П.Б. Коновалов
Усыпальница хуннского князя в Суджи
(Ильмовая падь, Забайкалье).
// Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН. 2008. 98 с. ISBN 978-5-7925-0260-4
Глава 6.
Сравнительные данные из раскопок царских захоронений Центральной Азии и Северного Китая.
В настоящей главе остановимся на сравнительном анализе полученных данных с тем, что было известно о захоронениях знати хунну, а также с памятниками такого же ранга на дру-
(34/35)
гих территориях и в иных культурах. Во вступительной части настоящей работы было заявлено, что основным результатом наших раскопок является выяснение подробностей устройства раскопанной усыпальницы, в то время как богатство и разнообразие вещевого материала оставляют желать лучшего. И это действительно так. Оговоримся к тому же, что полученные нами подробности не относятся к устройству саркофага и срубов погребальной камеры, так как и они сильно пострадали в результате ограбления могилы. Однако в остальном такие результаты получены впервые, по крайней мере в деле изучения забайкальских хуннских памятников, т.е. детально описано и графически документировано в целом безусловно сложное и оригинальное устройство погребального сооружения, сделана попытка разгадать смысл (назначение) внутриямных каменных конструкций и воссоздать основные обрядовые действия устроителей могилы.
Во введении упоминалось также, что к настоящему времени в Забайкалье раскопан еще один царский курган, причём самый крупный во всем Забайкалье. Это курган №7 в пади Царам, вблизи российско-монгольской пограничной станции Наушки, раскопанный С.С. Миняевым. Но полная публикация всего памятника еще предстоит, пока опубликована обстоятельная статья о сопроводительных захоронениях этого царского комплекса [Миняев, Сахаровская 2002: 86-118].
Отметим, что сопровождающие захоронения раскопаны и у нашего кургана №54 (см. гл. 4). Они были опубликованы нами в книге «Хунну в Забайкалье» [Коновалов 1976] в числе «рядовых» могил, хотя и осознавалась их связь с раскапываемым тогда царским курганом, исследование которого ко времени написания книги не было доведено до конца. Случилось так, что статус этих могил в качестве жертвенных «сопогребений» был рассмотрен С.С. Миняевым [1985: 21-27], заострившим внимание на проблеме исследования систем планировки курганных групп и выявления «социальной топографии» хуннских кладбищ. Впоследствии раскопками царского комплекса в Цараме он продемонстрировал удачный опыт решения такой задачи [см.: Миняев, Сахаровская 2002].
Однако что касается непосредственно самих царских усыпальниц, то до полной публикации Царамского комплекса №7 материалы наших раскопок кургана №54 в Ильмовой пади содержат пока наиболее полные сведения о памятниках этого ранга на территории Забайкалья. То же самое можно сказать в сравнении с тем, что известно на сегодня о царских могилах хунну в Монголии. Уже из первых раскопок экспедиции П.К. Козлова в Ноин-Уле стали известны замечательные внутримогильные деревянные сооружения — срубы и саркофаги с богатым погребальным инвентарём, но недостаточно были документированы устройства погребальных ям и вовсе не были показаны наземные сооружения.
Ничего существенно нового не внесли эпизодические исследования, осуществленные после экспедиции Козлова, кроме следующих двух моментов. Ц. Доржсурэном при раскопке большого кургана в местности Гол-мод на р. Хуни-гол замечены (упомянуты) «каменные перегородки внутри кургана», но этим замечанием и ограничиваются сведения о такой примечательной детали в устройстве больших могил [см.: Доржсурэн 1962: 40, 42]. Кроме того, им же были выявлены «жертвенные места» у ранее раскопанных экспедицией Козлова курганов №1 (Мокрый) и №6 (Верхний) в Ноин-Уле.
В целом, по совокупности данных, полученных к настоящему времени всеми исследователями, можно констатировать единообразие погребальных сооружений и обрядов захоронений хуннской знати, что, собственно, всегда и отмечалось в литературе. Хотя, говоря о легкоузнаваемости могил хунну на территории Монголии и Забайкалья, вряд ли надо настаивать на таком утверждении, особенно когда речь пойдёт о некоторых периферийных территориях, ибо новые, более внимательные, нацеленные в этом направлении исследования могут выявить различные варианты памятников. Особый интерес представляют ещё не уточнённые границы распространения хуннских памятников на восточных и западных пре-
(35/36)
делах бывшей державы хунну. Полагаю, характер памятников и их хуннская идентичность в пограничных зонах изучены недостаточно: на востоке необходимо тщательно исследовать различия между хуннускими и сяньбийскими могилами с учётом их этнического родства. На западе речь может идти об эволюционных изменениях в устройстве погребальных сооружений под влиянием местных традиций или о влияниях хуннской культуры на ряд культур хунно-сарматского периода — кокэльскую, шурмакскую, сыынчюрекскую в Туве, таштыкскую в Хакасии, кок-пашскую, булан-кобинскую, балыктуюльскую на Алтае (последние три объединены теперь в единую кудыргинскую культуру конца 1-го тысячелетия до н.э. — первой половины 1-го тысячелетия н.э.) [История Тувы 2001: 52-55; История Республики Алтай 2002: 177-184].
В этом смысле прежде всего обращают на себя внимание памятники типа погребальных сооружений знати в Туве, в местности Байдаг, исследованные А.М. Мандельштамом и Э.У. Стамбульник. Впервые раскопанный в 1966 г. курган №1 в могильнике Байдаг II до расчистки представлял большое каменное кольцо с глубокой впадиной посередине. С юго-востока к кольцу примыкала продолговатая каменная выкладка. После расчистки и разборки развала выявилось строго оформленное сооружение трапециевидных очертаний длиной 12 м, вытянутое с юго-востока на северо-запад; с юго-востока к нему примыкало сооружение такой же формы длиной около 5,5 м. Основное сооружение было окружено рвом, повторявшим его форму. В центре основного сооружения вскрыта прямоугольная яма, заполненная камнями. Дно её выложено большими обломками плитняка, на которых стоял сильно разрушенный сруб из брусьев. Внутри сруба находился деревянный гроб, содержащий одиночное погребение мужчины. Кости скелета оказались в беспорядке, но по положению нетронутой стопы определялось положение погребённого с вытянутыми ногами, головой на северо-запад. Сопровождающий инвентарь был представлен обломками железного однолезвийного меча, железных трёхпёрых наконечников стрел, золотых бляшек, роговых накладок от лука и др. Гроб снаружи был украшен полосками из золотой и серебряной фольги, деревянными филенками и различными по форме золотыми листочками фольги. Большая часть этих украшений была содрана грабителями, но некоторые из них сохранились в первоначальном положении.
В другом случае под таким же сооружением находилась неглубокая, но большая трапециевидная яма, в которой оказалось три деревянных гроба. Погребённые лежали на спине, вытянуто, головой на северо-запад; сопровождающий инвентарь состоит из различных железных предметов — ножей, пряжек и пр., но наряду с ними был найден обломок бронзового зеркала сравнительно раннего типа, примечателен глиняный сосуд, повторяющий своей формой бронзовые котлы на поддоне с вертикальными ручками. В целом, ввиду ограбления могил, сопровождающий инвентарь фрагментарен. Судя по этому материалу, раскопанные памятники относятся к гунно-сарматскому времени. Исследователями погребений Байдаг II признаны их аналогичность курганам Ноин-Улы и Ильмовой пади и высказана мысль о принадлежности этого могильника, находящегося если не вне, то на периферии монголо-забайкальской метрополии, как они пишут, «собственно сюнну» [Мандельштам 1975: 223 (233)]. Однако следует отметить следующее. В заполнении ямы одной из могил обнаружено впускное захоронение мужчины, которое по найденным в нём вещам (прежде всего по керамике) также датируется в пределах этого периода. В данном случае исследователем фиксируется факт стратификации памятников, т.е. появления данных для хронологического членения материалов [Мандельштам 1967: 128]. А это с учётом некоторых черт своеобразия байдагских, т.е. тувинских хуннуских, памятников, находящихся за пределами основного ареала культуры хунну, кажется, несколько усложняет их идентификацию.
Тем не менее, на обширном пространстве метрополии Хуннской державы, т.е. в рамках центральной части Монголии и юго-западного Забайкалья, характер памятников, как
(36/37)
уже отметили, единообразен. Традиционно отмечались исследователями богатство и монолитность археологической культуры хунну. Однако на сегодняшнем уровне наших знаний мы можем говорить о единстве культуры хунну с определённой оговоркой — как о «единстве в его разнообразии». Так я могу утверждать теперь, когда несколько лучше, чем прежде, понимаем мы путь этногенеза хунну (об этом см. ниже, с. 44-45).
Материалы царских курганов Ноин-Улы издавна привлекали внимание археологов в плане сопоставления их с южно-сибирскими памятниками скифо-тагарского и хунно-сарматского периодов, причём не только в контексте широко разрабатываемой теории скифо-сибирской общности в сфере мировоззрения и искусства, хозяйственного и социального развития населения степей Евразии от северного Причерноморья до северного Китая и Монголии.
Уже в первых публикациях раскопок Ноин-Улы С.А. Теплоуховым высказана мысль, что культура ноин-улинских курганов была распространена не только в Монголии и Забайкалье, но, возможно, «заходила в Минусинский край и на Алтай» [Теплоухов 1925: 21]. Г.И. Боровка в статье «Культурно-историческое значение находок экспедиции» [1925] определял эту культуру как местный вариант скифо-сибирских культур, но испытавший сильнейшее влияние скифских культур Запада и находившийся в непосредственных связях с культурой древнего Китая. В основу такого определения Боровка ставил искусство звериного стиля в изображениях на коврах, в узорах на тканях в греческом, иранском и китайском стилях, а также ряд других вещей. Он писал: «В античное время вся территория от берегов Чёрного моря на восток через Волгу, Каспий и Урал, по всей южной Сибири вплоть до Забайкалья, и, как ныне выясняется, и на юг от этой полосы, вплоть до Китая на востоке и до Иранского плоскогорья на западе, была занята племенами — представителями родственных между собою культур, для которых мы пока не имеем другого общего имени, кроме названия скифо-сибирских культур… Находки экспедиции вполне подтвердили и другое, выставлявшееся мною… положение о несомненности сильнейшего культурного течения с запада на восток: из причерноморских и прикаспийских областей в Сибирь и Центральную Азию и даже в древний Китай» [Боровка 1925: 37].
Интересно, что резкую отповедь мнению Г.И. Боровки дала позже К.В. Тревер: «Более углублённое исследование находок из Ноин-Улы и Забайкалья и сопоставление их с данными языка и фольклора… не только помогут рассеять тот «скифо-сибирский» мираж, которым окружены эти замечательные памятники с самого начала их обнаружения и первого их издания, но будут содействовать выяснению происхождения и значения знаменитых сибирских золотых пряжек, которые до сих пор, будучи сопоставляемы с изображениями на коврах из Ноин-Улы, вместе с ними попали в эту расплывчатую… ненаучную категорию скифо-сибирских памятников» [Тревер 1931: 47].
Как видно, в то время концепция скифо-сибирской общности культур была на ранней стадии своего осмысления, но и в дальнейшем, на пути её разработки, не раз исследователи обращались к памятникам хунну, в частности к ноин-улинским и суджинским (в Ильмовой пади) курганам. Когда С.И. Руденко публиковал монографии (1952, 1953 гг.) о раскопках курганов на Алтае, его критиковали в преувеличении связей древних горноалтайцев со скифами (европейскими — П.К.) и, напротив, в недооценке роли восточных, центральноазиатских, связей. Один из критиков писал следующее: «Преувеличивая «скифские» черты Пазырыка, автор оставляет без внимания близость пазырыкских погребальных сооружений к погребальным сооружениям Минусинской котловины последних веков до н.э. и особенно к усыпальницам хуннских шаньюев в Ноин-Уле (северная Монголия) [Смирнов 1953: 121]. Кроме того, он упрекал Руденко в том, что тот не обращает внимания на сарматские связи Пазырыка, выраженные не только в художественном стиле, но и в наличии сарматских вещей в инвентаре курганов, указывал также, что ряд одинаковых с пазырыкскими вещей
(37/38)
найден в таштыкских курганах Минусинской котловины II-I вв. до н.э. и в ноин-улинских курганах Монголии, точно датированных по китайским вещам I в. н.э. Смирнов выражал несогласие с датировкой Руденко своих памятников VI-IV вв. до н.э. и относил пазырыкскую культуру вместе с ноин-улинскими памятниками к хунно-сарматскому периоду III-II вв. до н.э.
Совершенно с тех же позиций критиковала С.И. Руденко Л.А. Евтюхова, указывая, что во всех пазырыкских курганах погребальные камеры сооружены из бревенчатых срубов, в больших курганах срубы двойные, пол и потолок из тёсаных брусьев или брёвен, только потолки сверху покрывались берёстой. Пространство между наружным и внутренним срубами или между стенами сруба и стенкой могильной ямы заполнялось обломками скалы. Для поддержки тяжёлого наката из нескольких слоёв брёвен над срубом ставились подпорные столбы с матицами. Приводя эти данные, Евтюхова высказывала своё убеждение в почти полной тождественности конструкции пазырыкских и ноин-улинских сооружений. Тождество в устройстве погребальных камер Пазырыка и Ноин-Улы подкрепляется, добавляла она, ещё и обычаем драпировать внутренние стены камер войлочными коврами и шёлковыми тканями [Евтюхова 1954: 145-150].
Между тем вот что писал С.В. Киселёв об исследованиях пазырыкского кургана: «…как и другие курганы группы Шибэ — Берель — Катанда, Пазырыкский курган отличается чертами сходства с хуннскими погребальными памятниками. Особенно ярко это выражено в конструкции двойной погребальной камеры, сближающейся с Ноин-Улой даже в обработке и качестве строительных материалов, а также в деталях отделки стен и покрытия (драпировка стен, покрытие потолка особыми растениями) (курсивом здесь и далее выделено мной — П.К.). Такое сходство особенно показательно, так как погребальных форм, столь близких к хуннским Монголии, нет ни в сакско-массагетском мире на западе и юге от Алтая, ни на востоке в минусинском Тагаре, где своеобразные отражения хуннского обряда обнаруживаются лишь в таштыкское время… Это делает явно не случайным проводимое сближение» [Киселёв 1949: 215].
Памятники того же времени на близкой к Алтаю территории — в Минусинской котловине — свидетельствуют о том, что в погребальном обряде таштыкской культуры также много общих с пазырыкскими курганами черт. В родовых склепах таштыкской знати на Уйбатском чаа-тасе II в. до н.э. были такие же обширные погребальные камеры в виде встроенных один в другой срубов с полом и потолком из лиственничных брёвен. Как в пазырыкских и ноин-улинских курганах, уйбатские склепы имели края могильной ямы, обложенные крупными камнями, а для входа в могилу с восточной стороны наклонный вход (дромос). О кургане №1 на Уйбатском чаа-тасе Киселёв пишет: «…самым интересным является двойное членение всего сооружения, состоящего из центрального помещения и внешних коридоров. В этом отношении конструкция Уйбатского земляного кургана №1 полностью воспроизводит план погребальных сооружений соседних областей и в первую очередь алтайских больших курганов пазырыкского типа, также курганов северной Монголии с усыпальницами хуннских шаньюев и высшей знати. Очевидно, этот тип подкурганных конструкций был достаточно широко распространён во всех областях южной Сибири и Центральной Азии в хунно-сарматское время. Эта общность находит своё отражение и в инвентаре уйбатских погребений» [Там же: 232].
Л.Р. Кызласов, сопоставляя таштыкские курганы с ноин-улинскими, писал со ссылкой на С.А. Теплоухова примерно следующее: весьма любопытным и полностью совпадающим с устройством наземных сооружений таштыкских могил является то, что основания квадратной насыпи ноин-улинского кургана №24 и примыкающей с юга длинной узкой насыпи в виде шлейфа были ограждены каменными плитами, уложенными в несколько слоёв по краю ямы на грунте. Выяснилось, что его земляная подквадратная в плане насыпь имела форму усечённой пирамиды с примыкающей к ней насыпью-шлейфом. И далее (ци-
(38/39)
тирую): «Как видим, всё устройство гуннских погребальных сооружений особенно близко таштыкским левобережным склепам. В этой связи привнесёнными извне в Хакасско-Минусинскую котловину представляются такие особенности в конструкции левобережных склепов, как наличие двойных стен погребальных камер, в особенности… двойное членение в виде центральной камеры и обходящих кругом неё коридоров в земляном кургане №1 Уйбатского чаа-таса. Такой именно план (наличие двойных, вставленных одна в другую, камер) характерен, как известно, для гуннских курганов Ноин-Улы» [Кызласов 1960: 27]. И уже тогда Кызласов указывал на китайские аналогии ноин-улинским и таштыкским погребальным памятникам: «В ханьское время в Китае над погребениями обычно насыпался квадратный в основании земляной холм усечённо-пирамидальной формы. Особенно величественны усечённые, иногда ступенчатые, пирамиды над могилами ханьских императоров. Знать некоторых народов Центральной Азии того времени, во всём старавшаяся подражать китайской знати, также воспринимала эти формы надмогильных сооружений и распространяла на территории к северу от Китая. Этим в особенности отличалась гуннская знать и владыки гуннов — шаньюи, что доказано всемирно известными раскопками курганов гуннской знати в Монголии, в горах Ноин-Ула» [Там же].
Исследователями подмечены и некоторые важные детали погребальных обрядов, объединяющих все три области: как в ноин-улинских, так и в пазырыкских и таштыкских могилах (Уйбат, Оглахты) существовал обычай класть отрезанные косы в знак печали по погребённым. Этот обычай у хунну отмечают китайские летописи ханьского времени. И ещё: во всех пазырыкских курганах были найдены походные деревянные столики со съёмными крышками в виде блюд. Такие же столики были обнаружены в погребениях Ноин-Улы, где в кургане №6 сохранились ножки, покрытые лаком, характерным для китайских изделий ханьского времени. В рецензии на книгу С.И. Руденко «Культура населения Горного Алтая в скифское время» Л.А. Евтюхова [1954 №6: 149] писала, что материальная культура горноалтайцев была органически связана с культурой племён южной Сибири и Центральной Азии. Особенно хорошо это устанавливается в погребальном обряде курганов Пазырыка, Ноин-Улы и могил Таштыка. Межплеменные связи можно проследить по достаточному количеству вещей, происходящих из ханьского Китая, и по вещам, столь близким к сарматским.
Как видим, сопоставление монголо-забайкальских и алтае-саянских памятников подвело нас и к китайским связям, к необходимости прояснения подлинной роли последних в системе названных памятников и культур. Но прежде чем перейти к китайским параллелям хуннских памятников, подытожим вышеизложенное о ноинулинско-суджинских, пазырыкских и таштыкских сопоставлениях.
Приведённые нами сопоставления, извлечённые из области истории изучения южно-сибирских погребальных комплексов скифо-сакских и тагаро-таштыкских культур, отражают несомненно важные достижения и этапы в изучении исторических связей древних культур в более обширном пространстве Центральной Азии, в понимании эпохальных социокультурных особенностей развития отдельных культурных очагов. В итоге сегодня можно сказать, что приведённые сравнительные данные не свидетельствуют о каких-то заимствованиях или преемственности между рассмотренными культурами, но отражают общие эпохальные закономерности их развития и лишь опосредованные исторические связи. В этом смысле показательно сравнение хотя бы внешнего вида погребальных сооружений. Здесь имеют место и сравнимые детали, и принципиально разные конструктивные решения. Например, у таштыкских склепов надмогильная земляная насыпь имела подквадратную усечённо-пирамидальную форму, а в её основании была ограда из плитняка, выложенная по борту квадратной же ямы; в яму, правда неглубокую, вёл трапециевидный вход-дромос (рис. 56, 57). Внутренняя обстановка могил была иной, чем в хуннских. У пазырыкских кур-
(39/40)
ганов ближайшую аналогию хуннским имела только срубовая камера, состоящая часто из двойных бревенчатых стен, т.е. внутреннего и внешнего срубов (рис. 54, 55). Но надмогильное сооружение состояло из каменного круглого кургана, чем принципиально отличалось от хуннского, да и глубина могилы и спуск в неё не предусматривали дромоса, и этим она не сравнима с хуннской могилой. Так что С.И. Руденко правильно отмечал и различия между горноалтайскими и ноинулинскими погребальными сооружениями. То же самое, повидимому, следует сказать и при сопоставлении тувинских курганно-срубовых усыпальниц пазырыкского типа.
Далее сопоставление можно продолжить и с усыпальницами сакских вождей восточного Казахстана на основе раскопок К.А. Акишева [Акишев, Кушаев 1963]. Но там мы видим хотя и столь же грандиозный, но тоже принципиально иной тип сооружений — наземные бревенчатые камеры под огромными каменно-земляными курганами (рис. 58, 59). Правда, сами бревенчатые склепы имеют с одной стороны, в восточном секторе, пристройку в виде узкого коридорообразного входа-дромоса [Указ.соч.: 27-87, 31, 46, 61]. У некоторых курганов некрополя Бесшатыр в долине р. Или в Семиречье под такими усыпальницами имеются подземные узкие ходы — катакомбы, ведущие к захоронениям. Например, под курганом №6 обнаружено подобие целого лабиринта подземных ходов, проходящих на глубине около 2 м ниже пола усыпальницы, по которым человеку можно было пройти в рост (рис. 58: вверху). Раскопками выявлено, что эти ходы связаны с погребальными обрядами и являются конструктивной особенностью памятника, а не являются грабительскими лазами. Однако для каких ритуалов они сооружены — это оставалось загадкой для самого исследователя К.А. Акишева во время публикации его книги [Указ.соч.: 61-62].
Но при всём своеобразии бесшатырских царских усыпальниц нельзя не обратить внимание на принципиальное сходство, вернее сказать, единство планировочной структуры погребальных сооружений сакской и хуннской знати, выразившееся в прямоугольных формах наземных конструкций с примыкающим коридорообразным входом-выходом (дромосом). Только конструктивное решение этих структур разное: деревянная камера с дромосом под высоким курганом у саков и каменная ограда по краям могильной ямы с прокопанным дромосом у хуннов. Есть ещё одна общность конструктивного замысла (правда, у саков она обнаружена пока в единственном случае): в кургане №8 Бесшатырского некрополя бревенчатая камера оказалась с двойными стенами, наподобие двойных срубовых камер у хунну (рис. 59). Правда, техническое исполнение той и другой конструкции опять-таки разное.
Словом, сравнительно-типологический метод анализа, широко применяемый в археологии, даёт нам право сопоставлять царские погребения хунну с любыми другими усыпальницами древности и прежде всего с памятниками эпохально и территориально близких культур, что и было сделано в своё время достаточно объективно в русле набирающей тогда силу скифо-сибирской концепции. Но теперь, когда лучше знаем детали устройства и обряды захоронения больших курганов хунну, сравнение это хоть и подтверждает наличие тех или иных сходных элементов конструкции и замысла сооружений, но сколько-нибудь значащего для культурно-исторического, а тем более этнокультурного сближения нет. Сопоставление этих погребальных сооружений приводит лишь к выводу о том, что все они становятся в один ряд величественных памятников родоплеменной знати степей и предгорий Азии. Общность их — в размахе строительства и пышности погребальных обрядов. Однако в конкретных формах ритуалов и жертвоприношений, в формах и способах устройства погребальных камер и надмогильных сооружений — у каждого свои особенности.
Своеобразие «царского» погребального комплекса хунну следует рассматривать как памятники аристократии династического рода, пришедшего в северную Монголию и юго-западное Забайкалье из отдалённых земель Северного Китая — района раннего обитания и
(40/41)
формирования хунну. В историко-культурном плане хунну, будучи выходцами из соседних с Китаем областей, не могли не испытать влияние китайской цивилизации, в частности такое влияние могло отразиться и в погребальном комплексе, в заимствовании хуннами форм устройства могильных сооружений. В этой связи неудивительно некоторое принципиальное (хотя и неполное) сходство хуннских царских усыпальниц с подобными памятниками на территории древнекитайских царств эпохи Инь и Чжоу, тем более с усыпальницами хуанди и ванов Циньской и Ханьской империй.
По доступным нам немногочисленным данным из археологии Китая приведём некоторые сравнительные материалы по устройству захоронений знати доханьского и после-ханьского периодов. Они по сравнению с хуннскими достаточно вариативны, как размерами, так и конструктивно. Например, могила периода раннего Чжоу в Hsin Tsun близ Chun Hsien в провинции Хунань. По бронзовым сосудам она датируется раньше X века до н.э. По устройству следует проекту шанских царских могил. С севера и юга в ступенчатую яму ведут наклонные входы-коридоры. Там были погребены свыше 70 лошадей и около дюжины колесниц с упряжью и бронзовыми украшениями. Форму шанской погребальной ямы со ступенчатыми стенами сохраняют и меньшие могилы XI — нач. X вв. до н.э., раскопанные в Лояне. Погребальные вещи, состоящие из глиняных и бронзовых сосудов, находились либо на уступах, либо на дне ямы у торцов гроба. Некоторые могилы имели под гробом жертвенную яму, в которой находились кости собак. Погребённые лежали вытянуто, головой на север, в шанской манере, что в эпоху Чжоу встречается редко [Watson 1961: 126].
В VI-V вв. до н.э. изменение устройства погребальных ям вызвало изменение и ступенчатых стен. Погребение, раскопанное в Pu Tu Tsin близ Чанани в провинции Шеньси, в сердце государства Чжоу, показывает происхождение одной такой второстепенной черты, которая стала обычаем на северо-западе Китая: только длинные восточные и западные стороны ямы ступенчатые, а на южной стороне выступ, который кончается на метровой высоте. В меньших могилах Хунани и Шеньси V-IV вв. до н.э. тайник для могильного инвентаря часто устраивался как ниша или даже как туннель (подбой — П.К.) со стороны главной погребальной ямы, причём ниша, т.е. подбой, бывает достаточно большой, чтобы вместить второстепенное захоронение. Главный погребённый в могиле Pu Tu Tsin лежал головой в направлении на юг, а рот был заполнен кусками нефритоподобного камня. Ниже, в основании ямы, в специальном устройстве лежала собака в сопровождении двух раковин cauri. На полу северного конца ямы вне деревянного гроба были обнаружены два человеческих скелета, вероятно, из числа похоронных ритуальных жертв, которые лежали в скорченной позе. 15 бронзовых и 17 глиняных сосудов составляли набор жертвенных вещей. Погребение тела со скорченными или согнутыми ногами — это наследие погребального ритуала в некоторых неолитических могилах северо-западного Китая. Такие захоронения не обнаруживаются в шанских могилах, в провинции Хунань даже умерщвлённые жертвы больших погребений лежали вытянутыми. В V-IV вв. до н.э. погребения со скорченными телами особенно часты в провинции Шеньси, к этому времени они распространились и в провинции Хунань, в Shao Kou близ Лояна 104 из 112 могил содержат погребения со скорченными телами [Указ.соч.: 127-128, рис. 31].
Более правомерным кажется сопоставление с хуннскими усыпальницами могил периода позднего Чжоу (конца V — начала IV вв. до н.э.). Например, погребение №2 близ деревни Ku Wei Ts’un в центральной части провинции Хунань (рис. 15: 4). С юга и севера в могилу ведут проходы, причём южный проход значительно длиннее и шире, общая длина более 200 м. Погребение ориентировано по оси С-Ю. Верхняя часть заполнения и стены ямы сооружены из утрамбованной земли. Бревенчатая погребальная камера устроена на фундаменте из каменных плит и была окружена каменной же стеной. Земля, заполняющая
(41/42)
проёмы между внутренней и внешней камерами, состоит из чистого песка. Характерной чертой этой могилы, не имеющей аналогий где-либо в другом месте, является покрытие полуметровой толщины слоем, лежащим на поверхности над погребальной камерой, образуя прямоугольник размерами 25×6 м. Бордюр из валунов, лежащих вдоль краёв этой низкой платформы, указывает на то, что данное погребение более раннее, чем могилы Ханьской династии, у которых насыпи на поверхности иногда бывают заметно выше. Оправа из камней напоминает круги, выложенные вокруг могил бронзового века в южной Сибири. Содержимое могил в Ku Wei Ts’un было разграблено задолго до того, как они были раскопаны. Тем не менее, в общей сложности там найдено немало мелких бронзовых предметов и железных орудий, нефритовая подвеска, серебряный позолоченный крючок от поясной пряжки и прочее [Там же: 131, рис. 32].
Схожая с хуннской конструкция могильной ямы с одним входом-спуском обнаружена среди могил периода Чжаньго (V-III вв. до н.э.) в местности Фэньшуйлин в провинции Шаньси (рис. 15: 3). Вход расположен под уклоном к прямоугольной основной ограде. В вертикальной проекции могила представляла собой усечённую пирамиду [Kaogu 1964, №3: 111-113].
Среди крупных могильников, относящихся к царству Чу периода Восточного Чжоу (VIII-III вв. до н.э.), было исследовано 15 больших могил, подразделяющихся на два типа: с углубляющимся входом в могильную яму и без входа, в форме прямоугольника. Шесть могил относятся к первому типу. Среди них могила в Tianxingguan в провинции Jiangling имела вход-спуск и земляную насыпь сверху (рис. 15: 6). Ориентирована как хуннские могилы — головой на С-СВ. Могильная яма расширяется кверху. Благодаря надписи на бамбуковой дощечке удалось определить точную дату могилы — около 340 г. до н.э. [Li Xueqin 1985: 162].
Могилы принципиально схожей конструкции встречаются и в ханьское время. Могила в местности Dabaotai ориентирована по оси С-Ю с отклонением в 6 градусов, с южной стороны имела вход, а квадратный периметр ямы наверху больших размеров, чем внизу (рис. 15: 5). Обращает на себя внимание следующая деталь этой конструкции: с северной стороны был небольшой вход, построенный для удобства во время строительства могилы, потом он был засыпан. Благодаря находке лакового кусочка с надписью могила датируется приблизительно 110-80 гг. до н.э. [Chinese Archaeological Abstracts 1985: 1076-1081].
Подобная форма могил в эпоху Хань была характерна не только для больших погребений, но также использовалась и для сооружения рядовых могил. При раскопках в местности Wangang провинции Хэнань [Kaogu 1964, №8: 389] и местности Rendi провинции Хэбэй [Kaogu 1965, №2: 71] были обнаружены рядовые могилы с одним входом, а в случае с парным погребением — могила с двумя входами.
Представляют особый интерес и другие варианты погребальных обрядов древности на территории Китая, имеющие, пусть и косвенное, отношение к хунно-китайским связям. Например, в могилах VI-V вв. до н.э. на северо-западе провинции Хэбэй в могильнике Tang Shan погребальная камера из тонких каменных плит заменяет собой деревянный гроб, а в некоторых могилах тело помещается в двух больших глиняных урнах, уложенных отверстиями друг к другу. Это кладбище расположено на территории древнего царства Янь (совпадает с современной провинцией Хэбэй), которое испытывало внешнее влияние, что выражено в декоре бронзовых сосудов. Но к IV в. до н.э. в Хэбэе, как и в других центральных провинциях Китая, рядовые могилы были прямоугольной формы, с телами, лежащими на спине. В могилах близ Таншаня найдены захоронения в деревянных гробах. Оружие и украшения были размещены внутри гробов, а сосуды расположены в конце ямы, у ног или головы покойника. Некоторые могилы содержали двойные деревянные гробы с пространством между внутренним и внешним гробами для размещения могильных вещей.
(42/43)
В IV в. до н.э. могилы этого типа распространились из центральных провинций в восточном и южном направлениях, в Цзянсу, Хунань и далее на запад до провинции Сычуань. Многочисленные могилы этого вида, найденные близ г. Чанша в провинции Хунань, по структуре и размерам являют собой, по мнению У. Уотсона, «меру растущей синизации государства Чу». Влажная земля, в которой выкапывали эти могилы, сохранила в замечательном состоянии деревянные материалы, в том числе и конструкции погребальных камер. Последние имеют двойные стены, между которыми лежат погребальные вещи — глиняные, бронзовые и лакированные сосуды и вооружения из бронзы. Во внутреннем гробу скелет лежит на спине, с нефритовыми кольцами на плечах и коленях. Дно погребальной камеры расположено на глубине 7 м от поверхности (большая глубина спасла могилу от разграбления).
|