятельно выступавших как функциональный эквивалент родоплеменных удостоверительных знаков (тамга/танба). И те, и другие — тексты и тамги, требуют специального изучения, которое, в свою очередь, открывает большие возможности для определения датировки, этнокультурной идентификации и историко-культурной интерпретации поздних петроглифов.
В некоторые моменты истории изобразительная наскальная деятельность кочевников нового времени приобретала сугубо прагматическое значение, сохраняя в своем репертуаре лишь удостоверительные знаки-тамги и автографические надписи. Особую категорию памятников такого типа образуют скопления наскальных изображений родоплеменных знаков, которые обозначаются в тюркоязычной части Центральной Азии общим наименованием «тамгалытас», или «танбалытас»; впрочем, топоним «тамгалы/танбалы» нередко распространяется на местонахождения древних петроглифов, где знаки-тамги малочисленны или вовсе отсутствуют.
Одним из известных памятников является Тамгалытас в низовье р. Сарысу, на южном берегу соленого озера Тамгалы-туз в северо-западной оконечности пустыни Бетпакдала. Первые сведения о «камне Тамгалытас» как о крупном скоплении различных родовых тамг собраны русскими исследователями ещё в 1870-1880-х гг. [Иванин 1875; Шмидт 1894: 59-60.]. В 1895 г. Тамгалытас обследовали Л.И. Кузнецов, военный врач г. Акмолинска, и Хасан Бекхожин, переводчик Атбасарского уезда, который сделал фотографический снимок камня, зарисовал знаки и посетительские надписи, сопроводив некоторые из них переводом [ЦГА РУз. ЦГА РУз. И-1. Оп. 16. Д. 755; И-1. Оп. 16. Д. 911. Л. 227 и об.; Кузнецов 1929: 123-124]. В советское время памятник обследовался в 1936 г. геологом К.И. Сатпаевым, а в 1946 г. археологической экспедицией под руководством А.Х. Маргулана [Сатпаев 1941: 69; Маргулан, Агеева 1948: 131; Маргулан 1997: 36-37; Маргулан 2003: рис. 361]. На основе собственного произвольного изменения и истолкования перевода Х. Бекхожиным одного из текстов * [1] А.Х. Маргулан предположил, что «в надписи сообщается об историческом событии, о важном синклите, о провозглашении на нём особого народа под древним именем казак (XV в.)» [Маргулан. 1997: 36-37].
(219/220)
В настоящее время камень Тамгалытас сильно разрушен, и на обломках песчаника сохранились лишь отдельные знаки и арабографичные надписи-автографы на тюрки, старейшие из которых датируются специалистами началом XIX в. * [2] Выделяется серия тамгообразных знаков, относящихся, по-видимому, к средневековью; среди них численно преобладают знаки в виде двух параллельных линий, сопоставимые с кыпчакской тамгой. Поздние казахские надписи тоже часто сопровождаются тамгой «косалеп» племени кыпшак, в том числе эпитафия на одной из могил расположенного вблизи небольшого некрополя. Вместе с поздними надписями встречаются и другого вида знаки, идентифицируемые как тамги казахских родов Среднего (уак) и Младшего (шомекей, адай, жагалбайлы) жузов.
Немаловажную роль в возникновении Тамгалытас, как почитаемого объекта межплеменного значения, по-видимому, сыграло расположение памятника на узловом участке традиционных маршрутов кочевий и путей сообщений, пролегавших вдоль границы пустынь Мойынкум и Бетпакдала из западной части Сары-Арки к горам Каратау и долинам рек Сырдарьи и Таласа. Здесь же вдоль низовий Сарысу со второй половины XVIII в. складывалась неустойчивая пограничная линия расселения казахских родов Среднего и Младшего жузов [Востров, Муканов 1968: 144-149]. Обширные осенне-весенние пастбища этих мест ещё в конце XIX в. вызывали между казахами Казалинского и Атбасарского уездов затяжные споры, доверенным лицом в которых от рода баганалы племени найман и выступал многие годы Х. Бекхожин, обследовавший Тамгалытас. Сложению традиции почитания Тамгалытас в новое время предшествовала история заселения этих территорий средневековыми кочевниками, образование племенных союзов и государств огузов и кипчаков, а вместе с тем, вероятно, появление в степи подобных собраний родоплеменных знаков, высеченных навеки в камне. Народные предания казахов этимологизировали собрание древних тамг на камне Тамгалытас, соединив в себе понимание его особой этнополитической значимости, культовое почитание предков и приверженность древней традиции наскального изобразительного творчества.
Собрания казахских тамг известны также на Манкыстау, в Каратау, а также в Тарбагатае, где в урочище Молдажар на западных отрогах хребта недавно зафиксирована своеобразная серия родоплеменных знаков и султанских тамг второй половины XVIII в. [Рогожинский 2010: 120-122, рис. 3: 1-4.]. Тамги сгруппированы в определённом порядке на нескольких камнях, расположенных недалеко друг от друга. На трёх камнях вместе изображены по две-три султанские тамги, а на пологой седловине горы находится ещё один крупный плоский камень, на котором между древними рисунками запечатлены шесть других знаков, идентифицируемых как тамги разных племён и родов Среднего (аргын, найман) и Старшего (албан, суан) жузов.
Сочетание родовых знаков разных племён двух жузов в данном регионе весьма примечательно: вероятно, их совместное нахождение связано с каким-то значимым историческим событием и документирует определенную этнокультурную и политическую ситуацию, которая могла иметь место во второй половине XVIII в. Именно в этот период, по сведениям источников, вскоре после разгрома Джунгарского ханства, земли к юго-западу от «камня Тарбагатая» были заняты казахами некоторых племён Старшего жуза (албан, суан, шапырашты и канлы), кочевавшими наряду с родами Среднего жуза в Алакульской котловине и окружающих её горах [Андреев 1998: 74-77; Аристов 2001: 439-441]. Одновременно на землях, расположенных к северу от водораздела гор Тарбагатай, происходило расселение казахов Среднего жуза — аргынов и найманов. Возможно, серия разнотипных тамг из Молдажара относится к историческому моменту, когда западная часть Тарбагатая на короткое время стала смежной территорией кочевания казахских племён обоих жузов, и размежевание их кочевий становилось важной социально-политической задачей казахских султанов-правителей и родоначальников.
Обычай создания в подобных случаях наскальных изображений тамг, удостоверявших в пограничных урочищах территориальные права договаривающихся сторон, хорошо известен у казахов из письменных и этнографических источников. Одно из таких свидетельств содержится в документе 1848 г., относящемся к переписке с российской администрацией султанов и биев Среднего и Старшего жузов по поводу права владения летними и зимними кочевками в Семиречье: «На Или находится известный камень Тамгалы-Таш, на котором Аблай-хан и султан Абулфеиз положили тамгу
(220/221)
(знак подписи, или знак, употребляемый вместо клейма) в удостоверение, что та сторона должна принадлежать уйсуновцам, а здешняя — наймановским волостям» [ЦГА РК. Ф. 374. Оп. 1. Д. 2097. Л. 5-6об.].
Широкое распространение у казахов обычая отмечать своими тамгами родовые территории и одновременно — глубоко прагматичное, утилитарное назначение создававшихся на скалах удостоверительных знаков, демонстрируют многочисленные примеры нахождения тамг в разных регионах страны. Однако условия применения тамг как маркёров родовой собственности не были едиными везде для реализации функций удостоверительных знаков.
В Семиречье практически невозможно встретить наскальные изображения казахских тамг, датирующиеся ранее середины — второй половины XIX в.; крайне редко они встречаются на камнях могильных сооружений, предположительно относящихся ко времени реколонизации края во второй половине XVIII в., после гибели Джунгарского ханства. В то же время, большое количество изображений родоплеменных знаков наряду с арабографичными надписями-«автографами» и наскальными рисунками создаётся в последней трети XIX столетия [Ерофеева, Аубекеров, Рогожинский и др. 2008: 123-125, рис. 50]. Особенно многочисленные серии надписей и петроглифов происходят из Западного Семиречья и левобережной части среднего течения р. Или. Характерной особенностью здесь является локализация казахских тамг преимущественно у стационарных зимних стоянок, на окружающих скалах, нередко отмеченных присутствием древних и средневековых гравюр. Среди последних тоже имеется много удостоверительных знаков кочевников древнетюркского (VI-VIII вв.) и домонгольского времени (IX-XII вв.), сопровождающихся выразительными композициями петроглифов, а иногда и рунической эпиграфикой.
Соседство на скалах родоплеменных знаков средневековых номадов и казахов XIX в. отражает, вероятно, культурную преемственность в сфере традиционного землепользования и норм кочевого права. Сопоставление условий массового распространения наскальных изображений тамг в средние века и новое время становится особенно перспективным в виду хорошей обеспеченности позднего периода письменными источниками и открывает возможность для экстраполяции на средневековые памятники основных выводов, касающихся причин широкого распространения практики создания удостоверительных знаков во второй половине XIX в.
Тамги казахов зафиксированы во многих пунктах центральной и южной части Чу-Илийских гор; они, как правило, приурочены к местам стоянок, отчётливо различимы на местности, словно выставлены напоказ, и выступают самостоятельным элементом в репертуаре наскального творчества этого времени. По находкам русского фарфора и монет датировка большинства стоянок с остатками каменных или сырцовых стационарных построек определяется последней третью XIX — началом XX в.
Наиболее распространённым в юго-западных, центральных и северных районах Чу-Илийских гор является знак в виде окружности с перекрестием внизу, который идентифицируется здесь как племенная тамга сарыуйсынов и дулатов. В отдельных случаях изображена тамга рода ботпай, представляющая разновидность основной тамги племени дулат. В юго-восточной части гор зафиксированы также тамги племени шапырашты в форме равнобедренного треугольника («тумар»). Местонахождение пунктов, где найдены тамги разных родов Старшего жуза, совпадает с границами волостей Верненского уезда, образовавшихся после административной реформы 1868 г. При этом у зимовок, расположенных в урочищах на внутренней территории прежних волостей, родовые тамги встречаются крайне редко. Вместе с тамгами на скалах иногда присутствуют именные надписи — в отдельных случаях с указанием даты (1869 г. в Серектас, 1882 г. в Тамгалы). Таким образом, обозначение мест постоянных зимовок родовыми знаками и именными надписями обусловлено исторической ситуацией, связанной с учреждением Семиреченской области (1868 г.) и образованием в последней трети XIX в. относительно устойчивых границ расселения казахских родов в пределах административных волостей [Рогожинский 2010: 118-120]. Узкая датировка и локализация большинства зафиксированных тамг выдвигают вопрос о причинах быстрого и массового их распространения в данный период; важнейшей явилась, по-видимому, земельная теснота.
Обострение в конце XIX в. земельной тесноты в западной части Семиречья обусловлено относительным перенаселением и ростом поголовья скота, происходивших на фоне увеличения числа осёдлых земледельческих поселений в предгорной зоне Северного Тянь-Шаня, ограничения доступа казахов-кочевников к высокогорным летним пастбищам и сокращения пастбищных угодий в пределах административных территорий [Аристов 2003: 347-359; Ерофеева, Аубекеров, Рогожинский и др. 2008: 147-149, 227-261]. Усилившаяся в связи с этим борьба кочевников за лучшие зимние стойбища, в свою оче-
(221/222)
редь, стала причиной массового создания родоплеменных знаков и надписей-«автографов» вдоль границ волостей для удостоверения прав родовой земельной собственности и семейной собственности на постоянные зимовки (кыстак). В меньшей степени эти явления затронули хозяйственный уклад казахов северо-восточных районов Семиречья, где демография и структура расселения кочевого и земледельческого населения при иных географических условиях существенно отличались. Поэтому, например, в Джунгарском Алатау количество наскальных изображений казахских тамг оказывается невелико в сравнении с левобережной территорией Заилийского края.
В Южном Казахстане более распространенным способом удостоверения прав владения было создание именных надписей, что, возможно, объясняется сравнительно высоким уровнем грамотности населения Туркестана. Среди казахских петроглифов-тамг в Каратау известны относительно ранние изображения, датирующиеся не позднее XVIII в.; их локализация не имеет строгой связи с местонахождением стоянок. Так, в Сауыскандыксае на приметной скале у горного ручья сохранилось изображение тамги в виде шеста-бакана рода баганалы племени найман Среднего жуза рядом с изображениями ружей на сошках, некоего круглого предмета с изысканной орнаментацией (возможно, щита), фигурой верблюда и сценой копуляции лошадей. Такие примеры раскрывают сходство по местонахождению и контексту ранних гравюр казахских тамг с традицией сопровождения удостоверительными знаками фигуративных изображений, повсеместно зафиксированной как особенность раннесредневековых петроглифов Центральной Азии.
Особую группу образуют казахские тамги, связанные своим месторасположением не со стоянками, а с водными источниками, колодцами. В 1897 г. известный семиреченский археолог и краевед Н.Н. Пантусов в юго-восточных отрогах Чу-Илийских гор зафиксировал у колодца Танбалы-кудук выбитые на скале или сделанные краской два рисунка, представлявшие собой изображения тамги рода ботпай и племенной тамги дулатов или сарыуйсынов [НА ИИМК РАН. РА. Ф. 1. 1896 г. Д. 230. Л. 42-43; Пантусов 1899: 62-67]. В юго-восточной части Семиречья, в долине р. Кеген, в 1900 г. им же сделан фотоснимок скалы [НА ИИМК РАН. РА. Ф. 1. 1901 г. Д. 2. Л. 122; Пантусов 1901: 133-134] с тибетскими молитвенными надписями, с тамгами казахов племени албан и его родового отделения алжан. Надписи относятся к концу XVII — середине XVIII в.; их создание связано с почитанием ойратами минерального источника-арасана, струящегося из-под скалы. Позднее, в 1870-е гг., в ходе длительной борьбы за обладание здешними высокогорными пастбищами казахи-албаны и кыргызы вытеснили калмыков с их прежних кочевок, и с 1882 г. эти земли окончательно отошли к владениям албанов Джаркентского уезда. Ко времени этого внутреннего размежевания и относятся казахские тамги на скалах Кегенского арасана [Рогожинский 2010: 477-478].
Ойратские тамги никогда прежде не привлекали внимание казахстанских исследователей; более того, их правильная идентификация вызывает затруднения у знатоков наскального искусства, например, принимающих специфичное изображение зюнгарской (джунгарской) джанхан-тамги за гравюру колесницы эпохи бронзы [Байпаков, Марьяшев 2004: 8, фото 116]. Между тем, столетний период обитания западно-монгольских племён на значительной части современной территории Казахстана и Кыргызстана отмечен многочисленными памятниками культовой и фортификационной архитектуры, монументального искусства и другими недвижимыми объектами культуры, в том числе эпиграфикой и наскальными изображениями удостоверительных знаков-тамг [Ерофеева 2009: 27-47]. Правда, число последних сравнительно невелико, но они известны и на востоке страны, и в Семиречье.
Определение закономерности расположения ойратских тамг в археологическом ландшафте затрудняет пока слабая изученность памятников этой эпохи (XVII — первая половина XVIII в.). Однако известные примеры позволяют заметить сходство основных принципов расположения джунгарских тамг и клановых знаков казахов в последующий период. Тамги разных отоков торгоутов известны в Семиречье (Тамгалы) и Восточном Казахстане (Койтубек, Даланкара), где они выбиты на скалах рядом со стационарными стоянками, которые позже использовались казахами XIX в. Знак в виде равнобедренного треугольника (буу-тамга) присутствует на основной скале с тибетскими надписями у Кегенского арасана. Несколько видов тамг торгоутов и, возможно, чоросов (очир-тамга) зафиксированы на скалах ламаистского культового комплекса в Тамгалытас на р. Или. Тамга зюнгаров (джанхан) зафиксирована в Кулжабасы, но контекст петроглифа исследователями не установлен. Наиболее часто вблизи стоянок можно встретить не тамги, а краткие молитвенные надписи, выполненные с разным мастерством тибетским или ойратским «ясным письмом»; это, пожалуй, и составляет одну из отличительных черт наскального творчества ойратов-ламаистов. В целом,
(222/223)
малочисленность ойратских тамг на внутренней территории Джунгарского ханства, возможно, отражает устойчивый, регламентируемый центральной властью, характер расселения кочевников при относительно свободном, не стеснённом земледельческой колонизацией, использовании наилучших сезонных пастбищ.
Тамги средневековых кочевников, зафиксированные сегодня на исследованной территории (рис. 2), численно преобладают над клановыми знаками последующих эпох. К сожалению, их связь в ландшафте с памятниками других видов, — в первую очередь, со стоянками — устанавливается во многих случаях гипотетически, поскольку раскопками исследованы лишь единичные поселения, которые в условиях горных ландшафтов обычно представляют собой сложные многослойные археологические объекты, фиксирующие обитание кочевников нескольких эпох. На некоторых разновременных стоянках собраны репрезентативные образцы керамики и других артефактов, подтверждающих обитание здесь средневековых номадов [Ерофеева, Аубекеров, Рогожинский и др. 2008: 112, 118; Рогожинский 2010: 334, рис. 3: 1]. Неравномерная изученность разных территорий также препятствует сегодня решению многих вопросов, в том числе определению ареалов распространения отдельных видов тамг, их относительной и абсолютной хронологии и др. Решению этих задач могут способствовать находки рунической эпиграфики на юге Казахстана и в смежной области Кыргызстана [Рогожинский 2010: 329-335, рис. 1-4; Табалдиев, Солтобаев 2001: 68-73], однако и они пока вызывают дискуссии среди специалистов [Кляшторный 2001: 73-75; Кызласов 2005: 60-61]. Первоочередной за-
Рис. 2. Карта распространения средневековых изображений тамг и древнетюркской эпиграфики Чу-Илийского междуречья.
Памятники эпиграфики: 1 — Актерек, 2 — Кулжабасы, 3 — Тамгалы, 4 — Копалы, 5 — Жынгылды.
Изображения тамг: 1 — Актерек, 2 — Жайсан, 3 — Шокпар, 4 — Ушкызыл, 5 — Жынгылды, 6 — Кулжабасы, 7 — Аккайнар, 8 — Тамгалы, 9 — Каракыр, 10 — Когалы, 11 — Тырнакты, 12 — Ащысу, 13 — Серектас, 14 — Каншенгель, 15 — Шолакэспе.
(223/224)
дачей в этих условиях остаётся документирование и картирование знаков, которое со временем позволит воспроизвести историческую картину расселения племён и родов, составлявших государственные образования средневековых кочевников.
Наиболее разнообразные и информативные материалы собраны по Семиречью: на текущий момент здесь выявлено около ста знаков-петроглифов, представляющих собой основные и производные формы более 15-ти разновидностей тамг. Некоторые из них присутствуют среди тамг древнетюркского времени, известных на территории Чуйской долины и Прииссыккулья, Сарыарки, Тарбагатая, Алтая, Тувы и в Западной Монголии. Для отдельных видов тамг можно указать аналоги на датированных предметах из погребальных комплексов Южной Сибири или на изделиях, происходящих с городищ Чуйской долины [Кызласов 2000: рис. 1: 4; Кузнецов 2007: рис. 2, 3; Байпаков, Терновая, Горячева 2007: рис. 270, фото 15]. В то же время большинство знаков Семиречья не встречается в Южном Казахстане, в Каратау, где, например, выделяется группа тамг, имеющих аналогии среди знаков-нишан с городища Сидак и других памятников среднего течения Сырдарьи [Смагулов, Яценко 2010: рис. 2: 17, 18, 46; 4: 5, 14 и др.]. Для относительной датировки семиреченских тамг имеют значение случаи их совместного нахождения с руническими текстами. Наконец, для хронологической и этнокультурной идентификации знаков на скалах большую ценность представляют нумизматические материалы по Семиречью и Средней Азии: два или три типа тамг-петроглифов обнаруживают палеографическое соответствие династийным знакам на монетах тюргешей Семиречья и правителей малых владений Тохаристана VII-VIII вв. [Вайнберг 1971; Babayar 2007: p. 197-198, No: 277-279].
Безусловно, не все тамги создавались на скалах одновременно, но можно выделить группу знаков, доминирующих и в количественном отношении, и в некой иерархии изображений, наблюдаемой в собраниях тамг разного вида. Для местонахождений Чу-Илийских гор можно указать два вида особенно часто встречающихся тамг: в виде извивающейся змеи и напоминающий греческую «омегу». Иногда они выступают самостоятельно, иногда вместе, причём «ранг» тамги-змеи часто меняется: то она доминирует, то изображается рядом или ниже омегообразного знака.
Положение средневековых тамг в ландшафте выглядит менее разнообразным, чем знаков последующих эпох. Главной отличительной чертой средневековых тамг-петроглифов является присутствие их в контексте обособленных в ландшафте скоплений наскальных рисунков (как древних, так и современных им), интерпретируемых петроглифистами как «святилища». Однако с большей регулярностью тамги I тыс. н.э. встречаются на выделяющихся поверхностях скал, близ которых располагаются остатки разновременных стоянок, включающих в известных случаях и средневековые материалы. Как и казахские тамги, они обычно хорошо заметны на местности, нередко возвышаясь непосредственно над руинами стоянок.
В пределах рассматриваемой территории вновь выделяется район центральной и южной части Чу-Илийских гор; здесь отмечена наибольшая концентрация средневековых изображений тамг. Только на сравнительно небольшой площади (80 км²) смежных урочищ Жартас и Аккайнар обнаружено около 30 тамг, в большинстве сопряжённых со стоянками кочевников. Широкое расселение и длительное обитание различных племён в тюркское время документируется в Чу-Илийском междуречье многочисленными погребальными памятниками, мемориалами с изваяниями и скоплениями петроглифов. Недавнее открытие мемориального комплекса Когалы с уникальной группой стел с повествовательными сценами и тамгами [Рогожинский 2010: 335-342, рис. 5-8] подчёркивает, вероятно, политическую значимость этого района
Семиречья в древнетюркскую эпоху. Впрочем, опираясь на сделанный выше вывод о причинах концентрации здесь же казахских родоплеменных знаков в конце XIX в., можно предполагать хронологическую связь основной части средневековых тамг со временем расцвета осёдлой земледельческой культуры в предгорьях Северного Тянь-Шаня в домонгольское время. Дальнейшие исследования, включая раскопки сезонных стоянок кочевников, вероятно, помогут найти ответы на многие вопросы, связанные с традицией тамгопользования, которые пока остаются не решёнными.
Литература. ^
Авляев Г.О. Происхождение калмыцкого народа (середина IX — первая четверть XVIII в.). Москва — Элиста, 1994.
Андреев И.Г. Описание Средней орды киргиз-кайсаков. Алматы, 1998.
Аристов Н.А. Усуни и кыргызы или кара-кыргызы. Бишкек, 2001.
(224/225)
Аристов Н.А. Краткий исторический очерк поземельного владения в Семиреченской области и настоящее его положение // Н.А. Аристов. Труды по истории и этническому составу тюркских племён. Бишкек, 2003.
Аристов Н.А. Опыт выяснения этнического состава киргиз-казаков Большой Орды и кара-киргизов на основании родословных сказаний и сведений о существующих родовых делениях и о родовых тамгах, а также исторических данных и начинающихся антропологических исследований // Аристов Н.А. Труды по истории и этническому составу тюркских племён. Бишкек, 2003.
Байпаков К.М., Марьяшев А.Н. Петроглифы в горах Кульджабасы. Алматы, 2004.
Байпаков К.М., Терновая Г.А., Горячева В.Д. Художественный металл городища Красная Речка (VI — начало XIII в.). Алматы, 2007.
Вайнберг Б.И. Эфталитская династия Чаганиана и Хорезма (по данным нумизматики) // Нумизматический сборник. Ч. 4. Вып. 1. М., 1971.
Востров В.В., Муканов М.С. Родоплеменной состав и расселение казахов (конец XIX — начало XX в.). Алма-Ата, 1968.
Досымбаева А.М. Западный Тюркский каганат. Культурное наследие Казахской степи. Алматы, 2006.
Ерофеева И.В. Памятники тибетского буддизма середины XVII — первой половины XVIII века в Казахстане: новые исследования и находки // Научные чтения памяти Н.Э. Масанова: Сб. материалов науч.-практ. конф. Алматы, 2009.
Ерофеева И.В., Аубекеров Б.Ж., Рогожинский А.Е. и др. Аныракайский треугольник: историко-географический ареал и хроника великого сражения. Алматы, 2008.
Иванин М.И. О военном искусстве и завоеваниях монголо-татар и среднеазиатских народов при Чингис-хане и Тамерлане. СПб., 1875.
Кляшторный С.Г. Новые открытия древнетюркских рунических надписей на Центральном Тянь-Шане // Известия НАН КР. Бишкек, 2001.
Кузнецов Л. О надписи на камне «Тамгалы-Тас» в пустыне Бетпак-дала в Атбасарском уезде Акмолинской губернии // Записки Семипалатинского подотдела Западно-сибирского отдела РГО. 1927. Вып. 16.
Кузнецов Н.А. Монеты из памятников верхнеобской культуры // Тюркологический сборник — 2006. М., 2007.
Кызласов И.Л. Прочтение рунической надписи урочища Актерек // Роль номадов в формировании культурного наследия Казахстана. Научные чтения памяти Н.Э. Масанова. Сборник материалов межд. науч. конференции. Алматы, 2010.
Кызласов И.Л. Памятники рунической письменности в собрании Горно-Алтайского республиканского краеведческого музея // Древности Алтая. Выпуск 5. Горно-Алтайск, 2000.
Кызласов И.Л. Прочтение рунических надписей Кыргызстана // Материалы и исследования по археологии Кыргызстана. Бишкек, 2005. Вып. 1.
Маргулан А.Х. Мир казаха. О значении эпиграфических памятников Казахстана. Алматы. 1997. С. 36-37.
Маргулан А.Х. Сочинения. Т. 3-4. Алматы, 2003.
Маргулан А.Х., Агеева Е.И. Археологические работы и находки на территории Казахской ССР // Известия АН КазССР. Серия археологическая. Вып. 1. Алматы, 1948.
Пантусов Н.Н. Кегеньский Арасан // Известия Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете. Т. 17. Вып. 1-6. Казань, 1901.
Пантусов Н.Н. Куртынын-Капчагай и Джалпак-тас (Куртинской волости Верненского уезда). // ПТКЛА. Год IV. Ташкент. 1899.
Рогожинский А.Е., Кызласов И.Л. Руническая надпись ущелья Жаксылыксай (Семиречье) // Маргулановские чтения — 2011. Материалы международной археологической конференции. Астана, 20-22 апреля 2011 г. Астана, 2011.
Самашев З., Базылхан Н., Самашев С. Древнетюркские тамги. Алматы, 2010.
Сатпаев К.И. Доисторические памятники в Джезказганском районе // Народное хозяйство Казахстана. Алма-Ата, 1941.
Смагулов Е.А., Яценко С.А. Знаки-нишан и сюжетные граффити V-VIII вв. на керамике городища Сидак на средней Сырдарье // Отзвуки Великого Хорезма. К 100-летию со дня рождения С.П. Толстого. Сб. статей. М., 2010.
Соколов Д.Н. О башкирских тамгах // Труды Оренбургской учёной архивной комиссии. Т. XIII. Оренбург, 1904.
Табалдиев К.Ш., Солтобаев О.А. Рунические надписи Кочкорской долины // Известия НАН КР. Бишкек, 2001. №1-2.
Шмидт Ю.А. Очерк Киргизской степи к югу от Арало-Иртышского водораздела в Акмолинской области // Записки Западно-сибирского отдела РГО. 1894.
Babayar G. The Catalogue of the coins of Turkic qaghanate. Ankara, 2007.
[1] * Ср. «Кара-Найман, Алчин, Аргын, Кара-кисек, Койсын, Табын, мулла Карчике. Господь помилует их шесть» (по Х. Бекхожину) и «Кыпчаки, найманы, алчины, аргыны (каракесек), уйсыны (куйсын) и табыны! О дай благоденствие этим шестерым!» (по А.Х. Маргулану).
[2] * Выражаю глубокую признательность Т.К. Бейсембиеву, любезно выполнившему перевод с тюрки и определение датировки эпиграфических текстов из Тамгалытаса, Арпаузен, Кулжабасы, Тамгалы и других памятников Южного Казахстана и Семиречья.
|