А.В. Давыдова
Основные вопросы изучения культуры хунну.
История и культура хунну, кочевников, подчинивших себе в последние века до н.э. обширные пространства Центральной Азии, привлекает внимание учёных давно. Тем не менее сле-
(82/83)
дует признать, что многие кардинальные вопросы истории этого народа ещё далеки от окончательного решения.
До начала XX в. наука располагала только сочинениями древних историков. Вся значимость этих трудов не могла умалить недостаточность и явную тенденциозность содержащихся в них материалов о хунну, что в значительной степени и явилось причиной появления разноречивых, часто взаимоисключающих мнений в трудах исследователей культуры хунну. Итогом этого первого периода науки явилось выяснение основных событий политической истории хунну, но основная динамика развития их общества осталась неясной. Казалось бы, письменные источники себя на этом исчерпали, но, очевидно, что их пересмотр, их новые переводы ещё могут внести определённый вклад. [1]
Следующий этап исследований связан с археологическими материалами. С момента первых археологических раскопок памятников хунну, проведённых в конце прошлого века кяхтинским врачом, энтузиастом и страстным любителем древностей Ю.Д. Талько-Гринцевичем, прошло несколько десятилетий, и, видимо, следует подвести некоторые итоги и самому характеру археологических исследований, и тому, что они дали для понимания культуры хунну.
Прежде всего выявлен широкий круг памятников, являющихся солидной базой для исчерпывающего исследования всей культуры хунну. Уже самый состав памятников характеризует её как явление многоплановое, сложное; действительно, имеются поселения, как укреплённые, так и неукреплённые, и могильники разных типов — курганные и грунтовые; среди них — обширные некрополи, насчитывающие сотни разнохарактерных курганов типа Ноин-Улы и Ильмовой Пади, и небольшие, сравнительно с ними, замкнутые группы маленьких курганов типа Черёмуховой Пади, Ургун-Хундуя и др.
Археологические материалы, полученные раскопками этих памятников, дали возможность отвергнуть старые представления о культуре хунну как об однообразно примитивной культуре варваров-кочевников, не имеющей собственного лица. В возможности такой переоценки, в возможности увидеть в этой культуре разноплановые, сложные по происхождению и проявлению компоненты; а также значительно более высокий, чем это представлялось ранее, её уровень — в этом видится главный итог второго периода истории изучения хунну, связанного с появлением археологических источников.
Археологические материалы позволили общество хунну, которое ранее представлялось сплошным кочевым массивом, разделить на кочевую и осёдлую части. Выделение осёдлости
(83/84)
и земледелия, как немаловажного фактора в сложении культуры хунну, имеет исключительное значение для решения многих важнейших вопросов истории народов Центральной Азии, которая ещё недавно представлялась районом безраздельного господства кочевничества. Именно поэтому раскопки поселений хунну должны стать одной из ведущих линий исследования культуры хунну.
Пока же раскапывалось только одно Иволгинское городище, [2] ставшее своеобразным эталоном культуры осёдлых хунну, но с этим эталоном ещё нечего сравнивать: другие, уже сейчас известные поселения хунну не исследовались; и кроме того, Иволгинское городище может быть, строго говоря, эталоном только чисто локальных, периферийных материалов, поскольку оно значительно удалено от основных центров распространения культуры хунну. И хотя исключительная важность материалов Иволгинского городища общепризнана, оправдан интерес учёных как в Советском Союзе, так и за рубежом к этому уникальному пока памятнику, и многие принципиальные вопросы, связанные с пониманием культуры хунну, стали яснее именно после раскопок Иволгинского городища, всё же его исключительность — результат малой изученности других памятников.
Перспективы же, появившиеся в результате получения Иволгинских материалов, немалые — сейчас на этой основе можно не только ставить, но и решать целый комплекс вопросов, связанных с развитием хозяйства, земледелия, ремёсел, торговли, уровня развития и их места в общей структуре хозяйства, технологии производства.
Появились большие возможности для исследования тем, связанных с искусством хунну (находки орнаментированных костяных и роговых изделий, художественной бронзы), в своей основе глубоко своеобразным явлением, связанным с общим развитием искусства кочевых народов Сибири.
Значительно расширились возможности и для ответа на вопрос, которому наука уже давно уделяет пристальное внимание: об общественном строе хунну. Как известно, их общество называлось и первобытнообщинным, и рабовладельческим, и даже феодальным. Новые археологические материалы показали и высокий материальный уровень всего общества в целом, и не только чётко выраженное его расслоение, но и многоступенчатость этого института. Видимо, в свете новых археологических материалов есть основания считать общество хунну находящимся на стадии государства примитивного типа с сохраняющимися традициями родового строя. [3]
(84/85)
Таким образом, несомненны значительные возможности, появившиеся у исследователей в результате получения материалов даже с одного поселения — Иволгинского, — и совершенно очевидна исключительная перспективность расширения раскопок этого вида памятников.
В последние годы, в связи с изучением неукреплённого поселения хунну у с. Дурёны на р. Чикое (Бурятская АССР) экспедицией кафедры археологии Ленинградского государственного университета в 1972-1975 гг. [4] и открытием значительного (ок. 20) числа поселений хунну на территории Монголии, появляются возможности решения сложнейшего вопроса о количественном соотношении двух слагаемых в экономике хунну: кочевого, скотоводческого и осёдлого земледельческо-ремесленного хозяйства. Но реальным решение этого основного вопроса всей культуры хунну станет не только при условии изучения поселений хунну, необходимо также получение качественно нового материала из курганных могильников.
Раскопки курганов и были, и остаются традиционным направлением археологии хунну, получен немалый материал, дающий возможность решать ряд вопросов, тем не менее до сих пор нет чёткого представления по двум, как нам представляется, проблемам, решение которых становится настоятельно необходимым: 1) уровень развития кочевого скотоводческого хозяйства, 2) характер погребальных сооружений и всего погребального обряда кочевых хунну.
Как известно, археология располагает довольно значительным кругом курганных хуннских могильников. К сожалению, возможности, которые таит в себе археологическое изучение этих памятников, реализованы весьма слабо. В самом деле, даже в таких известных и больших могильниках, как Ноин-Улинском, раскопано не более ⅒, [5] в Ильмовой Пади — не более ⅕, в Черёмуховой Пади — около ¼ части курганов, и дело не только в количестве. За очень редким исключением все эти курганы раскопаны по старой методике, не дающей возможности выявить памятник исчерпывающе и с максимальной объективностью. Именно поэтому до сих пор, несмотря на то, что прошло более 80 лет с начала раскопок курганов хунну, мы по существу не имеем полного представления о погребальном обряде кочевых хунну, а один из важнейших и определяющих компонентов погребального обряда — намо-
(85/86)
гильное сооружение — остается неизвестным; в лучшем случае, развал камней насыпи фиксируется на плане, [6] что отнюдь не решает задачи реконструкции намогильного сооружения. Между тем даже визуальные наблюдения убеждают в наличии целого ряда разнохарактерных намогильных сооружений (разного размера подпрямоугольных, квадратных, круглых), и так называемые курганы хунну и являются развалом этих намогильных архитектурных сооружений, занесённых почвой. И до тех пор, пока они не будут выявлены, наши представления о погребальных сооружениях не приблизятся к истине. Определение же их характера и конструкции даст ещё серию различий как социального, так, видимо, и этнического характера, знание которых позволит судить об обществе хунну со значительно большей долей вероятности.
Как показали раскопки, начатые в 1970-1971 гг. совместной экспедицией кафедры археологии Ленинградского государственного университета и Бурятского института общественных наук Сибирского отделения АН СССР под руководством А.В. Давыдовой и П.Б. Коновалова и законченные затем в 1975 г. П.Б. Коноваловым, намогильное сооружение кургана 54 в Ильмовой Пади имело сложную конструкцию. [7] Могильная яма размером 16,5×16 м, по краю обнесённая каменной стеной, внутри была разделена на 10 отсеков. С южной стороны к яме подходил так называемый дромос, края и продольная ось которого также были отмечены каменными кладками. Величина и сложность этого сооружения ставят вопросы, связанные не только с новыми, ранее неизвестными сторонами богатого погребального обряда у кочевых хунну, они также требуют ответа на вопрос о том, кто и в порядке каких обязательств приносил многие и многие тонны каменных плит для возведения такого грандиозного памятника. Очевидно, что ответ связан с известным пересмотром наших представлений а социальной структуре общества хунну. Но беда пока в том, что богатые возможности, заложенные в курганах хунну, открылись в кургане 54 Ильмовой Пади впервые, хотя методика, применённая на раскопках этого кургана, была предложена М.П. Грязновым ещё в 1960 г. [8]
В итоге мы до сих пор не знаем намогильных сооружений ни в Ноин-Уле, ни в Ильмовой Пади, не говоря уж о других менее известных могильниках. Неизвестно даже точное уст-
(86/87)
ройство и характер самой могильной ямы, поскольку обычно внимание привлекает находящийся в могиле гроб или сруб и лежащий в нём погребённый, но фиксация инвентаря и здесь явно недостаточна; это относится главным образом к остеологическим материалам и предметам из плохо сохраняющихся в могилах материалов (железа, дерева, стекла и пр.).
Уже первый опыт внимательной фиксации остеологического материала к курганах хунну представляется многообещающим, [9] но он непременно должен быть дополнен специальным палеозоологическим исследованием, ведь до сих пор нет ни одной специальной работы, посвящённой изучению костей животных из хуннских курганных памятников, а без скрупулёзного учёта и специального анализа этого материала специалистами судить об уровне и характере развития скотоводческого хозяйства крайне затруднительно и по-прежнему придётся ограничиваться общими утверждениями и простым перечислением пород тех животных, кости которых находят в могилах.
Есть ещё одна особенность памятников хунну, без учёта которой раскопки не дадут объективной картины. За редчайшим исключением, они все грабленые. Археолог получает минимум того, что они когда-то содержали. Чтобы восполнить утраченное, необходимо не частичное вскрытие памятника, как это обычно имеет место, а максимально полное. Наглядным свидетельством является изучение Иволгинского могильника, на котором из 216 раскопанных могил 200 грабленых. И лишь последовательность и систематичность исследования могильника дали возможность в определённой мере заполнить лакуны, нанесённые грабителями, и получить более или менее полное представление о погребальном обряде.
Таким образом, очевидно, что столь необходимые исчерпывающие, а не частичные только, представления о погребальной практике кочевых хунну можно получить путём, во-первых, значительного расширения объёма раскопок, а, во-вторых, приведением полевых исследований в полное соответствие с нормами современной науки. Работы в этом направлении начаты [10] и их надо продолжить.
Необходимо также коснуться тех вопросов, которые настоятельно ждут решения, но, на наш взгляд, пока не могут быть решены ввиду отсутствия материалов. Таковыми, думается, являются три вопроса: происхождение хунну, хронология археологического материала и выявление, поиски поздних памятников.
(87/88)
Со времён Дегиня наука пытается выяснить происхождение хунну, никакой другой вопрос не вызывал такое количество предположений и теорий, но тем не менее мы всё ещё не в состоянии досконально ответить на него. Причин тому немало. На исторической арене хунну появились в «готовом виде» в районе, который отличался большой этнической пестротой, что, видимо, и вызвало нечёткие указания письменных источников; лингвистических данных нет, антропологических материалов чрезвычайно мало, [11] а те, что имеются, позволяют пока сделать лишь общее определение о принадлежности хунну к сибирской ветви большой монголоидной расы. Археологический материал без данных антропологии не даст ответ на этот вопрос, тем более, что он обнаруживает тенденцию не давать однозначного ответа и предполагает этническую неоднородность хунну. Предположение это основывается главным образом на материалах Иволгинского могильника, где раскопано 216 грунтовых могил. Оказалось, что жители городища хоронили своих покойников по-разному. Насчитывается 9 вариантов погребальных обычаев для взрослых и 4 для детей, и эти отличия не находят объяснений в имущественной дифференциации, выраженной в иных признаках.
Таким образом, вопрос о происхождении хунну остаётся пока открытым, и, видимо, эта проблема ещё долго не будет решена, поскольку она требует новых и немалых по количеству материалов, накопление же их происходит чрезвычайно медленно.
Проблема хронологии хуннских памятников, конечно, не может быть отнесена к разряду целиком не решённых, но здесь есть определённые трудности, преодолеть которые пока не представляется возможным. Наиболее ранние материалы (обломки бронзовых зеркал) имеются только на Иволгинском городище, они датируются концом III в. до н.э., весь же основной материал этого памятника относится ко II-I вв. до н.э. К этому же времени относится и Дэрестуйский могильник, где обнаружены бронзовые ажурные пластины-пряжки с изображениями, выполненными в «зверином стиле». Г.П. Сосновский датировал курганы Ильмовой Пади по сходству с Ноин-Улой рубежом н.э. — I в. н.э., [12] но поскольку в Ильмовой Пади обнаружен тот же набор железных пряжек, что и в Иволгинском и Дэрестуйском могильниках, видимо, можно снизить раннюю дату Ильмовой Пади. [13]
Таким образом, конечные даты хуннских памятников Забай-
(88/89)
калья устанавливаются с конца III в. до н.э. — I в. н.э., но основная трудность состоит в определении микрохронологии, т.е. в распределении конкретных групп археологического материала внутри этой даты. Сделать это пока не удаётся, поскольку анализ имеющихся археологических коллекций в силу их однородности не даёт такой возможности, а стратиграфические данные не выразительны (имеется в виду несколько случаев прорезания ям друг другом на Иволгинском городище, когда и в ранних (прорезанных) и в более поздних (прорезавших) ямах обнаружен идентичный археологический материал).
Безусловно, определённые возможности для установления микрохронологии заключены и в нумизматическом материале, несмотря на определенные трудности его использования. Монеты могут дать чёткий terminus post quem, [14] а это в сочетании с другими данными должно способствовать решению хронологических проблем.
Есть ещё одна, пока не выполненная, но настоятельная задача, связанная с выявлением памятников I в. н.э. Известно, . что конец истории хунну падает на 93 г. н.э., когда они были разбиты сяньбийцами и приняли их племенное название, причем и после этого они не исчезли с данной территории, во всяком случае, письменные источники упоминают их даже и во II в. н.э.
Самый же поздний, имеющийся сейчас в нашем распоряжении археологический материал относится к началу I в. н.э., достоверного материала второй половины и конца I в. н.э. пока нет; правда, надо учесть, что всем забайкальским памятникам хунну ещё далеко до конца исследований и не исключено, что они и содержат такие данные. Материал I в. н.э. есть в памятниках Монголии (Наймаа-Толгой), видимо, он содержится также и в последних материалах, раскопанных монгольскими учёными, так, во всяком случае, явствует из автореферата Н. Сэр-Оджава. [15] Но перед исследователями Забайкалья такая задача ещё стоит и она, видимо, может быть решена как путём продолжения раскопок уже известных, так и поисками новых памятников.
В этом отношении показательны первые итоги разведочных работ 1972-1975 гг. на поселении у с. Дурёны. Наряду с типичными материалами хунну II-I вв. до н.э. в культурном слое памятника обнаружены и более поздние материалы, [16] которые по имеющимся сейчас в литературе представлениям могут быть датированы уйгурским периодом.
(89/90)
Наконец, в самые последние годы благодаря интенсивным археологическим раскопкам, проводящимся в Минусинской котловине Красноярской экспедицией и в Туве экспедициями Московского государственного университета и Саяно-Тувинской экспедицией АН СССР, получен уже немалый материал, датирующийся временем от II в. до н.э. до рубежа н.э., [17] т.е. временем, когда хунну подчинили себе территории Минусинской котловины и Тувы. Благодаря этим работам появилась возможность начать исследования по интереснейшей проблеме взаимоотношения хунну с покорёнными территориями, форм и характера этих взаимоотношений; выяснение этой проблемы явится существенным вкладом в наши знания о хунну.
[2] Davydova A.V. The Yvolga Gorodishche. — Acta Archaeologica Academiae Scientiarum Hungaricae, t. XX. Budapest, 1968, p. 209-245.
[5] Это соотношение установлено на основании опубликованных данных; известно, что в последние годы монгольские учёные продолжили раскопки Ноин-Улы, но этими новыми материалами мы не располагаем.
[6] Коновалов П.Б. Погребальные сооружения хунну. История и культура востока Азии, т. III. Новосибирск, 1975, с. 17-46; Эрдейи И. Раскопки в Ноин-Уле. — Acta Archaeologica, XIV, fasc. 3-4. Budapest, 1962, с. 242, 235, 231, 240, с. 13, 4, 5, 11.
[7] Коновалов П.Б. Раскопки курганов хуннской знати в Ильмовой Пади. Этнографический сборник, вып. 6. Улан-Удэ, 1974, с. 220-232.
[8] Грязнов М.П. Курган как архитектурный памятник. Тезисы докладов на заседаниях, посвящённых итогам полевых исследований в 1960 г. М., 1961, с. 20-22.
[10] Коновалов П.Б. 1) Раскопки курганов..., с. 220-232; 2) О погребальном обряде..., с. 209-219, 3). Погребальные сооружения хунну.
[11] С конца прошлого века и по сей день из всех раскопанных могил хунну извлечено едва ли больше 70 черепов (подсчёт материала по собранию в Советском Союзе).
[15] Сэр-Оджав Н. Древняя история Монголии (XIV в. до н.э. — XII в. н.э.). Автореф. докт. дис. Новосибирск, 1971.
|