Н.В. Полосьмак, Е.С. Богданов
Курганы Суцзуктэ (Ноин-Ула, Монголия). Часть 1.
// Новосибирск: «Инфолио». 2015. 136 с. ISBN 978-5-905727-04-7
[ аннотация: ]
В монографии «Курганы Суцзуктэ (Ноин-Ула, Монголия). Часть 1» приводятся результаты многолетних исследований погребений хуннской знати в могильнике Ноин-Ула (Монголия) (конец 1 в. до н.э. — 1 в. н.э.). Впервые полностью публикуются материалы 11-го, 22-го и 31-го курганов. Даётся подробное описание погребального обряда и сопровождающего инвентаря. Новые материалы сопоставляются с материалами раскопок П.К. Козлова, произведённых в Ноин-Уле в начале прошлого века, а также с материалами раскопок хуннских могил, которые производились в последние годы на территории Забайкалья и Монголии. В монографии подробно рассматривается влияние культуры ханьского Китая на погребальный обряд и вещевые комплексы хуннской знати. Книга иллюстрирована большим количеством фотографий, чертежей и рисунков, позволяющих составить полное представление, как об исследованных памятниках, так и об обнаруженных в них уникальных предметах. Книга представляет интерес для археологов и историков, а также для всех интересующихся древней историей.
См. сканы на сайте РФФИ.
Оглавление
Н.В. Полосьмак, Е.С. Богданов.
Глава 1. Описание курганов. — 9
§1. Курган №11. — 9
§2. Курган №22. — 16
§3. Курган №31. — 28
Н.В. Полосьмак, Е.С. Богданов.
Глава 2. Погребальный обряд. — 34
Н.В. Полосьмак, Е.С. Богданов.
Глава 3. Погребальный инвентарь. — 47
§1. Китайская колесница из кургана №22. — 47
§2. Предметы конского снаряжения. — 55
§3. Лаковая посуда, лаковые предметы. — 68
§4. Нефритовые изделия. — 72
§5. Предметы личного обихода. — 76
Н.В. Полосьмак.
Глава 4. Текстиль. Вышитая завеса из 31-го кургана. — 85
Н.В. Полосьмак, Е.С. Богданов.
Литература. — 120
Список иллюстраций. — 127
(/5)
[Илл. на с. 4, подпись на с. 5:]
Вид на падь Суцзуктэ. Осень.
Курган №22. Бусины из кристаллов пирита.
Внизу справа — серебряная накладка на пряжку.
Предисловие. ^
С 2006 г. Южно-Алтайский отряд Института археологии и этнографии СО РАН (ИАЭТ СО РАН) ведёт археологические исследования в Северной Монголии. Интерес к этому региону связан с тем, что многие ключевые проблемы древней и средневековой истории могут найти своё решение благодаря новым открытиям в этой, всё ещё мало исследованной части Центральной Азии. Одна из таких проблем — создание и существование кочевой империи хунну, оставившей заметный след в истории евразийских народов.
О существовании этого объединения степных племён стало известно из письменных китайских источников. Хотя археологическое изучение хунну насчитывает уже более ста лет, материалы, полученные в ходе раскопок, мало коррелируются с письменными данными китайских хроник. Археология хунну на данном этапе исследований находится всё ещё в стадии накопления и осмысления имеющихся материалов.
В середине 20-х гг. прошлого века российским учёным и путешественником П.К. Козловым был открыт и частично изучен один из наиболее выдающихся погребальных памятников этой культуры — могильник Ноин-Ула, расположенный в ста двадцати километрах от Улан-Батора. Благодаря этим раскопкам и материалам, которые изучаются уже не одним поколением исследователей, хуннская археология совершила настоящий качественный скачок. Особые условия местонахождения могильника — в залесенных горах, около 1500 м над уровнем моря, в суровом климате Северной Монголии — способствовали сохранности многих предметов из органических материалов. Другой причиной консервации органики стал глинисто-щебеночный грунт, в котором выкапывались глубокие (более 18 м) могилы. Благодаря такому стечению обстоятельств, круг археологических источников, который получен в ходе полевых исследований курганов в Ноин-Уле, значительно шире, разнообразнее и информативнее, нежели на других памятниках этой культуры.
Эта книга посвящена результатам исследования трёх курганов, принадлежащих хуннской знати, расположенных в могильнике Ноин-Ула. Все три погребальных комплекса находятся в пади Суцзуктэ, что нашло отражение в названии монографии.
Материалы первого из раскопанных здесь в 2006 г. Российско-монгольской экспедицией 20-го кургана были опубликованы в 2011 г. [Полосьмак и др. 2011]. Эта книга начинается исследованием Т.И. Юсуповой, посвящённым работе экспедиции П.К. Козлова в 1924-1925 гг. в Ноин-Уле [там же, с. 9-47], что позволяет нам не возвращаться к истории изучения этого уникального
(5/6)
памятника, а сразу перейти к описанию исследованных нашей экспедицией погребальных комплексов хуннской элиты.
Курганы, о которых пойдёт речь в данной работе — №11, №22 и №31 (по нумерации, указанной в плане могильника, составленного в экспедиции П.К. Козлова), были исследованы в ходе работ Российско-монгольской археологической экспедиции, которые продолжались с 2006 по 2013 г. Все материалы, полученные в ходе исследований, были законсервированы и отреставрированы в лабораториях Института археологии и этнографии СО РАН при непосредственном участии реставраторов ФГБУК «ВХНРЦ» им. акад. И.Э. Грабаря: В.Г. Симонова и группы реставраторов по текстилю под руководством Н.П. Синицыной. Вклад реставраторов в дело сохранения уникальных вещей трудно переоценить, по существу они дали им новую жизнь, спасли от окончательного разрушения. Все реставрационные работы проводились за счёт российской стороны, а материалов из 22-го кургана — и при поддержке Gerda Henkel Foundation. После проведённых реставрационных и исследовательских работ все коллекции были переданы на хранение в Институт археологии Монголии.
Горы Ноин-Ула, расположенные на границе с Россией, представляют собой живописное место, обладающее удивительно притягательной силой. Когда-то оно вызвало восхищение у П.К. Козлова, который повидал на своём веку немало чудесных пейзажей. Он пишет в официальном письме: «Все три группы курганов расположены в дивной, очаровательной по красоте местности. Кругом курганов лесные скалистые горы, между горами — пади или ущелья с речками, окаймлёнными древесной и кустарниковой растительностью. Синее небо и яркое солнце дополняют картину» [Козлов, 2003, с. 169]. Спрятанные в лесу, могилы остаются незамеченными даже при современных возможностях космической съёмки. Вот такая укромная падь была выбрана крупным объединением хунну для погребений своих вождей, их жён, представителей знати и близких им людей.
Горы в жизни кочевников-скотоводов играли большую роль. Известно, например, как много значили в жизни хунну горы Иншань, «покрытые роскошной травой и густым лесом, изобилующие птицей и зверем. Именно среди этих гор шаньюй Маодунь нашёл себе прибежище, здесь он изготавлял луки и стрелы, отсюда совершал набеги, и это был его заповедник для разведения диких птиц и зверей… После того, как сюнну потеряли горы Иньшань, они всегда плачут, когда проходят мимо них» [Бичурин, 1950, с. 93-94 (цитируется: Крадин 2002: 40)].
Похоже, что таким же заповедным местом, родовой территорией были для какой-то части хунну и Ноин-улинские горы. Анализируя отношения древних монголов к горам, А. Головнёв писал, что кочевник возвращается к родной горе, как к дому. «По опыту Чингис-хана как бы далеко ни простирались кочевья и завоевания, точкой возврата всегда остается родная гора» [Головнёв, 2009, с. 382 (в библиографии нет)]. Возврата не только живых, но и мёртвых.
(6/7)
Авторы выражают огромную благодарность: художникам В.Е. Ковторову, Н.А. Сутягиной, фотографам М. Власенко и С.И. Зеленскому, коллективу реставраторов ИАЭТ СО РАН: Е.В. Карпеевой, Л.П. Кундо, М.В. Мороз, Г.К. Ревуцкой, О.Л. Швец, Е.В. Шумаковой и коллективу реставраторов ФГБУК «ВХНРЦ» им. акад. И.Э. Грабаря под руководством Н.П. Синицыной, директору института археологии АН Монголии Д. Цэвээндоржу, сотрудникам Н. Эрдэнэ-Очиру, Н. Батболду, а также студентам вузов г. Улан-Батора, к.и.н. А.Н. Чистяковой за выполнение переводов научных статей с китайского языка, водителям Н.И. Портнову, А.Н. Барсукову.
Полевые и междисциплинарные исследования, реставрация и издание результатов стали возможны благодаря грантовой поддержке:
Совместный конкурс СО РАН и МинОкн Монголии:
Проект №16 «Исследование погребений древних властителей центрально-азиатских степей (раскопки ноин-улинских курганов Северной Монголии)». 2010-2011 гг.
Проект №12 «Реставрация и исследование археологических материалов из 22-го ноин-улинского кургана» 2012-2013 гг.
РФФИ
№06-06-80069а «Междисциплинарное исследование археологических материалов из могил хунну Северной Монголии (Ноин- Ула)», 2006-2008 гг.
№11-06-12001 офи-м «Система жизнеобеспечения кочевников Центральной Азии (империя хунну) и её влияние на Китай эпохи Хань». 2010-2012 гг.
№13-06-12026 офи-м «Древние технологии на Шёлковом пути (по итогам междисциплинарных исследований материалов I в. до н.э. — I в. н.э. из погребальных комплексов хунну)». 2013-2015 гг. (И)
РГНФ
№08-01-92075 e/G, «Раскопки кургана хунну в горах Ноин-Ула». 2008 г.
№11-21-03559 е/Моп «Раскопки двенадцатого ноин-улинского кургана в Северной Монголии». 2011 г.
№11-01-16148Д «Издание коллективной монографии «Двадцатый ноин-улинский курган» 2012 г.
№12-21-03554 е/т «Раскопки курганов хунну в горах Ноин-Ула (Северная Монголия)», 2012 г.
«Gerda Henkel Foundation» — исследование 31-го ноин-улинского кургана, 2009, Реставрация и изучение находок из 22-го ноин-улинского кургана, 2012.
(/117)
[Илл. на с. 116, подпись на с. 117]
Вид на падь Суцзуктэ. Весна.
Курган № 20. Золотое украшение одежды.
Заключение. ^
Данные археологии хунну дают уникальную информацию о том, о чём молчат письменные источники, принадлежащие одной — китайской — стороне.
Результатом изучения курганов хуннской элиты стал вывод о значительном, хотя и довольно своеобразном влиянии культуры Китая на кочевников. Основная часть предметов, обнаруженных в могилах хуннской знати, была изготовлена в Китае или китайскими мастерами, или, реже, являлась западным импортом. Вторая часть данного исследования, посвящённая результата междисциплинарного изучения материалов из хуннских могил, которая будет опубликована отдельной книгой, наглядно демонстрирует и подтверждает этот вывод исходя уже из других методов и подходов к материалу.
Исследования последних лет, в ходе которых на территории Монголии и Забайкалья открыты около двух десятков городищ, связываемых с хунну, заставляют ещё раз обратиться к вопросу об осёдлости хунну, о роли городищ в их жизни и о значении для них земледелия. Этот вопрос имеет прямое отношение и к изучению элитных курганов хунну с их богатым и разнообразным содержимым. По мнению многих исследователей, среди которых можно назвать Гумилёва, Давыдову, Бернштама, Руденко, Хазанова, Маркова, Крадина, городища заселяли в основном иммигранты и пленники из земледельческих обществ, не принадлежавшие к хуннскому этносу. Это мнение хорошо подтверждается археологическим материалом городищ, таким, например, как наиболее хорошо изученные Иволгинское городище [Давыдова, 1995]. Как показывают раскопки, городища на территории расселения хунну, где проживали иноплеменники, были местами производства предметов быта, вооружения и украшений. Вокруг них, вероятно, были сконцентрированы площади для посевов. Материалы ноин-улинских курганов дополняют информацию, касающуюся потребления и происхождения зерновых у хунну. Это важный вопрос, поскольку с наличием или отсутствием собственных посевов проса у кочевников, связывается и степень их осёдлости. Растительные остатки были найдены в большом количестве на полу погребальных конструкций
(117/118)
ноин-улинских курганов в виде грубообмолоченного зерна среди которого встречаются и соцветия. По заключению к.б.н. Е.А. Королюк, это могло быть просо или чумиза. Наличие зерна в погребениях хунну, с нашей точки зрения, не может быть истолковано как свидетельство его большого значения в системе жизнеобеспечения населения степи. Не стоит преувеличивать роль зерна в рационе хунну. Это продукт, без которого они могли обходиться. И его отсутствие не грозило им такими бедствиями, какими мог грозить падёж скота. У хунну, как и у всех центральноазиатских кочевников, основу питания составляли молочные и мясные продукты, в рационе присутствовали разнообразные дикоросы, обеспечивающие их растительной пищей. В посевах не было необходимости. Китайские источники никогда не упоминали о земледельческих занятиях хунну. Наоборот, постоянно подчёркивали их незаинтересованность в этом виде деятельности. «Они не кормят коней зерном» — пишет в «Споре о соли и железе» Хуань Куань — «Они пользуются кочевьями с их реками и травами как казёнными житницами и амбарами для зерна» (Свиток 9, Глава 52, с. 167).
В российской историографии существует подробно обоснованная точка зрения о том, что «именно хунну стали насаждать в Центральной Азии и Южной Сибири городскую культуру», а известные на сегодняшний день городища являются неоспоримым свидетельством развития у них осёдлой экономики и становления самобытной городской культуры [Кычанов, 1997]. Археологические свидетельства, скорее, говорят об обратном. Что могут добавить к решению этого вопроса материалы раскопанных ноин-улинских курганов? Элитные курганы хунну — это образец земляных работ. Их могилы не так величественны с виду, как их подземная часть. Глубина могильных ям нередко превышает 18 м, стандартная — 13 м. Могильная яма пятью ступенями опускается вниз, а затем обрывается глубокой отвесной шахтой. Для того чтобы её выкопать сооружался специальный помост, следы конструкции, указывающей на это, зафиксированы в стенах ноин-улинских курганов (20, 31 и 22). В верхнюю часть могильной ямы ведёт коридор — дромос. Для того чтобы опустить на дно могильной ямы деревянные конструкции и гроб с погребённым использовалась лебёдка. Всё погребальное сооружение повторяет своей конструкцией известные на территории Китая чжоуские (подробней о более древних китайских аналогах хуннским погребениям (см.: [Коновалов, 2008, с. 41-43], циньские и раннеханьские могилы. Для кочевников осилить такой объём земляных работ просто немыслимо, причём это не просто рытьё ямы, а возведение сложного сооружения, требующее определённых знаний и навыков. Могильную яму большой глубины надо было не только выкопать, но и закопать, что было не менее сложно. Внутреннее заполнение большой могильной ямы производилось по определённым правилам: с помощью каменных перегородок она делилась на отсеки, на уровне каждой ступени было выложено каменное перекрытие — это было необходимо для уплотнения грунта, заполнявшего яму, чтобы она не проседала. Деревянные конструкции на дне погребального сооружения — двойные камеры из соснового бруса, с полом, со столбами-колонами, нередко украшенными простыми капителями, поддерживающими перекрытия. Это тоже результат профессиональной работы плотников, имеющих не только навыки в сооружении подобных конструкций, но и обладающих необходимым набором орудий труда, с помощью которых осуществлялась эта работа (пила, рубанок, долото, стамеска, топор), что свидетельствует о высоком уровне технологии обработки дерева. Погребальные камеры сделаны с большим мастерством. Для усиления их герметичности и защиты погребённых от внешних влияний, снаружи деревянные камеры были окружены слоем специально принесённой озёрной синей глины, создающей непроницаемую оболочку, и слоем угля, адсорбирующего влагу. Это китайская традиция хорошо известна по раннеханьскому захоронению 1 в могильнике Мавандуй [Yu Yanjiao, 2008, p. 15-16], она была многократно зафиксирована и в других погребальных комплексах разного ранга. В ноин-улинских курганах она была впервые (не считая упоминаний о наличие глины и угля А.Д. Симуковым и П.К. Козловым) документально засвидетельствована при исследовании 20 кургана, а затем — 31-го и 22-го курганов. Сложная конструкция сосновых гробов, при изготовлении которых использовался приём скрепления досок при помощи Х-образных пазов, так же соответствует тому, что известно по ряду ханьских погребений Китая. Также как и в них, ноин-улинские гробы нередко были установлены на двух отрезках бруса, уложенного параллельно друг другу и поперёк погребальной камеры. Кроме того, некоторые гробы (например, из 20-го кургана) были покрыты лаком, иногда сохранилась даже роспись по лаку [Руденко, 1962, табл. LXXI, 3], не говоря уже о шёлковых покрытиях хуннских гробов, которые встречаются не только в элитных погребениях. Таким образом, когда мы внимательно проанализируем погребальные сооружения хунну, становится понятно, что здесь не обошлось без китайских мастеров, которые обеспечивали инженерное сопровождение проекта Поэтому погребальные сооружения элиты хунну не являются
(118/119)
свидетельством умений и навыков кочевников, а говорят только о внедрении ханьской (китайской) культуры и технологий в Степь, что объясняется длительными и тесными связями между жителями земледельческого Китая и скотоводами-кочевниками. Недаром впервые увидев ноин-улинские курганы и материалы из них П.К. Козлов решил, что они открыли могилы «китайских принцев».
В контексте выше изложенного хотелось бы отметить, что отсутствие исконной городской культуры в монгольской степи отнюдь не принижает роли и значения хунну в истории Центральной Азии и мировой истории. Иной образ жизни, не значит худший. Кстати, современный монгольский историк, автор исследования «История Монголии: от мирового господства до советского сателлита») Баабар пишет о том, что «кочевник, равнодушен к самому понятию строительства здания, не возводил и даже не умеет его возводить…» [История Монголии… 2010, с. 379 (в библиографии нет)].
Городская культура действительно начала своё существование в степи со времени господства хунну. Но эта культура была привнесённой, не имевшей местных корней, не связанной с местным населением, она создавалась иноплеменниками и для них. Городища, существовавшие на территории расселения хунну, были центрами по производству необходимых вещей, в окрестностях городищ могли выращивать просо. Но их существование, также, как и много позднее существование уйгурской столицы Карабалгасун, напрямую связано со стабильной ситуацией в Степи, и любые изменения грозили им разорением и гибелью [Барфилд, 2009, с. 249], что, в общем-то, не имело для кочевников большого значения и не отразилось бы на их образе жизни. Важно так же то, что такого рода городища не являлись духовными центрами хунну. Для проведения важных мероприятий они собирались в других местах, не связанных с производственной деятельностью.
Ещё одним важным фактором, оказывавшим влияние на жизнь и культуру хунну стала торговля. Вероятно, хунну были первыми центральноазиатскими кочевниками, которые оценили значение посреднической торговли — археологические находки тому свидетельства. Китай предоставлял для этого занятия широкие возможности, так как в империи было отрицательное отношение к торговле и торговцам, считалось, что их деятельность, направленная на извлечение прибыли, не является полезной для государства. Ситуация стала медленно меняться только в эпоху Хань. Хунну контролировали Шёлковый путь на важном участке и осуществляли посредническую миссию в торговле между ханьским Китаем и цивилизациями Запада. Судя по тому что обнаружено в ноин-улинских курганах, многое оседало у самих хунну. По этим находкам можно видеть, какого рода изделия уходили из Китая на запад, а что шло в обратном направлении.
Надо признать, что элитные погребения, заполненные китайскими вещами, в основном предметами роскоши, цена которым в Степи — статус и престиж, но не имевшими практического значения и необходимости, свидетельствуют, на наш взгляд, о том, что существование и благополучие хунну, как скотоводческого населения, было мало связано с экономикой Китая и зависело главным образом от собственных ресурсов.
Курганы элиты хунну, несмотря на обилие разнообразного материала, позволяющего осветить многие стороны жизни этого общества, из-за отсутствия репрезентативных антропологических материалов не дают возможности определить, кто был в них похоронен. С использованием методов палеогенетики, для которых необходимы небольшие образцы, которые были получены при проведении исследований в Ноин-Уле (во всех четырёх больших курганах), этот важный вопрос может быть решён уже в ближайшее время.
Abstract. ^
Since 2006 the South Altai team of the Institute of Archaeology and Ethnography (SB RAS, Novosibirsk) has been carrying out archaeological studies in North Mongolia. This region is appealing to archaeologists because new discoveries in this little explored part of Central Asia may help resolve many of the key problems of Ancient and Medieval History. One of these problems is the birth and existence of the nomadic Xiongnu empire, which left an imprint on the history of Eurasian nations. Currently, scientists reconstruct the history of Xiongnu mainly from Chinese written sources and, hence, reflect, voluntarily or not, what Chinese people thought of their neighbors and enemies. That is why we cannot yet draw objective conclusions about Xiongnu. Archaeology may help shed light on the true history of Xiongnu, which can be reconstructed only by comparing and analyzing data from at least two types of sources — written and archaeological ones. However, there are little archaeological data on Xiongnu. Therefore, great importance is attached to elite mounds, which may be regarded as a quintessence of culture.
This book is dedicated to the results of 2009-2012 studies carried out at three mounds belonging to Xiongnu nobility. All the three mounds are located within the Noin-Ula burial site in the Suzukteh valley, which fact is reflected in the book title. The materials of mound 20, which was the first to be excavated by the Russian-Mongolian expedition in 2006, were published by Polosmak, Bogdanov, and Tseveendorzh [2011]. That book begins with the study by T.I. Yusupova on P.K. Kozlov’s expedition of 1924-1925, which discovered this unique burial site at Noin-Ula [Polosmak et al. 2011, pp. 9-47]. Therefore, we shall not dwell on the history of archaeological works at this site and refer the reader to a very interesting review containing a lot of new information.
The first chapter gives a detailed description of the mounds. The surface structure of Noin-Ula mound 11 had a size of 15.5×13.5 m. The depth of the burial pit with four steps was almost 6 m. The size of the upper part of the burial pit was 5×6.5 m; that of the lower part was 2.5×3.5 m. The mound was surrounded on three sides with trenches, the appearance of which is associated with a deficit of ground to fill the burial pit and build the surface grave structure. In ancient times the burial site was robbed, and no wooden structures were preserved. All the findings were discovered on the floor of the burial pit. Apart from ceramics, a fragment of a jade plate, and bronze ornaments for clothing, archaeologists found scattered skeletal bones and a skull. These remnants were analyzed by Dr. Sci. (History) T.A. Chikisheva, who found that they belonged to a young woman.
The size of Noin-Ula mound 22 was 18×21 m; the length of the dromos was 17 m; and the depth of the burial pit was 16 m. The burial pit also had four steps. At the level of the fourth step, archaeologists discovered a Chinese yao che chariot. On the bottom of the burial pit, there were remnants of a wooden burial structure, which was destroyed by robbers in ancient times. The remnants consisted of an inner and outer burial chamber (the outer log construction was 3.35×5.20 m in size and 1.4 m in height; the inner one was 2.15×3.10 m in size and 1.1 m in height) mounted on the floor. The inner burial chamber contained a coffin, with the coffin cover lying next to it. The coffin was empty. All the findings were discovered in the corridors between the inner and outer burial chambers and on the floor of the inner burial chamber. Archaeologists found ornaments and horse harness items, fragments of a felt floor carpet, numerous fragments of silk clothing and embroidered silk used to decorate the coffin, fragments of an umbrella, fragments of a lacquer table and tableware, jade plates, small gold jewelry, costume details, woolen pants, numerous fragments of woolen textiles and fur items, etc. The burial also contained bone fragments of the buried person.
The size of Noin-Ula mound 31 was 18×20 m; the length of the dromos was 14.5 m; and the depth of the burial pit was 13 m. Two wooden burial chambers were found on the bottom of the burial pit. The outer chamber was 5.5×3.5 m in size and about 1.4 m in height; the inner one was 3.5×2.1 m in size and no more than 1 m in height. The inner burial chamber was found to contain remnants of a coffin broken by robbers and scattered bones of the buried person. The findings also included jade plates, an agate pendant, lacquer tableware with hieroglyphic inscriptions, and an embroidered woolen curtain.
A comparison of the burial rituals at the above mounds with the mounds explored by Kozlov’s expedition reveals that, although there are some minor differences between the burial structures at Noin-Ula, all of them are surprisingly uniform in their inner and outer design.
(133/134)
The second chapter analyzes features of the Xiongnu elite burial sites, including coffins and auxiliary items. It is stressed that the large-scale earthworks performed to build these structures and the large depth of the burial pits is evidence that the builders must have had the necessary experience and tools. The engineering support of these projects was likely provided by Chinese specialists, many of whom were present at chányú headquarters and, in general, on the Xiongnu territory. The burial sites of the Xiongnu chányús and their close associates, which were constructed in the Steppe at the crossroads of ages, bear resemblance to those of Qin and early Han nobility. However, compared with the latter, even the largest Xiongnu mounds are only minor structures, which could strike the imagination of nomads only, not the Chinese, who had already created the Qin Shi Huang burial complex, Mawangdui mausoleums, tombs of the Han emperors, etc. In other words, it is only in relative terms that the demonstration Xiongnu graves can be considered luxurious. Xiongnu’s resources for mound building were negligible compared with those available to Han. The burial complexes of the Xiongnu chányús and their associates are the most visual manifestation of the unbridgeable gap separating the two civilizations at the time of their greatest power and opposition.
The third chapter is dedicated to the description and analysis of the auxiliary items. The objects from the Xiongnu burial complexes at Noin-Ula will be analyzed in the second part of the book, which is dedicated to the results of the related interdisciplinary studies. The third chapter provides a detailed description of the chariot and horse harness items including wooden fragments of saddles, metal ornaments of horse harness, and braids that proved to be associated with the horse harness; lacquer tableware and other lacquer items, jade articles, and personal items (gold jewelry, beads, tortoise studs, bronze and silver ornaments for clothing, and a mirror). It is noted in the conclusions section that all the objects found in the mounds were mostly gifts of the imperial court. This is evidence of a high status of the people buried in the large Noin-Ula mounds, suggesting that these people were closest associates of chányús.
The fourth chapter describes and analyzes one of the most remarkable objects discovered at Noin-Ula: the embroidered woolen curtain that was found in mound 31. Information is provided about the conditions and exact location where the textile was found and on the degree of preservation of the item. A description is given for the fabric and the characters and plot embroidered on the several surviving curtain clothes. The author concludes that the fabric used as a base for the embroidery was likely of Syrian origin and was designed for tunics. The fabric was likely sewn in curtain clothes and embroidered in the north-western India, and the plot and characters imaged in the embroidery might reflect the culture and religion of the Indo-Scythians (Sakas) and Indo-Parthians. The item dates back to the time when the Greek Bactria had already been defeated by the Yuezhi and the Kushan Empire had not yet arisen.
The book is illustrated with many original photographs reflecting the works at the burial sites and serving as an important source of independent information. The illustrations are also designed to reflect, as fully as possible, all the categories of findings.
***
The excavations carried out by the Russian-Mongolian expedition in 2009-2012 were supported by the Russian Science Foundations (the Russian Foundation for Basic Research and Russian Foundation for Humanities), Gerda Henkel Foundation (Germany), and Siberian Branch of the Russian Academy of Sciences.
|