главная страница / библиотека / оглавление книги / обновления библиотеки
С.В. КиселёвДревняя история Южной Сибири.// МИА № 9. М.-Л.: 1949. 364 с.
Часть вторая. Гунно-сарматское время.
Глава VII. Таштык на Енисее.
5. Заключение
[1] Время таштыкских памятников. ^
При рассмотрении погребальных конструкций и находок, сделанных в таштыкских грунтовых могилах оглахтинского типа и в таштыкских склепах под кольцевидными каменными стенками, подквадратными насыпями или земляными курганами, удалось установить одновременность их постройки. Эта же одновременность подтверждена и раскопками таштыкской стоянки на Лугавской улице в г. Минусинске. Вещи, характерные для грунтовых могил и для склепов, находились там в одном слое небольшой мощности.
Особенности таштыкского обряда (обширные деревянные склепы с коллективными захоронениями, применение масок и обычай миниатюр), а также многочисленные аналогии в находках (глиняная посуда — баночная, кубковидная и в виде скифских котелков, те же маски, бляшки с выпуклостями, бусы, характер звериных изображений, орнаментация бронзовых пальметок, пряжки со шпеньками и мн. др.) позволяют утверждать, что существовала теснейшая генетическая связь между предшествующим тагарским развитием и таштыкским.
Таштыкская культура представляет собой дальнейшее продолжение тагарской.
Когда могло произойти переоформление последней?
При изучении позднейших тагарских курганов мы отметили ряд признаков, которые могут быть датированы II-I вв. до н.э. и I-II вв. н.э. Теперь необходимо уточнить эту дату.
Некоторые из вещей, привлечённых для датировки позднейших курганов, находятся также и в таштыкских погребениях. Таковы, например, бляшки с выпуклостями, датированные на западе находкой в Буеровой могиле III в. до н.э., а также миниатюрные бронзовые и глиняные «скифские» котелки, имеющие себе параллели среди сарматских древностей Прикубанья времени около начала н.э. Бронзовая бляшка с изображением голов борю- щихся грифов и оленей, найденная в таштыкском склепе на Уйбате, также теснее всего связывается с I группой поздних тагарско-сибирских бронз, ещё не утративших строгости древнего стиля. Уже это заставляет допускать, что позднейшая часть трёхвекового периода первоначальной «широкой» датировки конца тагарской культуры может оказаться временем, когда вещи, подобные перечисленным, бытовали уже не в тагарском, а в таштыкском комплексе. Такое предположение вполне подтверждается другими находками в таштыкских погребениях. Прежде всего это серия вещей, сходных с найденными в ноинулинских курганах рубежа новой эры. Сюда я отношу: 1) косы, 2) деревянные пирамидки с резным узором, 3) грибовидные предметы, сходные с бронзовыми столбиками, покрытыми пальметой, из Ноин-Улы, 4) деревянные ложки, 5) церемониальные зонты и 6) шёлковые ткани, особенно покрытые китайскими иероглифами ханьского типа. В этой же связи необходимо напомнить и бляху с резным изображением грифона, найденную на Уйбате в п.н. № 8. Как уже отмечалось, она ближе всего к бляхе с грифом-аргалем из 21 могилы Дерестуйского Култука (Бурят-Монгольская АССР), датируемой временем около начала н.э., скорее даже I в. до н.э.
В конструкции таштыкского склепа в земляном кургане на Уйбате, сохраняющем ещё позднетагарскую традицию насыпи, мы также отмечаем сходство с конструкцией склепов Ноин-Улы и Алтая (эпохи Пазырыка и Шибэ).
Основываясь на приведенных сближениях, кажется вполне допустимым относить древнейшие из таштыкских погребений к началу нового летосчисления, может быть, даже к I в. до н.э.
Касаясь вопроса о дате позднейших тагарских курганов, я уже отмечал сходство ряда найденных в них вещей со встреченными в северных урало-сибирских находках типа Гляденовского костища, святилища на горе Кулайке (Нарым) и Ишимского клада (Ачинский север). Время возникновения этих памятников различно. Гляденово и Кулайка возникли ещё в ананьинское и скифо-тагарское время, однако основным этапом их развития, как и временем окончательного сложения Ишимского клада, является несомненно пьяноборская, хунно-сарматская эпоха. Об этом ясно говорит фигурное бронзовое литьё с фасным изображением медведей и миниатюрными эполетообразными застёжками, а также сарматские типы мечей с кольчатым и ажурным навершием и хуннские наконечники стрел («ярусные» типа Ноин-Улы).
Таким образом, аналогии с этой группой древностей, устанавливаемые по позднетагарским находкам, также подводят ко времени около начала нашей эры. И совершенно так же, как это выясняется относительно хуннских и сарматских параллелей, и здесь обнаруживается близость с таштыкскими памятниками. При этом следует подчеркнуть, что сходство выражается в наличии среди ишимских находок типично таштыкской вещи — идольчика типа оглахтинских. Следовательно, в момент окончательного сложения Ишимского клада, когда в его составе оказались сарматские, гляденовские, хуннские и позднетагарские вещи, к ним были присоединены и таштыкские. Это могло произойти также около начала нашей эры. Таким образом, и этот ряд сопоставлений приводит к указанию на то же время.
Аналогичные выводы вытекают из анализа находок в интереснейшем здании китайской архитектуры, исследованном Саяно-Алтайской экспедицией около г. Абакана в июле 1941 г. Как будет показано ниже, этот памятник относится к ханьской эпохе, ко времени около начала нашей эры. Поэтому находка в нём типично таштыкской пряжки приобретает особое значение, ещё раз подтверждая приведённые основания датировки начала таштыкской стадии.
Вопрос о длительности таштыкской эпохи едва ли может получить сейчас полное и уточненное разрешение. Находки в таштыкских погребениях и в древнехакасских (кыргызских) каменных курганах («чаатас»), а также на древнехакасских стоянках позволяют утверждать наличие тесной генетической связи между таштыкской и древнехакасской (кыргызской) культурой. Это же подтверждают и наблюдения над таштыкскими портретными, масками, которые фиксируют сложение (на основе старого тагарского) нового физиономического типа населения среднего Енисея, впоследствии господствующего у хакасов (кыргыз).
Эти факты имеют очень большое значение для решения вопроса о происхождении хакасов (енисейских кыргызов) и для выяснения истоков формирования их культуры. Однако пока нет таких находок, которые могли бы с точностью определить самый момент перехода от таштыкской к древнехакасской культуре. Поэтому приходится ограничиваться лишь следующими приближёнными соображениями. Для древнехакасской (кыргызской) культуры особенно характерны каменные курганы «чаатас». Найденные в них вещи и надписи позволяют относить их главным образом к VII-VIII вв. н.э. К этому времени кыргызская культура вполне сложилась и уже очень сильно отличалась от своей предшественницы — таштыкской. При изучении таких классических кыргызских могильников, как чаатас на Уйбате и у с. Копёны, мы ещё будем иметь возможность убедиться в том, что их блестящая культура является результатом длительного развития. Благодаря нашим раскопкам 1936 и 1938 гг. в Уйбате стали известны и такие древнекыргызские па- мятники, которые можно считать более архаичными (см. ниже об уйбатских курганах «с белым камнем»). Они отличаются сравнительно небольшими размерами и скрывают под своей каменной насыпью также небольшую четыреугольную яму, обставленную по стенкам вертикальными бревёшками. [256] Если недавно подобные могилы казались только более скромным вариантом грандиозных кыргызских курганов чаатас, то теперь их можно теснее связывать с расположенными рядом с ними позднеташтыкскими могилами Уйбата II.
Приведём необходимые данные об этих последних. [2] Позднеташтыкские погребения Уйбата II. ^
От старого таштыкского обряда позднеташтыкский могильник Уйбата II сохранил обычай установки вереницы камней на восточной окраине. Внешний вид могил также в большинстве случаев напоминает старый обряд. На поверхности они отмечены подквадратными вымостками из горизонтально уложенных обломков плитняка. [257] Однако в нескольких случаях уже имеется стремление превратить вымостку в каменную насыпь. Особенно это заметно у погребения № 11, где надмогильное сооружение представляет собой квадратный в плане курганчик, сложенный из девонского песчаника на высоту до 0.3 м (квадратность плана характерна и для кыргызских каменных курганов чаатас).
Что касается внутреннего устройства этих погребений, то они резко отличаются от древнеташтыкских. Вместо удлинённой могилы рядовых погребений или обширного склепа знати, здесь открываются квадратные (или почти квадратные), сравнительно очень небольшие ямы, покрытые бревенчатым накатом. [258] Стенки большинства ям ничем не укреплены; в четырёх оказался сруб в 2-3 венца лиственничных бревёшек, а в одном случае у стенок сохранилась обкладка поставленными вертикально бревёшками. Этот приём был впервые широко применен в конструкции уйбатских усыпальниц таштыкской знати. Однако он прочно сохранился и позднее в отделке могильных ям каменных кыргызских курганов. Таким образом, погребения под каменными выкладками оказываются связанными этой деталью конструкции и с древними таштыкскими погребальными сооружениями и с позднейшими кыргызскими (хакасскими).
С кыргызскими (хакасскими) могилами сближает их и размер и план, для большинства почти квадратный, а также самая обстановка похорон. На земляном дне большинства ям заметна подстилка из берёсты, на которой сохранились остатки погребения. Так же, как и в кыргызских курганах чаатас, покойника сжигали, и в могиле помещалась лишь кучка сильно пережжённых костей, отобранных из угля и золы. Рядом ставились глиняные и деревянные сосуды числом до 10-15. На деревянных блюдах и в корытцах сохранились остатки кушаний, чаще всего это кости передней части барана или коровы. Однажды был найден целый скелет барана. Всеми этими чертами рассматриваемые погребения особенно сближаются с кыргызскими. Однако изучение вещей, найденных в них, обнаруживает ближайшее родство с классическими таштыкскими памятниками. В этом прежде всего убеждают деревянные сосуды. К сожалению, только в погребениях № 14 и № 15 они сохранились настолько, что можно судить об их количестве и форме. В других погребениях об их наличии можно только догадываться по находкам обломков и железных оковок, при помощи которых производилась починка трещин. [259] В третьей группе могил лишь кучками разложенные кости животных позволяют предполагать первоначальное размещение мяса на деревянных блюдах, в плошках и корытцах. Погребение № 14 особенно хорошо сохранило деревянную посуду (табл. XLIV, рис. 1). Там было найдено восемь овальных плоских блюд и два также овальных более глубоких корытцеобразных сосуда. Несмотря на то, что все они очень сильно погнили, удалось выяснить не только их размеры, но и особенности формы. Оказалось, что большинство из них, имея овальные углубления, отличаются угловатостью очертаний внешнего края коротких сторон. Этим деревянная посуда из погребения № 14 (и № 15) теснейшим образом сближается с аналогичными плошками и блюдами из таштыкских погребений и, прежде всего, с оглахтинскими (см. о них выше).
То же можно сказать и о глиняной посуде, найденной в большом числе (всего в 11 погребениях 32 сосуда). [260]
Наиболее многочисленны баночные сосуды (19 из 32). [261] По форме и выделке они пред- С. 263. Таблица XLIV.Вид позднеташтыкского склепа Уйбата II в Хакассии (рис. 1). Глиняные сосуды из рядовых погребений таштыкского могильника у с. Быстрая близ Минусинска (рис. 2-11).(Открыть Табл. XLIV в новом окне)ставляют прямую аналогию позднетагарским и таштыкским. Об этом же говорит и орнаментация полулунными, [262] угловыми, [263] четыреугольными, [264] кольцевидными [265] и узелковыми [266] вдавлениями, расположенными в один, два и пять рядов вдоль бортика. К этой же группе принадлежит и бочковидный сосуд, найденный в могиле № 16. Встречаются среди таштыкских и горшковидные сосуды, подобные найденному в могиле № 17 (Гос. исторический музей, № 10771). Впрочем, такие же сосуды характерны и для позднейших кыргызских (хакасских) находок в курганах чаатас. Зато типично таштыкскими являются найденные в переходных могилах плоскодонные сосуды с цилиндрической шейкой и сильно выпуклыми плечами. [267] Часть из них орнаментирована шишечками, у других эти налепы заполнены узорами в виде арок, треугольников и вдавлений четырёхгранного штампа. Столь же характерны для таштыкской посуды найденные здесь четыре кувшина с носиком, но без ручки. [268] Они также украшены арочками и шишечными налепами. Сосуд из могилы № 19 в виде биконической кринки, украшенный узором из угловых вдавлений, имеет аналогии среди находок в таштыкских склепах Уйбата I.
Таким образом, изучение инвентаря погребений под каменными выкладками Уйбата II убедительно доказывает их принадлежность к таштыкской серии памятников. Однако ритуал похорон и некоторые конструктивные детали позволяют проследить зарождение новых особенностей, которые станут характерными в следующую эпоху кыргызской (хакасской) культуры. К какому времени может быть отнесён такой переходный тип погребений? На этот вопрос можно ответить лишь весьма обобщённо. Ниже мы будем иметь дело ещё с одним «переходным» памятником — алтайским могильником Кудыргэ. В нём мы увидим уже иную картину. Большинство вещей имеет там вид, близко напоминающий формы, характерные для инвентаря алтайских и кыргызских могильников VII и след. столетий. Однако среди украшений там сохранились формы таштыкских, пазырыкских и позднеханьских изделий. Эта особенность позволяет видеть в кудыргинских находках образцы вещей, бытовавших на Саяно-Алтайском нагорье ранее VII в., вероятно, в V и VI вв.
Это подтверждают и параллели с памятниками Северного Кавказа VI в.
Рассмотренные же только что погребения под каменными выкладками Уйбата II отличаются от кудыргинских тем, что содержат вещи, теснейшим образом связанные с таштыкскими. Лишь немногие черты в них говорят о зарождении новых форм, которые станут характерными для кыргызского времени. Следовательно, погребения под каменными выкладками можно отнести к докудыргинскому времени (до V века н.э.). Очевидно, тогда и началось переоформление материальной культуры саяно-алтайских племён в новую, ставшую характерной для времени выступления алтайских тюрок и енисейских кыргызов. Таким образом, время таштыкской культуры мы можем приближённо определить пятью веками — с I в. до н.э. по IV в. н.э. [3] Особенности таштыкского развития. ^
В результате рассмотрения таштыкских погребений и поселков стала очевидной тесная генетическая зависимость таштыкских форм от предшествующего развития культуры среднеенисейских племён. Таштыкская культура представляется непосредственным продолжением тагарской, сохраняющей все основные её особенности в керамике, украшениях, произведениях искусства (звериный стиль), в производственных приемах и погребальном ритуале. Исходя из этого, таштыкская культура также может быть отнесена к развитию среднеенисейской группы дин-линских племён, как и её предшественницы — тагарская и карасукская. Однако период таштыкской культуры был временем больших изменений в жизни енисейских племён. Об этом, прежде всего, свидетельствуют погребальные таштыкские маски. Они убедительно говорят об изменениях в этническом составе населения среднего Енисея. На смену европеоидному типу тагарской эпохи в это время приходит смешанный тип, отличающийся, наряду с сохранением старой европеоидности, значительной монголизацией. Это приводит к возникновению в таштыкское время основных черт, определяющих особенности внешнего облика среднеенисейского местного населения в кыргызскую эпоху и позднее, вплоть до современности. В связи с этим нельзя не вспомнить и китайскую версию о происхождении хягас — енисейских кыргызов от дин-лин и их южных соседей гянь-гунь. [269] Анализ этнонима гянь-гунь позволил специалистам связывать носившие его племена с верхним Енисеем и видеть в них представителей древнетюркской груп- пы. [270] Это подтверждается и легендой о происхождении тюркских народов Саяно-Алтайского нагорья. [271] Встаёт вопрос о причинах смешения, приведшего к созданию нового физического облика среднеенисейского населения в таштыкскую эпоху.
Значительную роль в этом процессе могли играть те внешнеполитические изменения, которые приводили к господству над Центральной Азией различные племенные объединения. Мы видели, как широко распространилась власть хунну, поставивших в зависимость от своих шаньюев и южносибирские племена. Уже тогда новые этнические группы могли проникнуть из Центральной Азии на север. Достаточно вспомнить рассказ «Истории Старших Хань» о подчинении хуннами во второй половине I в. до н.э. одновременно и «народа» гянь-гунь и дин-лин Южной Сибири. При этом важно отметить и сообщение о том, что предводитель хуннов прожил тогда некоторое время в стране гянь-гунь. Подобные явления, конечно, способствовали смешению соседних племён и проникновению в их среду новых элементов. Когда под ударами сяньбийцев пало могущество хунну, значительные группы их разошлись на юг, в пределы Китая и на запад, в Среднюю Азию. Их путь на запад лежал через северные области и не мог не отразиться на этнографической карте южных окраин Сибири. То же, вероятно, происходило во время сяньбийского господства (I-IV вв.). Ведь и позднее жуань-жуани, захватив в IV в. власть над Центральной Азией, стремились подчинить себе племена Саяно-Алтая, совершали походы на север и посылали туда сборщиков дани. Таким образом, внешнеполитическая обстановка в Северной Азии в эпоху таштыкской культуры вполне благоприятствовала нарушению этнической однородности, внедрению новых элементов.
Однако одни внешние причины едва ли смогли привести к значительному изменению физического типа среднеенисейских племён. Для этого должно было бы произойти переселение на север больших монголоидных масс. Между тем предполагать такое переселение не позволяет теснейшая связь таштыкских памятников с тагарскими и прежде всего отмеченная выше при изучении таштыкских масок устойчивость старых европеоидных типов, существующих наряду с новыми монголоидными. Таштыкские маски и приведённые в разделе о масках описания внешнего вида кыргызов VIII-IX вв. в китайских, тибетских и арабских источниках согласно свидетельствуют о наличии у населения среднего Енисея даже в позднейшее время значительных групп, сохранивших старые характерные черты тагарцев. «Жители вообще были рослы с рыжими волосами, с румяным лицом и голубыми глазами». [272]
Очевидно, проникновение монголоидных элементов на средний Енисей происходило в таштыкскую эпоху постепенно, в течение длительного времени, и не встречало серьёзного сопротивления среди местного населения. Наоборот, среднеенисейские племена, как показывают маски, всё в большем и большем количестве воспринимали монголоидную примесь. Повидимому, это было вызвано не только эпизодически возникавшими внешними обстоятельствами, но и внутренними причинами. Необходимо попытаться выяснить и их.
В конце тагарской эпохи мы уже отмечали заметное нарушение прежнего социального единства внутри племён, населявших Минусинскую котловину. Оно выразилось особенно ярко в усложнении погребального обряда, в появлении огромных позднетагарских курганов, подчеркивавших обособление от массы соплеменников наиболее богатых и знатных. Это общественное расслоение только усиливало межплеменные распри. Их рост отразился в особенно быстром совершенствовании позднетагарского оружия, в особенно частом изображении на енисейских писаницах сражений тагарских воинов.
В таштыкскую эпоху эти явления ещё более усилились.
Грунтовые таштыкские погребения оглахтинского типа показывают окончательное сложение наиболее многолюдного слоя рядовых общинников. От тагарских предков их отличает многое. Те даже в позднетагарское время во многом были близки к своим племенным магистратам. Они ещё оставались не только земледельцами-скотоводами, но и воинами своих родов и племён. Тогда ещё в полной силе была та «самодействующая вооруженная организация населения», которая считается характерной особенностью первобытного общества. [273]Недаром даже в позднейших рядовых тагарских погребениях большинство полноправных мужчин, а иногда и женщин находят с оружием.
В грунтовых таштыкских могилах оружие не было найдено ни разу. [274] Вся обстановка этих погребений показывает, что люди, их оставившие, были заняты главным образом сельским хозяйством. Но быт был весьма прост. Его простоту особенно выпукло выражает грубая деревянная посуда, так хорошо сохранившаяся в Оглахтах. Никаких ясных признаков участия в общественных действиях не прослеживается. Только культ в известной мере выводил таштыкского рядового общинника за пределы его узкого и простого, чисто утилитарного кругозора. Однако культ был ещё весьма примитивен. Души предков, анимистические символы и пережитки тотемных представлений, выраженные в деревянных «идольчиках» из Оглахтов, рисуют весьма ограниченный круг общественных идей этой наиболее многочисленной части населения среднего Енисея в таштыкское время. Очевидно, внутриплеменные отношения уже «освобождали» таштыкских общинников от ряда общественных функций. Только в исключительных случаях должен был скотовод менять своё пастушеское седло на седло конного воина, а земледелец по-военному использовать свой топор и охотничий лук. В остальное время военные обязанности выполнялись другой, более молодой общественной группой. Нужно только подчеркнуть, что не было ещё резкого разграничения между этими новыми общественными силами и массой соплеменников. Но существовала значительная разница внутри рядового общинного населения. Оглахтинский могильник это ясно показывает. В одних погребениях мы находим инвентарь, изобличающий более чем скромное положение его хозяина. В других большое количество вещей и относительная сложность конструкции могилы и погребального обряда приближается к тому, что явилось особенностью похорон в таштыкских склепах. Ещё раз напомним, что именно в этих наиболее сложных и богатых грунтовых таштыкских могилах находились маски, вообще более характерные для погребений в склепах. Очевидно, среди таштыкского населения продолжался рост имущественных различий, приводивших к росту других общественных групп.
Их особенности ярко характеризует своеобразие таштыкских склепов. В склепах всё противоположно грунтовым могилам. Прежде всего, они отличаются гораздо большей сложностью сооружений и погребального обряда. Как показывает рассмотрение состава погребений в уйбатских склепах, можно предполагать, что в них хоронили не только основных покойников, но и насильственно сопровождавших их. Основные погребения отличались богатством инвентаря, большим числом различных золотых украшений. Они позволяют представить блестящий вид одежд и конской сбруи погребённых в склепах. Обязательной была здесь и маска. Постоянно подчёркивался конный быт погребенных — особенно часто останки сопровождались миниатюрными изображениями железных удил. Конный быт характеризуют и многочисленные остатки статуэток коней. Но богатые покойники из таштыкских склепов были всадниками-воинами. Об этом прежде всего свидетельствует изображение воина в шлеме, найденное в земляном кургане № 1 на Уйбате. То же самое особенно ярко подчеркивается и наличием в склепах большого числа древков стрел. Они принадлежали воинам, а не охотникам. За это говорит не только их богатая отделка золотом и раскраской, но и тот знаменательный факт, что со всех древков сняты наконечники. Их снимали из боязни стрел, именно как оружия, которое в руках умерших воинов могло нанести вред живым. То же самое нашел С.И. Руденко в 1948 г. в Пазырыкских курганах № 2 и 3.
Таким образом, на основании изучения особенностей погребений в таштыкских склепах можно говорить о военной знати, уже обособившейся от соплеменников, отличавшейся от них богатством и бытом конников и даже различием в обряде погребения. В распоряжении этих воинов имелись и подчиненные им люди, совершенно бесправные, обрекавшиеся на следование за ними даже в могилу. Повидимому, это рабы — третий элемент в усложняющейся общественной организации динлинско-хягясских племён. Сильно обособившийся круг богатых воинов занимал руководящее место в таштыкских племенах. Он отличался не только богатством и силой, но и знатностью. В пользу такого заключения говорят прежде всего находки церемониальных зонтов в склепах Уйбата. Если даже они только подражали китайским, они всё же являлись такими же знаками отличия и власти, символами знатности. Обращает на себя внимание организация воинов и знати таштыкских племён. Из сравнения разобщённости рядовых погребений с коллективностью погребений в склепах можно сделать вывод о родовых формах организации военно-аристократического слоя. Такое возрождение родовых связей — явление, характерное для племенной знати накануне падения первобытности. Ниже мы убедимся в сохранении этой формы организации знати и в более позднее время сложения государственности — тюркской на Алтае и кыргызской на Енисее.
Таштыкская знать, конечно, не являлась послушной служанкой широких масс своих соплеменников. Правда, нет ещё данных о столкновениях между ними. Однако стремление влиять на массы в выгодную для себя сторону — несомненно. Это достигалось через религиозные действия. Их основными участниками были, прежде всего, представители знати. Недаром принадлежности культа, напоминающие современные шаманские, были найдены именно в склепах Уйбата.
Таким образом, жизнь таштыкских племён представляется более сложной сравнительно с предшествующей эпохой. В это время не могли не возникать в больших размерах и межплеменные распри, становившиеся источником приобретения добычи и рабов для воинственной знати. Уже тогда могли организовываться и дальние походы ради захвата рабов, подобные упомянутым историей Тан для более позднего кыргызского периода. Такое положение могло только способствовать смешению и внедрению в дин-линскую среду новых элементов и среди них — отличавшихся монголоидностью. Создавались внутренние причины, наряду с внешними благоприятствовавшие сложению новых этнических особенностей у населения среднего Енисея в таштыкское время.
Рассматривая исторические известия о дин-линах, нельзя не обратить внимания на сообщения китайцев об объединении енисейских племён под единым управлением.
Один из первых шагов в этом отношении, возможно, был сделан ещё в позднетагарское время. В истории династии Тан приводится известие о том, что ещё в конце II века до н.э. хунны поставили «государем у дин-линов» Вэй-люя, степняка по происхождению, китайца по культуре, бывшего советника шаньюев. Ближайший современник этого события Сыма-цянь умалчивает о нём. Однако едва ли будет правильным на этом основании совсем не принимать его в расчёт. История Вэй-люя не единична, ей придают правдоподобие аналогичные события начала I в.
В 99 году до н.э. был организован под общим командованием известного ханьского полководца, завоевателя Ферганы Ли-Гуан-ли поход против хуннов. Основные силы должен был поддерживать внук Ли-Гуан-ли, также крупный военачальник, Ли-лин. Он выступил с 5000-ным отрядом пехоты, но был окружён превосходящими силами хуннов и после упорного сопротивления попал в плен. Шаньюй Цзюйдихэу принял храброго китайца с почётом и женил на своей дочери. Когда выяснилось, что в Китае Ли-лин будет подвергнут за свою неудачу тяжелому наказанию, он решил остаться у хуннов «и получил во владение хягяс». [275] Память о Ли-лине прочно сохранялась у енисейских кыргызов. Даже в XI в., когда писалась история династии Тан, на Енисее считали всех черноглазых потомками Ли-лина. [276] Кыргызские каганы вели свою династию от Ли-лина, и эта генеалогия официально признавалась Танским правительством (например, в переговорах 841 г. [277]). Такая традиционность не позволяет сомневаться в действительности пребывания Ли-лина на Енисее в качестве хуннского наместника.
Ли-лин умер в 74 г. до н.э. После его смерти дин-лины в союзе с ухуань и усунями напали на хуннов, нанесли им сильное поражение и объявили себя самостоятельными. [278]
Свои походы против хуннов дин-лины продолжали и позднее. Так, начиная с 63 по 60 г. три раза подряд громили они земли хуннов. [279] Их удары особенно способствовали распадению Хуннского союза на две части в результате усобицы, вспыхнувшей при шаньюе Хуханье. Следует отметить роль в этой усобице сына Ли-лина. Он поддерживал одного из незаконных претендентов Уцзи-Дуюя. [280] Поскольку последний опирался на области северо-запада, [281] можно предполагать, что сын Ли-лина оставался после отца наместником дин-лин — хягясов. Однако он вел себя иначе, чем отец. Он интриговал против шаньюев и, очевидно, являлся деятельным участником сокрушительных набегов дин-лин на хуннские земли. Дальнейшая судьба его неизвестна, может быть потому, что вскоре после его интриги с Уцзи-Дуюем, в 49 г. дин-лины и гянь-гуни были на время подчинены отколовшимся от Хуханье шаньюем северных хуннов Чжичжи. Даже ставка Чжичжи находилась несколько лет в земле гянь-гунь. Отсюда Чжичжи начал свой поход на Запад, закончившийся его гибелью в Кангхе в 36 г. до н.э.
Рассматриваемые события имеют важное значение для понимания эпохи. Оказывается, в земле дин-линов на рубеже тагарской и таштыкской эпох сидели наместники шаньюев — проводники принципов господства, созданных в варварском государстве хуннов. Их приёмы управления, их политика обложения данью не могла не оказать влияния на внутреннее состояние племён, очевидно, стимулируя те общественные и имущественные различия, которые намечались в конце тагарского времени. Вероятно, этим во многом и объясняется сложение на среднем Енисее богатой, обособленной от масс аристократии, оставившей нам свои пышные погребения в таштыкских склепах Уйбата и других мест.
Нетрудно убедиться в том, что эта местная знать вовсе не была пассивна в своих отношениях к хуннам. Вполне возможно, что именно её влияние заставило уже сына Ли-лина выступать против усиления хуннов. Выступления против хуннов, постоянных соперников ханьского Китая, могли быть успешными только при наличии высокого уровня военного дела и, главное, организационной сплочённости. Повидимому, дин-линские племена Южной Сибири нашли эти формы объединения, может быть, усиленные, а может быть и разработанные администрацией хуннских наместников. Замечательно, что все это весьма напоминает позднейшее положение енисейских кыргыз — традиционных противников очередных властителей Центральной Азии.
Очевидно не только в области этногенеза и сложения кыргызской материальной культуры, но и во внутреннем состоянии и внешней политике динлино-хягясских племен таштыкское время явилось подлинной основой всего дальнейшего развития енисейских кыргыз.
Рассматривая находки в таштыкских погребениях, удалось установить их основные характерные особенности. Определилась принадлежность таштыкских памятников к широкому хунно-сарматскому кругу культур Сибири и Центральной Азии. Особенно ярко это проявилось в таштыкском зверином орнаменте, столь же декоративном, как и искусство хуннов, алтайцев и западносибирских и приуральских сармат. Вместе с тем, так же, как и у хуннов и алтайцев (у сармат это заметно в меньшей степени, ср. главным образом, зеркала и позднее нефрит), у таштыкского (динлино-хягясского) населения бытовало большое количество привозных китайских изделий. Оружие, панцыри, лаковая посуда, зеркала, украшения и ткани, сделанные в Китае, в значительном количестве находятся в таштыкских могилах и на полях Минусинской котловины. В церемониале таштыкской знати также заметно влияние китайской культуры.
Сравнивая, однако, материалы, свидетельствующие о китайском влиянии на северные культуры хуннов, алтайских племён и енисейских дин-лин и хягясов, в настоящее время можно сделать новые наблюдения. Они выясняют глубокое своеобразие и силу таштыкской культуры в её соприкосновении с китайской цивилизацией.
Последние работы в Минусинской котловине обнаружили новые данные о проникновении образцов китайской культуры на средний Енисей. Теперь можно говорить не только об импорте ремесленных изделий, но и о работе на Енисее китайских мастеров, взятых в плен. Очевидно, китайские вельможи-эмигранты, становившиеся во главе динлино-хягясских племён, были не одиноки. Было кому создать для них привычные формы быта. Но самое замечательное заключается в той реакции, которую вызвало это проникновение образцов китайской культуры со стороны местных сил.
Чтобы составить об этом представление, обратимся к самым последним результатам Саяно-Алтайской экспедиции. [4] Дворец Ли-Лина? ^
Летом 1940 г. в 8 км к югу от столицы Хакасской автономной области г. Абакана, близ колхоза «Сила», при постройке шоссе был срезан край холма и при этом было найдено много черепицы различных размеров и вида, явно китайского происхождения. Среди этих черепиц обращали особое внимание круглые диски торцовых нижних завершений полуцилиндрических черепиц, прокладывавшихся по крыше сверху вниз для прикрытия стыков между основными черепичными дисками. Диски эти, свешиваясь с нижнего края крыши, должны были прикрывать торцы деревянных стропил, поддерживавших черепичную крышу (табл. XLVI, рис. 5). На всех дисках оказалась одна и та же надпись китайскими иероглифами, оттиснутая по сырой ещё глине двумя штампами, по выполнению близкими друг другу.
Эстампажи, рисунки и фото этих дисков были переданы акад. В.М. Алексееву, который определил ханьский возраст иероглифов и сделал следующий перевод надписи: «Сыну неба (т.е. императору) 10000 лет мира, а той, которой мы желаем (т.е. императрице) 1000 осеней радости без горя». Грамматические особенности этого текста также, по мнению академика В.М. Алексеева, характерны для ханьской эпохи.
В 1941, 1945 и 1946 гг. осуществлено полное исследование холма соединенной экспедицией ИИМК АН СССР и Хакасского института, Исторического и местных музеев — Хакасского и Минусинского. [282] Раскопки выяснили, что под холмом скрыты развалины здания с глинобитными стенами. Детально удалось проследить 16 помещений здания, в том числе центральные — квадратное 12х12 м и соседние с ним с западной и восточной стороны (табл. XLV, рис. 7). Стены этих помещений особенно толсты — до 2 м. Возможно, что это было вызвано большой высотой этой части здания. Поскольку со всех сторон этих центральных помещений были найдены черепицы с дисками, нужно считать крышу четырёхскатной, как у большинства китайских построек. Вокруг центральной части здания сохранились внешние стены меньшей толщины и, вероятно, меньшей высоты. Судя по тому, что и вдоль этих стен были найдены диски с надписями, можно предполагать наличие над внешними помещениями односкатных черепичных крыш, верхней стороной примыкавших к соответственной стене центральной части здания. Это значит, что всё здание можно реконструировать в виде типично-китайского сооружения, четыреугольного в плане, покрытого двухъярусной четырёхскатной черепичной крышей. [283]
Под глинобитным полом помещений во всех частях здания были обнаружены отопительные каналы в виде канавок, обставленных по бокам и покрытых сверху каменными плитками. Судя по расположению каналов, в южной части здания помещалась печь, доставлявшая С. 269. Таблица XLV.План и находки в развалинах здания китайской архитектуры близ г. Абакана в Хакассии (рис. 1, 2, 4-8, 11). Рис. 9, 10, 12 — находки в гробницах эпохи Хань близ Порт-Артура. Рис. 3 — фреска на стене гробницы эпохи Хань близ Порт-Артура.(Открыть Табл. XLV в новом окне)в каналы горячий воздух. Этого усовершенствованного отопления, однако, не было достаточно для сибирской зимы, и на полу сохранились следы жаровен, дававших значительное тепло. Жар в них был настолько силён, что пол под ними прокалился на значительную толщину.
В стенах здания имелись дверные проёмы, обычно более узкие с внутренней и более широкие с наружной стороны. Рассмотрение черепицы показало, что основу кровли составляли крупные и толстые четыреугольные черепичные диски, слегка вогнутые вдоль (по скату). Продольные швы — стыки между этими рядами черепиц — перекрывались полуцилиндрическими выпуклыми черепицами, снизу заканчивавшимися, как уже говорилось, дисками с надписями. Большой интерес представляют знаки на черепицах (табл. XLV, рис. 1, 2, 4, 5), предвосхищающие орхонские. Такая кровля издавна применялась в китайской архитектуре. Древнейшие образцы такой кровли можно видеть на глиняных моделях домов из погребений ханьского времени. [284] Особенно близкую аналогию этой кровле, благодаря наличию таких же свисающих по краям крыши дисков, представляют двухскатные крыши глиняных моделей домов, найденные в погребениях эпохи династии Хань, расположенных у подножья горы Лао-тье близ Порт-Артура (табл. XLV, рис. 9, 12). [285] Черепица, подобная найденной в развалинах у колхоза «Сила», была собрана в большом количестве и на поселениях циньского и ханьского времени, исследованных у тех же гор Лао-тье близ Порт-Артура. [286] Выше были приведены основания для реконструкции на здании у колхоза «Сила» четырёхскатной кровли. Ханьские модельки домов показывают, что четырехскатные покрытия тогда уже были известны. [287]
На тех же ханьских модельках можно видеть отделку стен и дверных проёмов рельефными узорами в виде косой сетки, зигзага и т.п. В развалинах нашего здания неоднократно были встречены квадратные глиняные плитки с аналогичным орнаментом (табл. XLVI, рис. 6). Предметы, найденные в развалинах у колхоза «Сила», относятся также к эпохе Хань. Таковы овальная вазочка из зеленого нефрита (табл.. XLVI, рис. 7) и нож с массивным кольцом на рукоятке. Совершенно аналогичные ножи были обнаружены в погребениях и на поселениях ханьской эпохи близ Порт-Артура (табл. XLV, рис. 10 и 11). В развалинах была найдена бронзовая пряжечка с выдающимся вперед носком. Подобные пряжки являются характернейшими местными изделиями и относятся к таштыкской эпохе (табл. XLV, рис. 8). Обломки горшка с бороздчатым и волнистым узором, найденные в дверях зала, совершенно аналогичны хуннским из Прибайкалья (табл. XLV, рис. 6).
Таким образом, рассмотрение самых различных находок, сделанных в здании близ колхоза «Сила», согласно устанавливает время его сооружения — эпоху династии Хань, т.е. таштыкский период.
Мы уже упоминали о дверях, соединявших помещения этого здания. Семь дверей были прослежены в стенах большого центрального зала. Возле двух из них были найдены их ручки. Третья оказалась в дверях из комнаты Д в И. Они представляли собой отлитые в разных формах бронзовые фантастические личины рогатых гениев (табл. XLVI, рис. 1, 2). Их человеческие лица сверху имеют звериные уши и бычьи рога. По бокам их обрамляют волосы. У всех личин изображены длинные завитые в кольца усы. Несмотря на то, что нижняя часть — подбородок и нижние зубы,— изображены не были, художник мастерски передал звериный оскал верхних редких клыкастых зубов. Глаза в глубоких глазницах смотрят прямо вперед. Замечательно моделирован нос — высокий с горбинкой, с широко раскрытыми ноздрями. В нем укреплено бронзовое кольцо — ручка двери.
Между рогами у масок изображены три сложных спиральных узора, очевидно, передающих какой-то головной убор.
Технически, маски выполнены с большим мастерством, несмотря на свои значительные размеры. В деталях передачи отдельных частей, например складок щёк и резких граней глазных впадин, сказались приёмы, укоренившиеся от резьбы по дереву. Однако это не ослабляет общей пластичности рельефов.
Ручки-маски явно передают европеоидные черты, особенно подчеркнутые трактовкой высокого носа. Перед нами тот обладавший крупными чертами лица европеоидный человек, который с древнейших времён и почти до начала нашей эры был господствующим в Южной Сибири. Этим особенно утверждается местное происхождение масок.
Однако в основе их лежит не местный, но китайский образец. В могиле № 11, расположенной к северу от Порт-Артура, входная дверь окружена фресковой росписью. Среди различных изображений обращает внимание поясная фигура гения, помещенная над дверью (табл. XLV, рис. 3). [288] Голова гения С. 271. Таблица XLVI.Вещи, найденные в развалинах здания близ г. Абакана в Хакассии (рис. 1, 2, 5-7). Рис. 3 и 4 архитектурные детали зданий эпохи Хань, найденные близ Порт-Артура.(Открыть Табл. XLVI в новом окне)представляет ближайшую аналогию нашим маскам. Лицо также окружено волосами, имеются усы. Зубы оскалены, скошенные глаза широко открыты. Сверху видны звериные уши и изогнутые рога, между которыми изображён головной убор с тремя вытянуто-ромбическими украшениями, ближайшим образом напоминающими три сложных спиральных узора бронзовых масок. Могила № 11, как и другие, расположенные у подножья гор Лао-тье, относятся к ханьскому времени. Имеются и другие параллели для наших бронзовых масок. Так, в коллекции Sirén хранятся китайские бронзовые ручки, также состоящие из личины и кольца. [289] Эти ручки были сделаны в то же ханьское время и отличаются от наших лишь большей стилизацией и значительным усилением звериных черт, приближающих их личины к схеме маски Тао-тье — духа благополучия,— столь широко распространенной в китайской орнаментике. Тем не менее на ручках Sirén сохранились многие черты, одинаково характерные и для личины из развалин у колхоза «Сила», и для головы гения из ханьской могилы № 11 близ Порт-Артура. Видны усы, волосы вдоль щёк, звериные уши, рога и сложный головной убор. Прямую аналогию нашим представляют ручки в виде личины с кольцом и с короной, вырезанные на каменных дверях из ханьской гробницы провинции Хунань. [290] Так ещё и ещё раз подтверждается датировка развалин у колхоза «Сила» эпохой династии Хань, а тем самым определяется дата ручек от дверей в виде личин рогатых гениев. Вместе с тем сравнение фрески, рельефа и ручек из коллекции Sirén с личинами дверных ручек Абакана не оставляет никаких сомнений в местном, минусинском, их изготовлении. Создававшие их скульпторы в основу положили китайские изображения духа — охранителя дверей. Однако они переработали эти образы и создали свои изображения, отличающиеся большой реалистичностью и высоким мастерством почти портретной скульптуры. При этом на оформление личины повлияли художественные нормы, взятые из окружающей действительности. Поэтому в абаканских масках ярко подчеркнуты их некитайские черты. Во всяком случае они даже более европеоидны, чем самые европеоидные из современных им таштыкских погребальных портретных масок.
Таким образом, перед нами раскрывается наиболее древний случай творческого преодоления прахакасскими, таштыкскими художниками иноземных моделей. В более позднее время преемники этих мастеров, художники енисейских кыргызов-хакасов, сохранившие славные традиции своего многовекового искусства в новой обстановке художественной жизни VI-IX вв., так же умело и совершенно перевоплотят в своем местном стиле орнаментальные и сюжетные композиции двух великих центров раннесредневекового искусства на востоке — произведения сасанидского Ирана и Китая эпохи династии Тан.
[256] Eвтюxова Л.А. К вопросу о каменных курганах на среднем Енисее. Труды ГИМ, вып. VIII, М., 1938.[257] Размеры вымосток позднеташтыкских погребений Уйбата II: № 9, 10, 12, 13, 19 — 3х3 м; № 14 — 3.5 х 3.5м; № 11, 15, 17—2.5х2.5; № 16 и 18 — 2 х 2 м. Все вымостки ориентированы сторонами по странам света,[258] Размеры могильных ям: № 9 — 1.6х1.38х0.68; № 10 — 1.75х1.5; № 11 — 1.45х1.45х0.7; № 12 — 2.3х2.1х1; № 13 — 1.75х1.75х0.8; № 14 — 2.9х2.3х1.3; № 15 — 2.1х1.4х1.5; № 16 — 1.1х0.8х0.55; № 17 — 1.8х1.8х0.8; № 18 — 0.7х0.55; № 19 — 2х1.7х1.3. Мог. ямы № 9 — 14 длиной с З на В, № 15-19 длиной с ЗЮЗ на ВСВ.[259] Найдены в погребениях № 9, 10 и 19.[260] В погребении № 9 найдено 2 сосуда, в погребении № 10 — 1; № 11 — 1; № 12 — 6; № 13 — 6; № 14 — 6; № 15 — 2; № 16 — 1; № 17 — 3; № 18 — 1; № 19 — 3.[261] Баночные найдены в погребениях № 9 (1), № 10 (1), № 11 (1), № 12 (4), № 13 (4), № 14 (5), № 15 (1), № 18 (1), № 19 (1).[262] Уйбат II, перех. могила № 14 (1).[263] Уйбат II, перех. мог. № 12 (1), № 13 (1), № 14 (1), 18(1).[264] Уйбат II, перех. могила № 13 (1), № 14 (1).[265] Уйбат II, перех. могила № 14 (1).[266] Уйбат II, перех. могила № 14 (1).[267] Уйбат II, перех. могила № 12 (1), № 13 (1), № 14 (1), № 15 (1), № 17 (1) и № 19 (1) — хран. в ГИМ.[268] Уйбат II, перех. могила № 9 (1), № 12 (1), № 13 (1), № 17 (1) —хран. в ГИМ.[269] Иакинф, Собрание сведений..., ч. I, СПб., 1851, стр. 443.[270] Бартольд В.В. Киргизы. Фрунзе, 1927, стр. 6-7.[271] См. об этом ниже, в главе VIII, стр. 276.[272] Иакинф. Собрание сведений..., ч. I, СПб., 1851, стр. 443.[273] Ленин В.И. Государство и революция. Соч. т. XXI. изд. 3-е, стр. 374-375.[274] Кроме луков, которые являлись одновременно и охотничьим оружием.[275] Иакинф. Собрание сведений..., ч. I, стр. 50-51: Pfizmaier. Die Heerführer Li-Khuang und Li-ling. Sitzungberichte d. phil.-histor. Klasse d. Akad. d. Wissenschalt zu Wien. 1863. XLIV, 529; Mailla M. Histoire générale de la Chine, t. III, p. 79.[276] Иакинф. Собрание сведений..., ч. I, стр. 443.[277] Там же, стр. 419 и 451.[278] Там же. ч. I, стр. 63-64.[279] Там же, стр. 66.[280] Там же, стр. 72.[281] Там же, стр. 70-71.[282] Л.А. Евтюхова и В.П. Левашова. Раскопки китайского дома близ Абакана КС ИИМК XII; Л.А. Евтюхова. Развалины дворца в «земле Хягяс» КС ИИМК XXI. См. также полемику: Известия АН СССР, серия истории и филос., М., 1946, т. III, № 5 и 6.[283] Четырёхскатные кровли особенно распространены в китайской храмовой и дворцовой архитектуре (Кеlling R. Das chinesische Wohnhaus. Tokyo, 1935)[284] Münsterberg O. Chinesische Kunstgeschichte. Esslingen, 1910, Bd. I. S. 72, Abb. 69-71.[285] Nan-Shan-Li. Brick Tombs of the Han Dynasty at the Foot of Mt. Lao-T'ieh near Port-Arthur, South Manchuria. Tokyo-Kyoto. 1933 pl. XX-XXII, XLI, XLIII a, XLIV.[286] Mu-Jang-Cheng. Han and pre-Han sites at the Foot of Mt. Lao-T'ieh in South Manchuria. Tokyo-Kyoto, 1932.[287] Münsterberg O. Chinesische Kunstgeschichte. Esslingen, Bd. II, S. 237, Abb. 369.[288] Archaeologia Orientalis. 1933, Tokyo-Kyoto, vol. IV, pl. XLV. fig. 3.[289] Rostovtzeff M. The Animal Style. 1929, p. 72, pl. XIX, 5.[290] Chinese Sculpture, presents an exhibition. New-York, 1944 (N 150). pl. II.
наверх |