П.П. Азбелев
О верхней дате традиции таштыкских склепов
Прим.: в печатном тексте название изменено редактором:
«... традиции сооружения...».
Споры о таштыкской хронологии идут давно. Начальная дата склепов — V в. — установлена благодаря исследованиям А.К. Амброза (Амброз А.К., 1971, с. 120-121; Вадецкая Э.Б., 1999, с. 119-129) и в целом подтверждена уточняющим эти выводы анализом типогенеза таштыкских пряжек (Азбелев П.П., 1992а). Это
(33/34)
согласуется с гипотезой Д.Г. Савинова о соотносимости культурного комплекса большинства таштыкских склепов с раннекыргызским «владением Цигу», известным по древнетюркским генеалогическим преданиям (Савинов Д.Г., 1984, с. 40-47) и с выводами С.Г. Кляшторного о ранней истории [племени — ред. вставка.] ашина, переселившихся в Южную Сибирь после 460 г. (Кляшторный С.Г., 1965). Можно считать установленным, что таштыкские склепы строились со 2-ой половины V в., и правомерно считать эти памятники раннекыргызскими. Однако исследованиями таштыкской культуры пока что не затронут вопрос о длительности бытования склепной традиции с учётом исправленной нижней даты.
«Чаатасовские» традиции, определяющие специфику кыргызской культуры, хоть и наследуют в отдельных элементах таштыкским, но в целом, как реализованный на местном материале комплекс идей, — привнесены, всего вероятнее, в пору существования сирского эльтеберства на Енисее (630-640-е гг.). Таштыкские склепы в течение некоего времени сосуществовали с кыргызскими оградами в рамках единой культуры, судя по всему, как памятники рядового населения (в отличие от аристократических погребений под оградами со стелами и воинских всаднических могил). Кыргызское общество этой поры выступает как сложная этносоциальная иерархическая структура, в политическом устройстве ориентированная на центральноазиатскую традицию «степных империй», но демографически и во многом культурно основанная на местном таштыкском субстрате.
Прямых археологических данных для решения вопроса о длительности существования этой структуры (и, значит, о том, как долго строились таштыкские склепы) очень мало. Внутренняя хронология оград на чаатасах, определяемая посредством корреляции эволюционных рядов, построенных независимо для конструкций оград и орнаментов ваз, показывает, что на III этапе развития этих элементов кыргызской культуры в устройстве могил происходят изменения: стандартом становятся деревянные внутримогильные конструкции, прежде свойственные только склепам, а теперь рудиментарно воспроизводящие подобие склепа в сооружениях иного рода (на чаатасах в Гришкином логу, Абаканском, Перевозинском, Сырском и др.; в могилах ранних чаатасов деревянные конструкции либо незначительны, либо отсутствуют). Эта интеграция разнородных традиций позволяет говорить о глубоких культурных, социальных и демографических трансформациях на Среднем Енисее. Археологически определяется лишь самая общая дата этих перемен: VIII — первая половина IX в.
К тому же периоду относятся и другие культурные изменения в минусинских котловинах: здесь появляются свидетельства как западных влияний, так и непосредственного присутствия мигрантов с Западного Алтая и Восточного Казахстана. На чаатасах и других среднеенисейских могильниках есть целая серия впускных инокультурных могил; яркий и опубликованный пример — впускные погребения на могильниках Сабинка I и Кирбинский лог (Савинов Д.Г., Павлов П.Г., Паульс Е.Д., 1988). Того же происхождения и редкие находки на Среднем Енисее изваяний, похожих на древнетюркские. Их считали таштыкскими, но С.В. Панкова убедительно обосновала некорректность такого определения и, опираясь на разбор системы образов и реалий, заключила, что эти изваяния «современны
(34/35)
ряду тюркских памятников», причём их следует считать «периферийными по отношению к большинству памятников» древнетюркской скульптуры (Панкова С.В., 2000), то есть, проще говоря, вторичными. Уточняя и конкретизируя этот вывод, следует подчеркнуть: минусинские изваяния выполнены не скульпторами, а петроглифистами, стремившимися в привычной им технике воспроизвести виденные ими (или известные им по словесным описаниям) образцы древнетюркской круглой скульптуры, и являются дополнительными вещественными свидетельствами известных по различным источникам контактов кыргызов с карлуками, кимаками и, возможно, другими [, общо говоря, — вырезано редактором] западными соседями.
Следует указать и курганные могильники со всадническими погребениями; традиция погребений с конём для Минусинской котловины — несомненно чужая, и появление таких могил на кыргызской территории с VIII в. (до того это единичные комплексы со спорными датами) указывает на приток нового населения. Сравнительно частые находки в этих могилах гончарных кыргызских ваз или их лепных имитаций, а также размещение части этих могил на чаатасах под сооружениями, выполненными в рамках чаатасовской традиции, говорит о том, что мигранты с запада не были завоевателями: они интегрировались в местную этнокультурную среду, становясь постепенно её органической частью (Азбелев П.П., 1992) и вместе с тем понемногу обновляя, трансформируя кыргызскую культуру.
К общей (можно сказать, стадиальной) одновременности указанных процессов (появление таштыкских склепных элементов в устройстве ям под оградами чаатасов, следы западных влияний в культуре и приток нового населения опять же с запада) следует добавить и известное противостояние кыргызов с уйгурами. После уйгурских набегов конца VIII в., по признанию уйгурского же источника, в кыргызской земле «не стало живых людей»; даже если это, как считал Л.Н. Гумилёв (Гумилёв Л.Н., 1967, с. 415), хвастовство в назидание прочим строптивцам, оно указывает, в каком стиле действовали уйгуры: они расправлялись с мятежными соседями, не стесняясь массового истребления жителей. В конце VIII в. внутренние дела в Уйгурском каганате шли плохо, Кутлуг только что возглавил государство и стремился его укрепить, а потому мятежи на окраинах должен был подавлять со всей решительностью, что во все времена означало прежде всего кровавую бойню, так что источнику, скорее всего, следует верить: карательный поход Кутлуга в 795 году был для кыргызов страшным.
Таким образом, склепы прекратили строить в целом примерно в то самое время, когда кыргызы безуспешно восставали против уйгуров, а те отвечали им расправами, от которых минусинское население несло огромный урон; вероятно, можно говорить о демографической катастрофе в кыргызском обществе, когда сложились объективные условия для того, чтобы развитие одной из погребальных традиций пресеклось из-за критического сокращения числа людей, способных адекватно воспроизвести все требуемые ритуалы. При всей условности таких соотнесений (по совокупности данных и за отсутствием других вариантов) причиной угасания традиции склепов таштыкского типа небезосновательно признать карательные набеги уйгуров в конце VIII века, и условной верхней датой периода существования традиции погребения в склепах можно считать рубеж VIII-IX вв.; после этого таштыкские типы появляются в составе инвентаря лишь эпизодически и уже не образуют комплексов.
(35/36)
В конце VIII и на рубеже IX в. складываются условия и для фиксируемого археологически притока нового населения: кыргызским владетелям требовались воины, способные противостоять уйгурам, а местное население, судя по всему, было в глубоком демографическом кризисе. Письменные и археологические данные указывают, откуда енисейские кыргызы черпали силы для продолжения борьбы: это были кочевые общества востока Средней Азии и Алтая. На Среднем Енисее складывается новая система ритуалов, новая иерархия типов памятников, анализировать которую нужно уже с иных позиций.
Литература ^
- Азбелев П.П. К реконструкции социальной структуры кыргызского общества. // Исторические чтения памяти Михаила Петровича Грязнова. Часть первая. Омск: Издательство ОмГУ, 1992. С. 88-90.
- Азбелев П.П. Типогенез характерных таштыкских пряжек. // Проблемы археологии, истории, краеведения и этнографии Приенисейского края. Т.II. Красноярск: Издательство КГУ, 1992а, с.48-52.
- Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Европы. Ч. II. // Советская археология. 1971. № 3. С. 106-134.
- Вадецкая Э.Б. Таштыкская эпоха в древней истории Сибири. СПб: «Петербургское востоковедение», 1999. 440 с.
- Гумилёв Л.Н. Древние тюрки. М.: «Наука», 1967. 504 с.
- Кляшторный С.Г. Проблемы ранней истории племени Тÿрк (Ашина). // Новое в советской археологии. М.: «Наука», 1965. С. 171-178.
- Панкова С.В. К вопросу об изваяниях, называемых таштыкскими. // Мировоззрение. Археология. Ритуал. Культура. Сборник статей к 60-летию М.Л. Подольского. СПб.: «Мир книги», 2000. С. 86-103.
- Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири в древнетюркскую эпоху. Л.: Издательство ЛГУ, 1984. 174 с.
- Савинов Д.Г., Павлов П.Г., Паульс Е.Д. Раннесредневековые впускные погребения на юге Хакасии. // Памятники археологии в зонах мелиорации Южной Сибири. По материалам раскопок 1980-1984 гг. Л.: «Наука», 1988. С. 83-103.
|