П.П. Азбелев
К исследованию культуры могильника Кудыргэ на Алтае
Кудыргинский могильник на правом берегу Чулышмана, в 15 км от его впадения в Телецкое озеро, исследованный С.И. Руденко и А.Н. Глуховым в 1924-1925 гг. и A.A. Гавриловой в 1948 г., — сложный комплекс разнотипных и разновременных памятников, не раз привлекавший внимание исследователей. Существует ряд атрибуций и интерпретаций могильника, не во всём согласующихся между собой (Киселёв, 1949; Гаврилова, 1965; Амброз, 1971, 1973; Овчинникова, 1990; Васютин, 1992; Кляшторный, Савинов, 1994). Авторы пишут о «могилах кудыргинского типа», о «кудыргинском этапе» развития культуры алтайских племён, о «кудыргинской культуре»; осуществлена почти полная публикация памятника (Гаврилова, 1965). Повышенный интерес к могильнику Кудыргэ обусловлен ярким своеобразием, даже уникальностью как деталей погребального обряда, так и морфологии предметов сопроводительного инвентаря, широкими возможностями привлечения аналогий, несомненной принадлежностью этого памятника к переломному моменту в истории Южной Сибири и Центральной Азии. Не все возможности анализа кудыргинских материалов использованы в полной мере. Ниже рассматриваются погребения с южной ориентацией погребённых и с наременными гарнитурами «геральдического» стиля, т.е. речь идёт о могилах кудыргинского типа по классификации A.A. Гавриловой; из их числа следует исключить могилы 24, 25, 26 как не имевшие ни «всаднических» признаков, ни изделий в «геральдическом» стиле, ни достоверно датирующих обстоятельств.
Обряд погребения. Могилы кудыргинского типа различаются по ориентации сопроводительных захоронений коней — головой на Ю или на С; кроме того, различают погребения человека с конём и без коня, одиночные погребения коней. Это разнообразие трактуют как неустойчивость погребального обряда кудыргинских могил, как бы свидетельствующую в пользу разновременности захоронений (Кляшторный, Савинов, 1994, с. 98), однако такой подход кажется поверхностным. В 5-7 м к юго-востоку от одиночных погребений людей всегда обнаруживаются погребения коней в отдельной могиле. На мой взгляд, это означает, что в состав могильника входят не только типовые погребения всадника и коня в одной могиле, но и раздельные погребения человека и коня в разных, но стандартно соотнесённых ямах: могилы 1 и 2, 3 и 4, 6 и 8, 22 и 23. Этот вариант всаднических могил известен также в позднейшей сросткинской культуре. Далее, определённая система обнаруживается при анализе конских погребений: при мужских погребениях они ориентированы на Ю, при женских — на С. Это правило действительно как для совместных, так и для раздельных погребений. Определение пола проводилось по вещам, и наиболее корректно говорить о корреляции того или иного набора инвентаря с той или иной ориентацией конского погребения. Могила 12 определена в публикации как женская, однако наличие остатков оружия и южная ориентировка коня показывают, что это погребение, скорее всего, мужское. Могила 18 с мужским погребением и обратной ориентацией коня не может быть включена в «кудыргинский тип» из-за того, что она ориентирована не меридианально, а по оси СЗ-ЮВ и не содержала находок вещей в «геральдическом» стиле; материал из этой могилы не исключает сравнительно поздней даты.
Таким образом, следует говорить не о неустойчивости, а, наоборот, о чёткой системе погребального обряда Кудыргэ, причём не имеющей прямых аналогий на Саяно-Алтае. Отсюда следует, что могильник Кудыргэ был кладбищем компактной инокультурной и, вероятно, иноэтничной кочевой группы, обитавшей на Алтае недолго. Неясно, что стоит за различием между совместными и раздельными могилами: материал для решения этого вопроса недостаточен.
Наременные гарнитуры Кудыргэ — вторая категория материала, определяющая своеобразие памятника. Следует различать поясные и уздечные наборы. В могиле 9 пояс имел цельнолитую медную пряжку с овальной рамкой и пятиугольным щитком, три круглых с «жемчужником» по краю серебряных бляшки и серебряный же удлинённый наконечник с геометрическим орнаментом. Такие же бляшки найдены в погребениях у обсерватории Улугбека в Самарканде и в Таш-Тюбе; бытовали они также на Кавказе, в Юго-Восточной и Центральной Европе. Пояса с круглыми бляшками изображены на ряде фресок Афрасиаба и Пенджикента. Наконечник прямых аналогов, кажется, не имеет, но нужно подчеркнуть, что сам тип удлинённых наконечников с геометрическим орнаментом сложился в культуре европейских гуннов в IV-V вв.; там же обнаруживаются трёхромбические накладки, очень похожие на декор кудыргинского наконечника. В ранних восточных памятниках наконечники ремней другие и по форме, и по декору.
Пояс из могилы 11 имел цельнолитую пряжку с геральдическим щитком, одну круглую с «жемчужником» и две квадрифолических бляшки, а также два наконечника: длинный, с изображением трёх драконоподобных существ и короткий, с изображением стоящего орлиноголового грифона. Аналог — наконечник из погребения в Самарканде, где изображён стоящий орлиноголовый грифон, но стиль изображения — как на наконечнике с «драконами». Считать эти наконечники ажурными и сравнивать их на этом основании с аварскими нельзя: «ажурность» кудыргинских наконечников — результат небрежности литья. Кроме того, аварские наконечники с фигуративным декором всегда имеют сильно вогнутые края и в задней части — особый отдел для крепления к концу ремня; кудыргинские наконечники прямые и имеют на обороте шпеньки для крепления к ремню всей плоскостью. Так что в этой части кудыргинско-аварские аналоги вовсе не очевидны.
В отличие от поясных, уздечные наборы из Кудыргэ состоят из бляшек «геральдического» стиля. Типогенез и хронология «геральдических» наборов стали предметом дискуссий у археологов. Специальный анализ, выявивший типологические рудименты, показал, что сибирская «геральдика» для восточноевропейской прототипична; ранний этап сложения «геральдического» стиля зафиксирован находками из таштыкских склепов, имеющих нижнюю дату V в.; кудыргинские и таштюбинские находки представляют следующий этап (Азбелев 1993, с. 92). Кудыргинские «геральдические» наборы — не поясные, а уздечные, и решение вопросов хронологии нельзя сводить к переименованию эволюционного ряда в хронологический. Для датировки Кудыргэ должны быть привлечены как археологические, так и письменные источники.
Кудыргэ, мог.5, колчанная пряжка: 1 — рис. в книге; 2 — ГЭ ОАВЕС, колл. 4150/67, рис. автора.
3-5 — аналогии щитку, пряжки типа Бал-гота; 6 — сплошная версия щитка, тип Сиракузы (3-6 — по А.К. Амброзу)
(рисунок в бумажную публикацию не вошёл)
Монета из могилы 15 в северной группе погребений, выпущенная в 575-577 гг., определяет нижнюю возможную дату комплекса. Не менее существенна колчанная пряжка из могилы 5 южной группы. К сожалению, её обломанный щиток изображен в публикации так, что отличие линии излома от обработанного края почти незаметно. Специальный осмотр этой пряжки, проведенный мной в Эрмитаже при любезном содействии Л.Л. Барковой, позволил отнести данный экземпляр к византийскому типу Бал-Гота или Сиракузы [1] — более точно определить первоначальный контур щитка не удаётся. Присутствие этой пряжки среди материалов могильника показывает, что датировать его следует VII в. Учитывая компактность могильника, его обрядовую структурированность и морфологическую близость находок, памятник следует считать синхронным (речь идёт о могилах кудыргинского типа) и датировать VII в., но не позднее, так как с образованием Второго Тюркского каганата повсеместно в Южной Сибири и Центральной Азии распространяются наременные гарнитуры катандинского, или «геометрического» стиля, несущие лишь рудиментарные проявления «геральдических» признаков.
Распространение, типогенез и хронология изделий «геральдического» стиля позволяют считать его частью государственной культуры Первого / Восточного каганата (Азбелев, 1993, с. 92). Поэтому Кудыргэ нужно считать тюркским могильником; вопрос в том, когда и при каких обстоятельствах обособленная группа ранних тюрков в течение недолгого времени обитала на Алтае. Учитывая археологическую дату, можно указать лишь на одну такую ситуацию — пребывание на Алтае в 630-640-х гг. орды Чеби-хана. Не исключено и даже вполне вероятно, что могильник Кудыргэ — кладбище одного из небольших племён, входивших в орду Чеби-хана, и датируется соответственно второй четвертью VII в.
В заключение следует отметить, что предлагаемая датировка и интерпретация снимают противоречие между позициями A.A. Гавриловой и А.К. Амброза: могильник действительно представляет культуру Первого каганата, но является её реликтом, относящимся к началу следующей эпохи. Предположения о дотюркском возрасте памятника (Киселёв, 1949, с. 278) и о проявлении в его материалах культуры жуань-жуаней (Савинов, 1984, с. 38) должны быть отвергнуты по соображениям как типологическим, так и историко-культурным. Ранняя датировка невозможна из-за таких находок, как монета из могилы 15 и пряжка из могилы 5; связь с культурой жуань-жуаней «выводят» из аварских аналогий (как было показано, не безусловных) и соотнесения аваров с жуань-жуанями (никем пока не доказанного). Следует помнить о явном несоответствии между сравнительно небольшой сферой влияния жужаней и аваров и континентальным масштабом распространения «геральдического» стиля.
Одной из наиболее интересных и важных тем будущих изысканий следует назвать проблему раздельных погребений человека и коня в Кудыргэ и позднейших культурах Алтая.
[1] Прим. веб-версии: Первоначально фраза была подробнее и содержала ссылки на рисунки: «...отнести данный экземпляр к византийскому типу Бал-Гота или ["сумочным" с волютами и прорезью, (ср.: Амброз, 1971: 116 и 119, рис. 7: 12, 14-17), датируемым VII в. и, видимо, являющимся ажурными репликами типа] Сиракузы...»; при сокращении текста автор вместе со ссылкой на рисунки убрал слова, взятые здесь в квадратные скобки, отчего фраза приобрела слишком общий характер (что вызвало справедливое недоумение А.С. Васютина). Впрочем, смысл атрибуции от этого избыточного сокращения не изменился.
|