П.П. Азбелев
Конструкции оград минусинских чаатасов
как источник по истории енисейских кыргызов
В исследовании любой археологической культуры один из ключевых вопросов — разработка периодизации, невозможная без выяснения относительной хронологии памятников. Этот круг проблем в литературе, посвящённой культуре енисейских кыргызов, разработан пока недостаточно. Привлечение архивных материалов и данных новых раско-
(5/6)
пок позволяет вернуться к анализу этой проблематики.
Предложены две периодизации, принадлежащие Л.Р. Кызласову и Д.Г. Савинову. С.В. Киселёв и Л.А. Евтюхова из-за недостаточности материалов своих вариантов периодизации не предложили.
Л.Р. Кызласов выделяет два этапа: Утинский или Койбальский (VI-VII вв.) и Копёнский (VIII-IX вв.). В основу положено выделение памятников, несущих более заметную печать таштыкских традиций, по таким признакам, как «кубические ямы с трупосожжениями и квадратные выкладки сверху» (по мнению автора, памятники рядового населения); в чаатасах (памятниках знати) этого периода присутствуют сходные с таштыкскими прототипам): бронзовые амулеты в виде изображения двух симметричных лошадиных головок. Автор считает ранним признаком наличие коленчатых кинжалов, восходящих, как он полагает, к таштыкским ножам сходной формы, и некоторые типы сосудов [1]. Однако амулеты и коленчатые кинжалы найдены и на явно поздних памятниках, Копёнском и Уйбатском чаатасах (Л.Р. Кызласов относит их ко второму этапу), а потому не могут считаться ранним признаком [2]. Сосуды таштыкского типа в могилах чаатасов вообще отсутствуют. Таким образом, выделение утинского этапа может быть оспорено.
Для памятников Копёнского этапа Л.Р. Кызласов указывает такие признаки, как наличие эпитафий на стелах чаатасов, дополнительные и межкурганные погребения и «тайники» на территории оград. Как специфически поздний признак отмечены находки предметов конского снаряжения и поясных наборов [3]. Из этого ряда должны быть исключены дополнительные и межкурганные погребения, найденные на всех чаатасах, где раскопки велись широкой площадью. Эпитафии часто не датированы и не служат хронологическим признаком. Таким образом, поздний этап выделяется по вещам, имеющим датированные аналоги в иных культурах. Сомнительна лишь датировка этапа (VIII-IX вв.): все узко датируемые вещи с чаатасов относятся ко времени не ранее IX в.; кроме того, находки датирующих вещей в одних памятниках не снимают вопроса о датировке прочих.
Рассматривая вопрос о периодизации истории кыргызской культуры, Д.Г. Савинов в целом принял предложенное Л.Р. Кызласовым деление на этапы, но добавил третий, уйбатский (IX-X вв.), к числу памятников которого им отнесены: Уйбатский чаатас, могильники «Над поляной» и Капчалы II, курганы близ Минусинска и часть вещей Тюхтятского клада. Опорным для выделения памятников этого этапа назван предметный комплекс тувинских погребений кыргызов, имеющий нижнюю дату
(6/7)
840 г. и сейчас надёжно датируемая по киданьским аналогиям [4]. Характеризуя ранние чаатасы, Д.Г. Савинов отметил их синхронность памятникам Кудыргинского этапа культуры алтае-телеских тюрков, устанавливаемую по отсутствию в могилах вещей катандинского круга; следует отметить, что само по себе это обстоятельство не является основанием для датировки. Поздние памятники выделены по датированным вещевым аналогиям; Д.Г. Савиновым впервые указаны специфически кыргызские признаки этих вещей, определяющих культуру Копёнского этапа. Датировка начала этого этапа VIII в., однако, противоречит тому, что «памятники VII-VIII вв., синхронные катандинскому этапу, на территории Минусинской котловины пока не выделяются в самостоятельную группу погребений» [5].
Анализируя памятники долины р. Табат, Ю.С. Худяков заключил, что «уточнить датировку выделенных типов памятников эпохи чаа-тас пока не представляется возможным ввиду неразработанности хронологии этого периода, бедности сопроводительного инвентаря и сильной поврежденности курганов» и отверг предложенное Л.Р. Кызласовым деление на этапы «ввиду отсутствия критериев для выделения каждого из них» [6]. По материалам чаатасов Кёзеелиг-хол автор предположил, что различия между оградами центральной и периферийной части комплекса, выраженные в упрощении конструкции окраинных погребений, «могут иметь стадиальный характер, поскольку упрощение конструкции... соответствует общей тенденции эволюции основных типов кыргызских погребальных памятников — от сложных курганов типа чаа-тас... к более простым курганам хыргыс-ур» [7]. Попытка выявить динамику развития одного из элементов культуры без опоры на внешние аналогии является важнейшим шагом в исследовании кыргызской культуры, ибо ни в одной работе развитие её специфических элементов не прослежено. Но тезис о деградации конструкций входит в очевидное противоречие с материалами позднейших Копёнского и Уйбатского чаатасов, где ограды были наиболее сложны и монументальны.
Выяснение относительной хронологии требует составления типологических рядов, ориентированных во времени путём независимых датировок групп памятников. Соблюдение требования независимости дат особенно важно: рассмотренные концепции показывают, что, выделяя по аналогиям позднюю группу памятников, нельзя считать остальные ранними, и наоборот. Важным условием является соотнесение прослеженных изменений с известными историческими событиями.
Наряду со стабильными признаками, проявляющимися на протяжении
(7/8)
всей истории кыргызской культуры и определяющими не этапы, а культуру в целом, чаатасы содержат и вариабельные признаки, разнообразие проявлений которых позволяет надеяться на возможность их типологиэации. Таковы орнаменты ваз (которым будет посвящена особая статья) и конструктивные особенности наземных сооружений, которые «являются по существу самостоятельным видом археологических источников» [8]. Эта статья посвящена анализу основной разновидности оград чаатасов — квадратных со стелами по периметру — с целью выяснения относительной и абсолютной хронологии этих сооружений, а также динамики и причин их развития.
Известно более 50 чаатасов,[9] раскопки велись на 17, но к анализу сооружений могут быть привлечены материалы не более чем с десяти: в ряде случаев методика раскопок была слишком несовершенна, а фиксация недостаточна. Это относится к чаатасам, исследованным до 1960 гг. — Ташебинскому, Кыэылкульскому, Тесинскому, Джесосскому. Затруднён анализ материалов Уйбатского чаатаса, раскопанного на высоком для своего времени уровне, но ныне доступного в виде лишь словесных описаний. На Копёнском и Сырском чаатасах расчистка и поэтапная фиксация не проводились (или не отражены ни в отчёте, ни в публикациях), но на планах показана ориентация стел, позволяющая реконструировать очертания ограды.
Наиболее информативны памятники, исследованные после 1960 г. по методике, разработанной М.П. Грязновым и впервые примененной при раскопках чаатаса в Гришкином логу. [10] Поэтапная расчистка, фиксация и разборка развалов позволяют достоверно реконструировать ограды и выявить немало конструктивных деталей. После исследований в Гришкином логу все раскопки на чаатасах велись по той же методике. В отчётах и публикациях последних тридцати лет имеются данные о весьма представительной серии памятников,[11] на этих материалах и основана статья. Среди них нет аналогов крупным сооружениям, исследованным в довоенные годы, но последние могут быть привлечены к анализу, если известны диаметры развалов оград: при сопоставлении чертежей расчищенных развалов и оснований оград выявляется, что диаметр развала обычно в 1,5 раза больше, чем первоначальная длина стороны квадратного сооружения.
По размерам и сложности конструкции квадратные ограды со стелами могут быть разделены на четыре группы. Корреляция этих показателей не нарушается, а потому классифицирование сразу по двум основаниям допустимо.
(8/9)
I ГРУППА. Ограды со стороной 3-3,5 м, с четырьмя стелами по углам; стелы ориентированы широтно, установлены либо прямо в кладке, либо вплотную к ней (рис. 1-2) [12].
II ГРУППА. Ограды со стороной 5-6 м, с четырьмя угловыми стелами, с двумя стелами, образующими «вход», с западной или восточной стороны и с одной стелой на оси «входа» с противоположной стороны [13].
III ГРУППА. Ограды со стороной 7-8 м, имеющие не только угловые, но и простеночные стелы у середины северной и южной сторон. Все ограды не сориентированы с могилами, последние иногда обставлены врытыми на ребро плитками [14].
IV ГРУППА. Ограды со стороной свыше 8 м, с наибольшим, до 16, числом стел. Могилы и ограды сориентированы. Первоначальная высота кладки, по-видимому, не менее человеческого роста [15].
При сравнении выделенных групп заметны интересные закономерности. От I группы к IV растёт высота стел и расстояние, отделяющее их от кладки. Факт установки стел прямо в кладке ограды № 2 Арбанского чаатаса (рис. 1) не позволяет считать эту закономерность простым проявлением пропорциональности элементов. Для I-II групп, более чем для III-IV, характерна неоднородность кладки, когда нижние плиты массивнее верхних; лишь для III-IV групп зафиксирована ориентация стел не только вдоль северной и южной, но и вдоль западной и восточной стен (кург. № 6 Койбальского чаатаса, № 5 чаатаса в Гришкином логу и № 6/юж. Копёнского). Существуют ограды Тепсейского чаатаса, по размерам входящие во II группу, а по конструкции — в I, представляя собой образец промежуточного варианта.
Таким образом, основные элементы конструкции от I группы к IV изменяются в соответствии с одной и той же закономерностью; можно предполагать, что выделенные группы образуют хронологический ряд. Проверить это следует путём независимого датирования групп.
Надёжно датирующие вещи найдены лишь под оградами IV группы. Стремена из кургана № 1 Уйбатского чаатаса аналогичны стременам из Курая III, кург. № 2 [16] и другим экземплярам конца VIII-IX вв.; среди датирующих находок это наиболее ранняя. Большая коллекция датирующих вещей составлена находками Копёнского чаатаса, причём уже давно указана серия копенско-уйбатских аналогий [17], позволяющая синхронизировать эти памятники. Комплекс аналогий и хронология уйбатского этапа (по Д.Г. Савинову), учитывающая ляоские влияния, позволяет датировать IV группу IX-X вв.
Ввиду отсутствия датирующих вещей под оградами I-III групп для
(9/10)
дальнейших построений следует привлечь аналогии иного рода. Прежде всего нужно уточнить ритуальные функции оград. При раскопках кург. № 5 на чаатасе в Гришкином логу выяснилось, что ограда стоит на поле валика выброса из могилы, то есть сооружена после совершения погребения [18]. Это согласуется с несориентированностью оград и могил: по-видимому, строители чаатасов ориентировались по точке восхода, в течение года варьирующей, и при сооружении ограды, спустя известное время после погребения, основные элементы комплекса оказывались несориентированными. Однако на позднейших памятниках IV группы интервал между этапами сооружения комплекса не соблюдался (по крайней мере, не фиксируется археологически); следовательно, на финальном этапе развития был забыт обычай, по которому возведение ограды относилось к числу действий поминального цикла. Правильность понимания оград как поминальных сооружений подтверждается открытием на Арбанском чаатасе комплекса из двух оград, одна из которых (№ 5) содержала типичную кыргызскую могилу, а другая (№ 2) была чисто ритуальной: в центре огороженного пространства расчищена округлая ямка с остатками нижней части деревянного столба диаметром около 15 см и керамическими фрагментами; столб первоначально был укреплен забутовкой из мелких плиток (рис. 1 и 2, 2). Следы погребения в этой ограде отсутствовали. [19]
То, что забытый в IX-X вв. обычай столь ярко представлен оградами I группы, служит ещё одним подтверждением гипотезы о хронологической сущности выделенных групп. Поэтому решающее значение имеет хронология оград I группы. Понимание оград как ритуальных сооружений позволяет сравнить их с алтайскими поминальными оградами.
Предложенная реконструкция арбанской ограды № 2 по композиции основных элементов прямо сопоставима с поминальными оградами юстыдского типа [20] Сходство подчёркивается изображением оленя на восточной плите одной из юстыдских оград, [21] выполненным в таштыкском стиле [22]. По вещам, найденным в юстыдских оградах и изображённым на соответствующих этим оградам изваяниях, данный тип датируется не ниже, чем VII в. Рассматривая вопросы хронологии алтайских оград, Д.Г. Савинов отнёс время наибольшего распространения юстыдского типа к VIII-IX вв. [23], возникновение традиции следует относить к VII в., но не ранее.
Вопрос о соотношении арбанской ограды с юстыдскими решается однозначно. На Алтае ограды образуют обширный круг памятников, разнообразны, датируются в целом древнетюркским временем; арбанская же
(10/11)
ограда пока уникальна и выполнена в технике, характерной для наружных обкладок таштыкских склепов. Сооружение поминальных оград в таштыкское время минусинскими племенами не практиковалось, и, следовательно, арбанская поминальная ограда представляет собой подражание юстыдским, выполненное в традиционной таштыкской технике. По аналогии с юстыдскими арбанская ограда датируется не ниже чем VII в., и является материальным свидетельством взаимодействия местных традиций с комплексом привнесенных инноваций, — взаимодействия, впервые создавшего условия для сложения феномена чаатаса.
Как уже сказано, ограды II-III групп также следует рассматривать как поминальные. Вне зависимости от хронологического соотношения I и II-III групп следует указать причины их различий и возможные аналогии. Отличия состоят в размерах сооружений, количестве стел и наличии «входа», обозначенного дополнительными стелами. Эти новшества не имеет прототипов в конструкции арбанских оград №№ 2 и 5 и не являются типологическими рудиментами таштыкских традиций; поэтому их истоки нужно искать за пределами Минусинской котловины.
Мемориалы, ограждённые по периметру не только угловыми, но и простеночными столбами, известны как на Алтае, так и в Центральной Азии [24]. Наиболее интересна аналогия со знаменитым мемориалом в честь Кюль-тегина, где среди прочего была исследована восточная стена внешнего ограждения. К северу и к югу от ворот между валом и рвом были найдены по три каменных столба, некогда стоявших на одной линии [25]. По-видимому, сходные ситуации были бы обнаружены при раскопках любого участка внешнего ограждения. Сравнение этой ситуации с данными о других монгольских мемориалах [26] позволяет предполагать, что ограждение памятника рядами столбов генетически с юстыдским и другими типами не связано и является специфической чертой ритуальной архитектуры Второго каганата. Именно этот элемент может быть указан в качестве единственной аналогии крупным оградам III группы, имитирующим внешнее ограждение орхонских мемориалов; упоминавшиеся выше внутренние оградки из плит, врытых на ребро вокруг могилы, сопоставимы с ограждением центральных столбовых ям оград юстыдского типа в Дуганы Хутул; последние, несмотря на разность масштабов, могут быть сопоставлены с «княжескими» мемориалами по признаку наличия вымостки между внешней и внутренней оградами [27]. Таким образом, по дате прототипа может быть указана и нижняя хронологическая граница III группы — 730-е гг.
Ограды II группы по признакам размера и наличия «входа» могут
(11/12)
быть сопоставлены не с внешним ограждением крупнейших памятников, а с их центральными сооружениями; последние, безусловно, воспроизводили долго формировавшуюся каноничную конструкцию, но монументализировали её, и сопоставлять ограды II группы следует не с самими центральными заупокойными храмами, а с их менее грандиозными прототипами, удачно реконструированными В.Д. Кубаревым [28]. По-видимому, столбовая конструкция этих рядовых храмов послужила источником усложнения оград юстыдского типа (рис. 4, 7). Необходимо подчеркнуть, что многостолбовые ограждения, характерные для III-IV групп, генетически со столбовой конструкцией храмов не связаны и восходят, как показано выше, к наружному оформлению орхонских комплексов. Таким образом, по совокупности данных появление оград II группы может быть связано лишь с формированием комплекса традиций, лежащего в основе центрального сооружения памятника Кюль-тегину; формирование этого канона относится, по-видимому, к последней четверти VII в., когда тюрки восстанавливали свою государственность после долгого пребывания в роли интернированного танским Китаем народа. Вероятно, именно в этот период тюрками была усвоена китайская традиция строительства храмов, посвящённых умершему и содержавших его изображение, чего ранее в их культуре не было. [29]
Рассмотрение вопросов хронологии показывает, что предположение о хронологической сущности выделенных групп оград соответствует известным фактам, а отличающие одну группу от другой признаки имеют датирующее значение. I, II и III группы воспроизводили три последовательно появлявшихся в Центральной Азии типа поминальных сооружений VII — первой половине VIII вв., представлявших различные этапы развития двух генетически не связанных традиций; первая характеризуется акцентированием вертикального столба, символизировавшего универсальную категорию мировоззрения кочевых народов и в той или иной форме нашедшего себе место во всех центральноазиатских кочевнических культурах; вторая традиция акцентирует заупокойный храм и, как можно предполагать, связана с китайскими традициями. Оба канона взаимодействовали в ходе сложения культуры Второго каганата и оказали воздействие на развитие кыргызской ритуальной архитектуры.
Следует соотнести сделанные выше выводы со сведениями по истории кыргызского каганата и Центральной Азии в целом. Как было показано, дата оград I группы лежит в пределах VII в.; основанием служит комплекс аналогий предметным находкам в юстыдских оградах — это вещи катандинского круга. А.А. Гаврилова связала появление могил ката-
(12/13)
ндинского типа с образованием Второго каганата [30]; Д.Г. Савинов отметил, что время их появления совпадает с развалом Восточного каганата и другими событиями тех лет [31]. Вторая точка зрения представляется более обоснованной; падение Восточного каганата было связано с активизацией телеских племён, ранее составлявших основу военной мощи тюрков, после чего наступает период господства телеских союзов; выход на политическую арену региона новой реально господствующей силы не мог не сопровождаться повсеместной сменой облика престижных изделий [32]. Наиболее важно, что сильнейшее из телеских племен, сиры (кит. сеяньто), в 630 г. создали свой каганат, а впоследствии участвовали в делах Второго каганата на практически паритетных началах с тюрками; летописи отмечают сходство культур и обычаев тюрков и сиров [33]. В 630-х гг., установив свою власть в Центральной Азии, сиры подчинили себе население Минусинской котловины и «для верховного надзора» держали там эльтебера [34]. Итак, между 630 и 646 гг. кыргызы находились под контролем и влиянием центральноазиатского каганата, созданного телескими племенами; именно с этой группой народов связывается обычай сооружения поминальных оград [35]. Проведенные выше сопоставления кыргызских и тюркских сооружений показывают, что меморативный комплекс имел значение индикатора культурно-политической ориентации, и правомерно полагать, что появление оград I группы было следствием именно сирской гегемонии, что позволяет датировать эту группу точнее — не ниже 630 г.
Реальные причины заимствовать у тюрков форму мемориала появлялись дважды. Первый раз — в последней четверти VII в., когда второй каганат признал ранговое равенство кыргызского государства, и между кыргызами и тюрками сложились союзные отношения, пресечь которые не смогли даже бурные события 710-711 гг. После того, как в 744 г. тюрки были разгромлены уйгурами, те нанесли удар и по признанному тюрками Кыргызскому каганату (758 г.). Победители-уйгуры оставили кыргызскому владетелю титул, не содержавший слово «каган», но позже, когда уйгурская держава ослабла, «Ажо объявил себя ханом» [36]. Стремление вернуть «отобранный» уйгурами титул, данный когда-то правителями Второго каганата, показывает, что кыргызы переняли и сохраняли традиции тюркской государственности. В середине VIII в. у кыргызов опять появились причины для нового заимствования тюркских обычаев — тем самым прокламировалась верность старинным связям и неприятие уйгурской гегемонии.
После победы кыргызов над уйгурами в 840 г. государство енисейских кыргызов на короткое время вышло на высший уровень централь-
(13/14)
но-азиатских держав. Естественно, в их культуре не могли не пройти перемены, которые зафиксированы в появлении тенденции к монументализации памятников.
Две указанные выше ситуации — конца VII и середины VIII вв. — могут быть прямо соотнесены с появлением в Минусинской котловине оград II и III групп. Ограды II группы появились как реакция кыргызской знати на обретение их державой имени каганата; ограды III группы — как реакция на падение могущественного союзника и как антитеза уйгурской гегемонии.
Таким образом, соотнесение этапов развития оград чаатасов с важнейшими событиями истории Кыргызского каганата позволяет уточнить и конкретизировать выводы, полученные при археологическом анализе. Выделенные группы образуют типолого-хронологический ряд, отражающий эволюцию, стимулируемую внешними воздействиями; от одного этапа к другому изменялось осмысление строителями оград основных элементов конструкции; выяснилось, что мемориальное сооружение, помимо ритуальных функций, служило индикатором культурно-политической ориентации (наравне с престижным предметным комплексом). Это позволяет подойти с тех же позиций к анализу других саяно-алтайских мемориалов древнетюркской эпохи, что может составить тему будущих исследований. Выводы этой статьи вместе с результатами аналогичных исследований других элементов кыргызской культуры могут быть положены в основу периодизации; здесь же уместно лишь кратко проследить историю ритуала, связанного с рассмотренными оградами.
Его зарождение относится к 630-40 гг.; над могилой возводилась ограда, имитировавшая, но не заменявшая поминальную, которая позднее строилась рядом. К концу VII в. погребальные ограды более не сооружались, а поминальные строились не рядом с могилами, а прямо над ними; какое-то время могила представляла собой небольшую выкладку или курганчик. Стелы теперь устанавливались не в углах, а подле них; возможно, так было проще строить.
С конца VII до середины VIII вв. идёт сложение нового канона, определяемого тюркскими влияниями. Прежняя конструкция, имитировав-тая юстыдские оградки, дополнилась новым композиционным элементом — «входом», и осмысливалась теперь как небольшой заупокойный храм по примеру тюркских; соответственно, увеличились размеры сооружения: теперь ограда служила не обрамлением доминирующего вертикального знака, а символической стеной храма.
(14/15)
В середине VIII в., после падения Второго каганата, кыргызы остались последними носителями тюркской традиции ритуальной архитектуры; противопоставляя свои традиции уйгурским, они как бы репродуцировали орхонские святыни в своих монументах, имитируя масштабные внешние ограждения; зная о несоответствии этих стен ритуальному значению оград чаатасов, кыргызы компенсировали его дополнительной внутренней оградкой. Однако вскоре это несоответствие было забыто, ограды, по форме имитировавшие внешние ограды больших комплексов, по-прежнему осознавались как поминальные. Эта традиция существовала около века, до победы над уйгурами, после которой появились предпосылки для увеличения богатства погребений и монументализации оград. Большой объем работ, требуемых для строительства этих оград, сочетался с процессами социальной дифференциации и стимулировал повышение «порогового статуса» лиц, имевших право на погребение под персональной оградой: большинство аристократов могло теперь рассчитывать лишь на скромные погребения в ямках-«ячейках» на площади больших оград. [37]
Очевидно противоречие между сущностью ритуалов и способом их реализации. Со временем конструкция оград усложнялась, а ритуал упрощался — от различения погребальной и поминальной оград через поминальную ограду на месте погребальной до предельного сокращения интервала между погребением и строительством ограды. Вероятно, по мере укрепления и централизации державы, аристократия всё больше значения придавала демонстрации знатности и престижа и все меньше — соблюдению религиозного канона, в чём, вероятно, отразился процесс превращения родовой идеологии в государственную, мало связанную с традиционными ценностями и ориентированную на социально-политические приоритеты в противовес этническим. Во многом это было обусловлено полиэтничностью кыргызской знати, состоявшей как из аборигенов, так и из потомков мигрантов [38].
Следует отметить, что полученные выводы позволяют по-новому оценить вклад сиров в историю народов Центральной Азии. Ограды чаатасов, определяющие своеобразие кыргызской культуры, появились как следствие сирского господства; сиры активно участвовали в делах Второго каганата; поскольку время сирского господства совпадает с началом распространения изделий катандинского круга, постольку возможно, что именно сиры были первыми в Южной Сибири носителями катандинского комплекса. Широко распространённые ограды юстыдского типа по меньшей мере связаны с сирской культурой, а возмож-
(15/16)
но, должны быть определены как сирские памятники. С.Г. Кляшторным показано, что история сиров нашла свое продолжение в истории алтайских кыпчаков [39]. Мемориал в Унгету, определенный В.Е. Войтовым как сирский [40], может быть назван прототипом комплексов типа Сарыг-Булун, а найденные на нём изваяния ещё ждут выяснения их места в истории тюркской скульптуры. Заполнение «сирской лакуны» в археологии — интересная и важная, хотя и непростая тема. Применительно к изучению кыргызской культуры нужно отметить важность исследования механизма культурного взаимодействия минусинских племен и Сирского каганата. В основу такого исследования может быть положен расширенный и углублённый анализ ритуальной архитектуры, контуры которого я попытался наметить в этой статье.
[1] Кызласов Л.Р. Древнехакасская культура чаатас VI-IХ вв. // Степи Евразии в эпоху средневековья. M., 1981. C. 48-49.
[2] Следует отметить, что возводить кинжалы "уйбатского типа" и таштыкским коленчатым ножам не совсем верно; такие кинжалы изображены на многих изваяниях, изготовленных и стоявших явно за пределами сферы влияния таштыкской культуры. На мой взгляд, более перспективно сопоставление этих кинжалов по форме клинка с находками в таких памятниках, как огр. 1 в поселке Кызыл-Тей (Кызласов Л.Р., Древняя Тува. М., 1979. C. 124, рис. 87, 3), кург. 12 чаатаса Обалых-биль (Худяков Ю.C., Нестеров С.П. Средневековые памятники в зоне Есинской оросительной системы. // Археологические исследования в районах новостроек Сибири. Новосибирск, 1985. C. 213, рис. 81, I) и Чааты I, кург.4 (Кызласов Л.Р. Древняя Тува. С. 161, рис. 118, 2, 4) и др., однако эти аналогии нуждаются в особом изучении и пока не могут быть привлечены к анализу вопроса о хронологии чаатасов.
[3] Кызласов Л.Р. Древнехакасская культура... С. 49.
[4] Савинов Д.Г. Формирование и развитие раннесредневековых археологических культур Южной Сибири. Автореф. дисс. ... д-ра ист. наук. Новосибирск, 1987 C. 30-34.
[5] Савинов Д.Г. Указ. соч. С. 30.
[6] Худяков Ю.C. Типология и хронология средневековых памятников Табата. // Урало-алтаистика. Археология, этнография, язык. Новосибирск, 1985. C. 92 и прим, там же.
[7] Он же. Кыргызы на Табате. Новосибирск, 1982. C. 47.
[8] Елин В.Н. Погребальные комплексы предтюркского времени —
(16/17)
новый тип археологических памятников Горного Алтая. // Проблемы археологии степной Евразии. ТД конференции. Кемерово, 1987. Ч.II. С. 138.
[9] Кызласов Л.Р. Чаатасы Хакасии. // Вопросы археологии Хакасии. Абакан, 1980; Худяков Ю.C., Нестеров С.П. Указ. соч.
[10] Грязнов М.П. Курган как архитектурный памятник. // Тезисы докладов на заседаниях, посвященных итогам полевых исследований в 1961 г. М., 196I. C. 22-25. Зяблин Л.П. Архитектура курганов чаатаса Гришкин Лог. // Новое в советской археологии. M., 1965. C. 282-286.
[12] Ограды № 2 и 5 Арбанского чаатаса (см. рис. 1 и 2).
[13] Исследованы на чаатасах Обалых-Биль и Кёзеелиг-Хол.
[14] Наиболее многочисленная группа представлена памятниками чаатасов в Гришкином логу, Перевозинского, Кёзеелиг-Хол, Сырского, Джесосского, Кызылкульского и некоторыми сооружениями Ташебинского, Уйбатского и Копёнского чаатасов.
[15] Крупные сооружения Ташебинского, Уйбатского и Копёнского чаатасов.
[17] Евтюхова Л.А. Указ. соч. С. 26.
[18] Зяблин Л.П. Указ. соч.: см. также: он же и Грязнов М.П. Отчёт о раскопках в Гришкином логу около с. Сарагаш Боградского р-на Хакасской АО, произведенных отрядом Красноярской археологической экспедиции. Архив ИА АН CCCP // P-I № 2358, С. 21-37, табл. 15-16.
[19] Правильность такой реконструкции подтверждается ситуацией, образованной оградами №№ I и 4 того же чаатаса. Эти ограды не окружены стелами; огр. 4 содержала могилу с нарушенным скелетом, а сориентированная с ней огр. 1 — овальную яму с несколькими обрубками туши барана и четко прослеженными остатками вертикального деревянного кола в геометрическом центре комплекса. Пользуюсь случаем пoблагодарить Д.Г.Савинова за содействие в привлечении материалов Среднеенисейской экспедиции.
[21] Кубарев В.Д. Древнетюркские изваяния... С. 226, табл. XI, VII, 2.
[22] Ср.: Кызласов Л.Р. Таштыкская эпоха в истории Хакасско-Минусинской котловины. M, 1960. C. 89-рис. 32, I; Грязнов М.П. Таштыкская культура. // Комплекс археологических памятников у горы Тепсей на Енисее. Новосибирск, 1979. С. 100-103-рис. 60, 2, 5, рис. 61, 2; Мартынова Г.С. Таштыкские племена на Кие. Красноярск, 1985. C. 93, рис. III, 6. Эти аналогии не являются, однако, датирующими, ибо хронология таштыкской культуры в целом и таштыкского стиля в частности остаётся дискуссионной. См.: Вадецкая Э.Б. Археологические памятники в степях Среднего Енисея. Л., 1986. C. 144-145.
[24] См., напр.: Кубарев В.Д. Древнетюркские изваяния... С. 218- табл. XXXIX, 1. C. 220, табл. XI, 1,1. С. 227, табл. XI, VIII, 1.
[25] Новгородова Э.А. Памятники изобразительного искусства древнетюркского времени на территории МНР. // Тюркологический сборник, 1977. М., 198I. C. 209, рис. 2; Войтов В.Е. Хроника археологического изучения памятников Хушо-Цайдам в Монголии (1889-1958). // Древние культуры Монголии.-Новосибирск, 1985. C. 127.
[26] Сводку данных см.: Войтов В.Е. Археологические исследования Б.Я. Владимирцова и новые открытия в Монголии // Mongolica. М., 1986. Он же Культово-поминальные сооружения VI-VIII вв. на территории Монголии. Автореф. дисс. ... канд. ист. наук. М., 1989. C. 4-10.
[27] Худяков Ю.C. Древнетюркские поминальные памятники на территории Монголии (по материалам СМИКЭ в 1979-1982 гг.) // Древние культуры Монголии. Новосибирск, 1985. C. 169, рис. 2.
[28] Кубарев В.Д. Древнетюркские изваяния... С. 63-81.
[29] Войтов В.Е. Культово-поминальные сооружения. С. 5. Речь, по-видимому, должна идти об отсутствии в культуре Первого каганата традиции изготовления статуй из камня; ни одно из известных сегодня изваяний этого круга не может быть достоверно датировано ниже чем VII в. Сведения хронистов о сохранении облика умершего вместе с археологическими данными позволяет предполагать, что изображение могло быть и символическим. В этой связи особое значение имеет вывод Д.Г.Савинова об исходном генетическом родстве традиции сохранения облика умершего и обычая установки ритуального столба (см.:
(18/19)
Д.Г.Савинов, Антропоморфные изваяния и вопрос о ранних тюрко-кыргызских связях. // Тюркологический сборник, 1977. C. 246-247), лежащего в основе идеи юстыдских оград. О всеобщности этих традиций говорит и аналогия между юстыдскими оградами и тибетскими обо (А.А. Тиваненко. Древние святилища Восточной Сибири в эпоху камня и бронзы. Новосибирск, 1989. C. 176-180, рис. 27). Этими обстоятельствами, вероятно, и следует объяснять лёгкость восприятия тюркоязычными народами идей вертикального знака и заупокойных храмов.
[31] Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири... С. 61; Он же. Формирование и развитие... С. 24.
[34] Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. М.-Л., 1950. С.354. Ч. I.
[35] Савинов Д.Г. Формирование и развитие... С. 22-28.
[36] Бичурин Н.Я. Указ. соч. С. 355.
[38] Там же. С. 156.
[39] Кляшторный С.Г. Указ. соч. С. 160-162.
[40] Войтов В.Е. Каменные изваяния из Унгету. // Центральная Азия: новые памятники письменности и искусства.-M., 1987-C. 104-106. К аргументации автора следует добавить и сам факт уникальности памятника. Из всех традиций, представленных монгольскими мемориалами, только сирская может быть представлена единственным памятником, ибо уже наследник основателя Сирского каганата Инаня — Бачжо — был убит уйгурами, которые вряд ли позаботились о продолжении традиций мемориала Инань-кагану. Таким образом, памятник в Унгету определяется как сирский именно в силу уникальности иконографии статуй.
(19/20)
Иллюстрации.
|