Б.И. Маршак
История восточной торевтики III-XIII вв.
и проблемы культурной преемственности.
// СПб: «Академия исследования культуры». 2017. 736 с.
ISBN 978-5-9905898-8-9; 500 экз.
Введение.
§1. О ценности торевтики как источника. ^
Существует особый вид культурной преемственности, когда передача традиции осуществляется не через словесные тексты (устные или письменные), а через вещи и изображения. Иногда при этом слово играет какую-то роль в качестве пояснений при показе изображений или в ходе обучения мастеров, но и в этих случаях зритель или ученик воспринимает отнюдь не только то, что может быть передано словами.
В древности, однако, вещи и изображения нередко переходили из страны в страну или из эпохи в эпоху без всякого словесного объяснения. При этом пропадало или сильно менялось то содержание, которое вкладывали в них творцы, но сами вещи, если они обладали функциональной или эстетической ценностью, сохранялись и, так или иначе, вписывались в новый культурный контекст. Слово «контекст» здесь употреблено в ставшем привычным метафорическом смысле, подобно тому, как уже в XIX в. говорили об «орнаменте — языке эпохи» и о «грамматике орнамента». По сути дела мы не можем сейчас проводить сколько-нибудь глубокую параллель между языковыми текстами и «языком немых вещей», поскольку понимание символики изображений, орнамента и т.д. отнюдь не обязательно для человека, пользующегося вещью, и даже для мастера, украшавшего её, тогда как для носителя языка понимание значения употребляемых им слов обязательно.
Кроме того, исследователи изображений, не сопровождающихся текстом, как правило, не отличают «этимологию» изображения, его прежнее значение в иной культурной среде от его значения (или даже от утраты значения) в данном произведении. В такое же положение попадали и люди средних веков, которым, однако, подобное непонимание не мешало ценить многие древние памятники, и особенно те из них, которые представляли определённую материальную ценность в буквальном смысле слова. Так персидский художник XV в. тщательно срисовал для своего альбома мифологическую сцену со знаменитой античной агатовой «Чаши Фарнезе», [1] а жители Константинополя XII в. любовались древней бронзовой статуей, в которой одни видели Иисуса Навина, а другие Беллорофонта [Беллерофонта] на Пегасе. [2]
Непонимание или переосмысление не препятствовало копированию. Надо исследовать, как же в реальной истории шла передача изобразительных и орнаментальных мотивов, чтобы понять специфику неязыкового способа сохранения и видоизменения культурных традиций. Наиболее надёжным материалом для разработки этой проблемы, как представляется, можно
(53/54)
считать памятники торевтики, т.е. художественные произведения из золота, серебра и, отчасти, бронзы. Для восточного средневековья это, прежде всего, сосуды, поясные бляхи и другие вещи, находившие бытовое применение.
Каковы же преимущества торевтики? Прежде всего, при её изучении можно вынести за скобки некоторые аспекты, которые существенно затрудняют сравнение при исследовании других видов вещественных источников. Так вопрос о неодинаковом уровне профессионального совершенства отдельных мастеров здесь упрощается тем, что такие дорогие материалы, как золото и серебро, никогда не давали плохому мастеру и что, следовательно, качество работы отражает не индивидуальные особенности ремесленника, а уровень ремесла в данной среде. Это важно при выделении варварских подражаний.
Вопрос о технических секретах отдельных центров, усложняющий изучение керамики и ткачества, не существенен для торевтики, где техника сравнительно проста и все основные приёмы выработаны уже в древности (здесь не рассматриваются цветные эмали). Керамисты и ткачи нередко стремились воспроизвести внешний вид изделий той страны, которая достигла большего технического совершенства. Такое стремление к прямой подделке гораздо реже встречается в торевтике, где подражание, как правило, было связано с культурными и художественными интересами мастеров и заказчиков.
Об общем процессе прогрессивного развития техники торевтики сложно говорить, но можно увидеть, что тот или иной приём становится более популярным в ту или иную эпоху в связи с переменами в стиле и в судьбах ремесленно-художественных центров.
Немало упрощает задачу и то, что торевтика благодаря своей сравнительной технической простоте, в отличие от других видов художественного ремесла, существовала едва ли не во всех странах Евразии, как культурных, так и варварских и у осёдлых, и у кочевых народов. Кроме того, обслуживая верхи общества, наиболее втянутые в процесс международного общения, именно торевтика наиболее определённо показывает взаимозависимость в развитии разных культур. Нет другого вида источников, который показал бы с такой очевидностью удивительную компактность средневекового мира от Западной Европы до Китая и от Прикамья до Индии.
Стойкость благородных металлов, несмотря на все переплавки, привела к тому, что большая часть стран или эпох с той или иной полнотой, но всё-таки представлена в памятниках торевтики.
Произведения торевтики относятся к сакральной и светской культуре. Они отражают и официальную, и частную сферы жизни. Для исследования культурной преемственности особенно важно то, что, попадая в другую среду, памятники торевтики, теряя своё сакральное или официальное значение, продолжали цениться как дорогие и искусно сделанные вещи. Так праведный халиф Омар I не находил ничего зазорного в том, чтобы пользоваться во время праздничной молитвы захваченной где-то в Сирии серебряной курильницей с рельефными фигурами. [3] Поэтому торевтика при большом сходстве тем и мотивов по-разному отражает соотношение светских
(54/55)
и культовых, частных и официальных тенденций в культуре каждой страны. Она может показать и ту меру свободы, с которой мастера того или иного народа должны были следовать традиции или могли отходить от неё.
При этом, как известно, выдумать заново сколько-нибудь сложную изобразительную или орнаментальную композицию не мог ни один мастер. Он мог только видоизменять что-то, обращаться к другим образцам, трактовать изображения более или менее орнаментально и т.д. Поэтому преемственность — неизбежная необходимость в торевтике. Но преемственность оказывается весьма многообразной, варьируя от механического копирования до полного переосмысления, причём каждый вариант определённым образом характеризует отношение той или иной среды к значениям традиционных изображений, что иногда позволяет уловить моменты их переосмысления. Ни один другой вид искусства не даёт возможности рассмотреть проблему культурной преемственности на сравнительно однородном и в то же время достаточно разнообразном материале, который к тому же оказывается родственным по своим мотивам и с монументальной скульптурой, и со стенными росписями, и с книжной миниатюрой, и с глиптикой, и с монетами, и с художественным ткачеством, и с керамикой, и даже с архитектурой.
§2. Состояние исследований восточной торевтики. ^
Основополагающие работы Я.И. Смирнова, И.А. Орбели и К.В. Тревер [4] показали обширность материала и большую источниковедческую ценность торевтики Востока. И эти же работы показали, насколько трудно изучать памятники торевтики. Большинство памятников, вошедших в 1909 г. в «Восточное серебро» Я.И. Смирнова, представляются в той или иной степени перекликающимися друг с другом, но, за немногими исключениями, до сих пор не включёнными в историю искусства или историю культуры какой-либо конкретной страны. Цепочки связей, наглядно показанные подбором вещей на таблицах «Восточного серебра», связывают в единое, хотя и неоднородное целое большой массив материала. За пределами этого массива в альбоме, охватывающем период с III по XVI в., остаются только немногие древневосточные, эллинистические и сарматские вещи. Давно разрабатывается более или менее отчётливое сасанидское скопление памятников, которое находит осмысление в свете истории культуры Ирана. [5] Кое-что было сделано по Бактрии, Хорезму и Согду. Поздние части массива, относящиеся к концу XIII-XVI вв., нашли своего
(55/56)
исследователя в лице М.Г. Крамаровского. Но всё остальное до недавнего времени оставалось без надёжной атрибуции и культурного осмысления.
Все преимущества торевтики как источника для изучения культурной преемственности оказались недостатками с точки зрения атрибуции. В самом деле, как определять, казалось бы, мусульманские памятники, слишком похожие на сасанидские, среднеазиатские — слишком похожие на хорасанские или китайские, западноевропейские — слишком похожие на исламские и на византийские?
Торевтика III-XIII вв. отражает сложный процесс взаимодействия европейских и азиатских культур. Изучение этого отражения, а через него и самого процесса — основная задача этой работы. В ней, как правило, не будут детально рассматриваться острова стабильности, служащие для исследователя ориентирами в океане разнообразного материала. Такими ориентирами можно считать, бесспорно, иранские сасанидские золотые и серебряные сосуды III-VII вв., хорасанскую бронзу второй половины XII — начала XIII в., танское серебро Китая VII-IX вв., тюркское серебро. Сибири VII-IX вв., венгерское серебро X в. и т.п. Эти группы памятников твёрдо вошли в историю искусства соответствующих стран, они не нуждаются в особой методике исследования, и сами по себе хорошо характеризуя свою среду, мало что дают для изучения преемственности культур. Речь будет идти о тех зонах, которые лежат между ориентирами. В работу включены исследования нескольких групп памятников, позволяющих связать воедино развитие торевтики на территории всей Азии и, отчасти, Восточной Европы. Направления прослеживаемых связей по большей части захватывают Среднюю Азию и Восточный Иран, что объясняется как наилучшей представленностью этого региона в коллекциях, благодаря его торговым связям с Восточной Европой, где найдено большинство кладов серебряных сосудов, [6] так и его серединным расположением в культурном мире раннего средневековья. Однако в некоторых случаях выявились и связи, не затрагивавшие Хорасана и Мавераннахра.
История изучения восточной торевтики весьма обширна, если рассматривать литературу по частным вопросам и отдельные публикации, и очень невелика, если рассматривать обобщающие работы. Литература по конкретным вещам будет приведена в соответствующих разделах. Здесь надо только отметить принципиальное значение труда Я.И. Смирнова, собравшего основной исходный материал, показавшего как его единство, так и членение на основные группы. Я.И. Смирнов дал также, хотя и без подробной аргументации, много атрибуций, до сих пор сохраняющих своё значение.
И.А. Орбели и К.В. Тревер показали, что нужно исследовать восточный металл как совокупность локальных школ, связанных не только между собой, но и с памятниками духовной и материальной культуры своего региона. В работах И.А. Орбели особенно важен его историко-культурный подход и, в частности, выявление им целого пласта культурных взаимоотношений между конфессионально разделёнными народами.
(56/57)
Обширные компендиумы В.П. Даркевича по византийской и восточной торевтике, [7] безусловно, ценны как новейшая сводка материала с прекрасными фотографиями и рисунками. Атрибуции В.П. Даркевича в основном совпадают с атрибуциями А.В. Банк [8] и Б.И. Маршака. В вопросах о светской византийской торевтике, о роли Согда в торевтике VII-IX вв., о датировке иранского серебра XI-XII вв., а также о восточноевропейских сосудах IX-XI вв. В.П. Даркевич высказывает ряд новых идей, которые будут рассмотрены в соответствующих разделах данной работы.
Сложность исследования восточной торевтики связана с тем, что материал необходимо изучать с позиций трёх наук — археологии, искусствознания и востоковедения.
Классификация материала в данной работе основывается, прежде всего, на последовательно применённой археологической методике, которая сводится к видоизменённому т.н. типологическому методу. Специфика разных групп памятников потребовала по-разному видоизменять этот метод. Поэтому в каждом разделе будут с той или иной детализацией рассматриваться методические вопросы.
Остановимся только на общих принципах. Вещи рассматриваются не как обособленные памятники, каждая со своим кругом аналогий, не как равноценные между собой представители каких-либо выделяемых по заранее названному признаку групп и не как звенья линейного «типологического ряда».
В первом случае, когда исследование имеет вид каталога, аналогии приводят к другим столь же неопределённым вещам.
Во втором случае, например, как у В.П. Даркевича, когда каталожные описания предварены характеристикой групп, каждая группа рассматривается как некое целое и получает единую атрибуцию, а на деле почти всякая дошедшая до нас вещь занимала своё особое место в культурном процессе.
В третьем случае, как в известной работе К. Эрдманна о сасанидских охотничьих блюдах, [9] получается путаница, так как каждая школа имела свою собственную эволюцию.
Между тем при изучении продукции стабильных и обособленных производственных центров каждый из этих способов расположения и исследования материала может работать вполне надёжно. Нам, однако, приходится одновременно рассматривать целую сеть связей внутри группы памятников, чтобы получить не единый ряд, а сложные переплетающиеся своими ветвями «родословные древа», позволяющие прослеживать от вещи к вещи все перипетии процесса развития.
Но картина получается фрагментарной из-за неполноты источников, в ряде случаев оказывается неясным, какие из разнообразных направлений связей надо предпочесть для определения места вещи в культурном процессе.
В конце концов, предстоит понять, где и когда изготовлен памятник, каковы его иконография и стиль, какие идеи он отражает. Если бы было
(57/58)
известно, где и когда была распространена та или иная иконография, стилистические особенности и идеи, то можно было бы дать атрибуцию памятника, исследовав именно эти его важнейшие стороны. Но в том-то и дело, что таких данных у нас, как правило, нет, и наоборот мы пытаемся как раз на основании исследуемых памятников установить, как развивались и распространялись идеи и художественные образы. Возникает необходимость поисков каких-то иных независимых оснований для атрибуции. И тогда преимущественную значимость приобретают признаки, отражающие преемственность ремесленной традиции. Признаки эти должны быть по возможности безразличными с точки зрения идейной, художественной или функциональной значимости памятников, но при этом или, вернее, несмотря на это они должны всё же не повторяться на нескольких вещах и к тому же (это третье необходимое условие) быть достаточно специфическими, чтобы их появление нельзя было объяснить простой случайностью. Конечно, преемственность традиции в художественном ремесле прослеживается и по более важным для людей той эпохи признакам, но по этим признакам передачу опыта от учителя к ученику в узких рамках школы уже гораздо труднее отличить от копирования модного образца и тому подобного явления.
Отдавая предпочтение связям по признакам ремесленной традиции, мы получаем генетическую классификацию материала, которая в ходе дальнейшего исследования позволяет по-разному оценивать связи по художественным образам, различая развитие на месте и заимствование, переселение мастеров и импорт вещей.
Структура работы отражает деление материала на большие группы родственных по художественно-ремесленным традициям вещей и при этом в целом соответствует хронологической последовательности памятников. В её первой части даны отдельные разделы, посвящённые наиболее крупным группам.
Первый раздел этой части посвящён памятникам III-VI вв. В нем на материале, прежде всего, разнообразного по составу клада серебряных сосудов из Чилека близ Самарканда рассматривается проблема античного и ахеменидского наследия в искусстве Ирана и Бактрии. Здесь же поставлены вопросы: о различных художественно-ремесленных школах в пределах одной страны, о взаимосвязях в торевтике Ирана и его восточных соседей, о попытках эфталитов в V-VI вв. создать своё официальное искусство.
Обширный второй раздел охватывает согдийский круг памятников торевтики VI-IX вв. В нём рассматриваются также и связи согдийского искусства с искусством Ирана, Византии, Китая, тюркских степей. Здесь ставятся вопросы: о сасанидском и тюркском вкладах в согдийскую торевтику, о переработке и переосмыслении согдийцами этих вкладов, а затем и о восприятии согдийского наследия, с одной стороны, в раннеисламском Хорасане и Мавераннахре, а, с другой стороны, у кочевников степной зоны.
Третий раздел содержит исследование о серебряных изделиях X-XI вв. в Средней Азии и Иране. Здесь возникают вопросы об изживании согдийской и сасанидской традиций в разных локальных центрах Мавераннахра и Восточного Ирана, об истоках «сельджукского» искусства Хорасана, о среднеазиатском влиянии на торевтику молодых государств Восточной Европы.
(58/59)
Первая часть завершается кратким изложением вопроса о контактах среднеазиатских, византийских и отчасти дальневосточных художественных традиций в Малой Азии и Сирии эпохи от начала крестовых походов до монгольского завоевания.
В целом в разделах, посвящённых изучению вещевого материала, даётся атрибуция более чем ста предметов, основанная на единой методике. В них рассматриваются разнообразные конкретные проявления культурных связей в пределах обширного региона и за большой отрезок времени. Однако постоянно переходя из страны в страну и от эпохи к эпохе, мы сталкиваемся не только с передачей или утратой культурного наследия, но и обогащением его новым содержанием, свойственным каждой данной культуре.
Вторая часть работы, как раз и посвящена вопросу о том, какими были в разной культурной среде способы освоения культурного наследства, и как отразилась в них исторически-обусловленная специфика той или иной страны. В ней на примере торевтики будет также поставлен вопрос о выявлении в ходе исследования особенностей передачи культурной традиции через изобразительные памятники. В этой части работы будут также рассмотрены те сосуды, которые не входят в большие типологические группы, но так или иначе связаны с ними. Здесь разрабатываются все поставленные в первой части вопросы истории культуры: об античном, сасанидском и согдийском наследии в средневековой торевтике, о торевтике молодых варварских государств, о новых культурных явлениях, связанных с исламизацией Ближнего и Среднего Востока. Задача этой части дать связное представление об истории восточной торевтики и об отражении в процессе её развития характерных особенностей взаимоотношений между современными друг другу и сменявшими друг друга культурами, тех особенностей, которые отражают исторически сложившуюся специфику каждой из культур, проявившуюся в её отношении к своим предшественникам и современным ей другим культурам.
При этом все вопросы рассматриваются на широком мировом фоне, что позволяет выявить сходство и различие уже не в конкретных особенностях памятников, но в самом подходе к культурному наследию и к чужеземным воздействиям в важной и малоисследованной сфере светской культурной традиции.
§3. Принципы методики атрибуции восточной торевтики. [10] ^
Эпоха с III по XI в. полностью охватывает так называемые «тёмные века» начала средневековья. Сам термин «тёмные века» при всей его условности всё же справедливо характеризует неполноту источников по этому
(59/60)
важнейшему периоду. Даже для хорошо изученных цивилизаций проблема сохранения и видоизменения древних традиций от поздней античности и до развитого средневековья рассмотрена далеко не во всех аспектах. Но наиболее существенным пробелом остаётся то, что в целом ряде народов, обитавших на огромных просторах от Византии и Ирана до Китая, а на севере до лесостепной зоны Евразии, известно слишком мало из-за отрывочности относящихся к ним текстов и из-за затрудняющей сопоставление разнородности вещественных памятников, полученных археологами. Мы знаем от историков, что на этих просторах возникали новые государства, что через них шла мировая торговля по шёлковому и по меховому пути, что по ним и через них распространялись мировые религии, занесённые из великих держав древностей, что здесь во многом предопределялись процессы этногенеза и важнейшие события политической истории. Археологи показали материальную культуру и отчасти обычаи племён и народов. Однако и при изучении больших империй, и при исследовании периферийных цивилизаций и государств остаётся обширная как бы ничейная полоса культурных явлений, лежащая между уровнем традиционного образа жизни и повседневного быта и уровнем официально провозглашённой идеологии.
Между тем существует исторический источник, который без больших лакун охватывает всю обширную территорию и позволяет сопоставлять страны по памятникам единого вида, источник, отражающий складывающиеся как раз в этот период относительное культурное единство Евразии — не в чисто материальной сфере, не на уровне унаследованного от первобытности фольклора и по большей части не на уровне официальной логистики.
Таким источником является или, вернее, может стать в результате исследования совокупность произведений торевтики, хранящихся в музеях мира и в первую очередь в Эрмитаже. Наиболее полное представление о ней даёт атлас «Восточное серебро» Я.И. Смирнова. [11] Восточная торевтика — это по большей части пиршественная посуда с изображениями, орнаментами, надписями, сделанная из золота и серебра, т.е. предметы, которые принадлежали верхушке общества, более всего втянутой в международные связи. Изменчивая и разнообразная торевтика показывает, какие темы и мотивы предпочитались государями, могущественной властью и богатыми горожанами той или иной страны, но при этом скорее не в официальной, а частной жизни. Речь идёт, конечно, не о правиле без исключений, а только о тенденции, которая достигла своего апогея после победы ислама, когда серебряные сосуды с фигурами людей, предназначенные для питья вина, продолжали изготовлять, несмотря на то что они оказались трижды запретными, поскольку и посуда из драгоценных металлов, и изображения, и само питьё вина были запрещены религией.
Правильно определённые вещи оказываются равноправными с похожими на них вещами, выполненными в другое время и часто в другой стране.
(60/61)
Во втором случае, стремясь очистить от сомнительных предметов наиболее стабильные группы, исследователи все сомнительное отсылают к тому периоду или в ту страну, которые их специально не занимают. Так многие не вполне канонические сасанидские сосуды оказались приписанными восточным соседям Ирана. Создавшееся в результате подобных рассуждений неопределённое положение породило третий вид ошибок, когда из совокупности вырывают несколько вещей и на основании то того, то другого признака относят их к торевтике малоисследованных стран, причём чаще всего тех или иных районов Средней Азии.
Конечно, наряду с ошибочными, можно назвать и весьма обоснованные атрибуции С.П. Толстова, В.Г. Луконина, Б.Я. Ставиского и других, но они относились к более или менее обособленным группам, не захватывая материал во всей его совокупности. Поэтому в моих работах, предшествующих этой публикации, и в ней самой особое внимание уделено разработке методики атрибуции восточной торевтики, к принципам которой я хотел бы теперь перейти. Остановлюсь на пяти наиболее существенных моментах. Прежде всего работа с каждым предметом ведется с учётом всей совокупности памятников, что сразу исключает возможность тех неверных рассуждений, о которых только что шла речь. Каждый предмет оказывается не просто примыкающим или не примыкающим к каким-то хорошо известным вещам, не сопоставленным и со всеми остальными произведениями торевтики. Это заставляет искать для него место не около уже известного или наоборот где-то в неизвестности, а среди всех сходных с ними отдельных изделий и групп, пусть даже до сих пор остающихся неопределёнными. Объяснять приходится целую систему связей, а не изолированные вещи на периферии наиболее известных групп. Кроме того, при таком подходе выявляются связи по нетривиальным признакам и отбрасываются общие места.
Второй принцип требует не разбивать совокупность памятников на группы по заранее заданным признакам, а выявлять группы и их общие признаки после сопоставления между собой индивидуальных предметов. Это помогает находить подлинные границы между группами и изучать структуру отдельных групп.
Однако следовать обоим принципам очень трудно, потому что у каждого предмета много связей, и если считать их все равноценными, то в них можно просто запутаться. Поэтому приходится вводить третий ограничительный принцип. При выявлении генетических связей предпочтение отдаётся не тому, что было важно для людей, пользовавшихся вещью или делавших её, а тому, что было для них неважно, но почему-то многократно повторяется. Этот принцип похож на идеи Дж. Морелли, сыгравшие важную роль в разработке методики атрибуции картин. Однако здесь есть существенное различие: Морелли стремился найти индивидуальные особенности мастеров, тогда как применительно к торевтике восточного средневековья на находку нескольких работ одного мастера надеяться не приходится. Удаётся выявить только признаки школ, вероятно, передававшихся в процессе профессионального обучения от учителя к ученику.
(61/62)
Задача исследования школ подводит к четвёртому принципу, определяющему условия применимости к торевтике типологического метода, который был и остаётся основой археологической методики. Суть этих условий в том, что типологические ряды изучаются в соответствии с теми принципами, о которых уже шла речь, т.е. каждый ряд должен рассматриваться не сам по себе, а как часть большой совокупности, в которой он занимает определённое место. В таком ряду должны быть учтены все индивидуальные особенности предметов и, наконец, ряд должен соответствовать отдельной школе, а не целой большой стране. В истории изучения восточной торевтики есть примеры остроумных типологических построений, в которых эти условия не соблюдались. Такова, например, известная попытка К. Эрдманна [12] расположить в ряд сасанидские «охотничьи» блюда по стилю изображений от наиболее рельефных и правдоподобных до наиболее плоскостных и условных. Несмотря на простоту идеи, ряд получился запутанным и неубедительным. Между тем, если, рассматривая каждое блюдо поодиночке, распределять их по школам и учитывать, обратившись к совокупности восточной торевтики, что некоторые сосуды, хотя и связаны с сасанидскими, но имеют и другие неиранские прототипы, т. е. выясняется, что основная идея К. Эрдманна верна только как общая тенденция, что предполагаемая эволюция наблюдается не по всем школам и что даже там, где её можно отметить, быстрота изменений неодинакова в разных школах. Таким образом, оказывается, что типологический ряд К. Эрдманна приводит к хронологическим ошибкам.
Последний по порядку, но не по значению, пятый принцип состоит в том, что, установив генетическую классификацию по мало значимым признакам, надо проверить её по всем существенным признакам тематики и стиля с точки зрения логичности и исторической обоснованности их распределения в получившейся системе. Непротиворечивость историко-культурного объяснения сложной картины является одним из критериев правильности метода.
Подробнее остановившись на методике, я хотел бы совсем кратко рассказать о результатах. Сейчас невозможно изложить все выводы по конкретным вопросам, поэтому скажу только о самых основных с минимальным числом примеров. Главным результатом стала непротиворечивая хронологическая и территориальная классификация почти всего корпуса восточной торевтики III-XI вв., основанная в большинстве случаев на новых атрибуциях. Иногда вместо узкой даты и точной локализации удаётся определить только временной и пространственный интервал, который в дальнейшем должен быть сужен. После публикации основных частей моей работы было довольно много новых находок. Это нередко приводило к уточнению атрибуции, но не потребовало пересмотра полученной системы связей. В ряде случаев имело место прямое подтверждение предложенных определений новым материалом. Приведу два примера такого подтверждения. Когда в 1971 г. вышла моя книга о согдийском
(62/63)
серебре, [13] у меня не было данных для датировки VI в. наиболее ранних согдийских сосудов. Недавно в Китае в могиле середины VI в. была найдена местная реплика ранней согдийской чаши.
О втором подтверждении скажу немного подробнее. В XI в. часть сосудов с арабскими надписями имела черневый фон из тонких завитков с упрощёнными листьями винограда. У других сосудов черневый фон состоял из спиралей без листьев. Исходя из обычных типологических выкладок, можно было думать, что спиральный фон, как более стилизованный, моложе фона с листьями и относится уже к XII в. Такое предположение было высказано в литературе. Однако в моей статье 1976 г. [14] оба фона рассматривались как применявшиеся мастерами в XI в., поскольку рассуждая в соответствии с использованной в этой статье методикой, сосуды с разными фонами по ряду соображений пришлось отнести в разным школам, ни одна из которых не была прямым продолжением другой. Позднее был издан сосуд из музея в Лос Анджелесе. У него спиральный фон, а в надписи упомянута царица Гургана, игравшая заметную роль в 1029-1041 гг. Отмечу также, что анализ металла многих сосудов и технологическое исследование, проведённое специалистами, дали некоторые дополнительные подтверждения классификации для периода VIII-X вв.
Следствием создания новой классификации стало чёткое разграничение групп, относящихся к разным регионам и к разным эпохам. Были выявлены или уточнены границы между торевтикой Ирана, Согда, Хорезма, Тохаристана, Кабулистана, причём для Согда с соседними областями оказалось возможным разделение на более дробные подгруппы. Выделены и некоторые промежуточные группы, окончательная атрибуция которых остается делом будущего, но которые тем не менее вполне определённо отличаются от остальных. Распределение по группам и внутри групп было сделано на основе изучения ремесленной традиции и, таким образом, в основном по признакам, исследованным с помощью археологической методики и независимым как от репертуара сюжетов, так и от определяющих стилистических особенностей. Эта независимость обоснования подтверждает достоверность обнаруживаемых расхождений в тематике и в стиле. Приведу один пример такого стилистического различия. Наибольшей произвольностью отличались попытки отнести к Согду те или иные произведения Ирана, однако оказалось, что даже между самыми схожими памятниками обеих стран есть существенная разница. Это видно по двум серебряным сосудам, сходство которых отмечалось всеми исследователями: иранскому кувшину V-VI вв. с изображениями сенмурва и согдийскому кувшину примерно конца VII в. с изображением крылатого верблюда, причём бесспорно, что согдийский сосуд во многом восходит к образцу однотипному с иранским, однако стилистически они очень далеки друг от друга. У иранского — классическая расчленённость частей и уравновешенность каждой из них, статичность изображений, чёткое противопоставление тёмной
(63/64)
позолоты и серебра, рельефа и гладкого фона, тогда как у согдийского — текучесть контуров, объединяющих отдельные части, сложная динамика почти органически вытягивающихся и набухающих форм, динамичный рисунок изображений и орнаментов, сложная игра гладких и матовых, плоских и рельефных участков, дополненная столь же сложной игрой пятен светлой позолоты.
Не менее отчётливым оказалось несоответствие в репертуаре сюжетов — так в Согде, несомненно, подвергшемся влиянию сасанидской торевтики, нет доминирующей у Сасанидов царской официальной тематики. Это связано с различием исторических судеб иранской империи и согдийских городов-государств. Подобные глубокие различия в выборе тем, связанных с существенными историческими причинами, обнаружены и для других выделенных групп. По стилю все группы тоже достаточно обособлены друг от друга.
Стоило только перестать принимать за основную опору классификации произведения мастеров великих империй, как сама логика исследования выявила самостоятельность, художественную ценность и историческую значимость культур народов, живших на периферии империй или вне их границ. Не только «великие» влияли на «малых», но и «малые» на «великих». Происходил широкий обмен формами и мотивами, при котором каждый народ в соответствии с собственными запросами отбирал то, что могло ему пригодиться. Так в Хазарии салтовская культура из двух-трёх мотивов декора хорасанско-согдийского серебра создала богатую, в конечном счете весьма отличную от прототипов растительную орнаментику. Танский Китай выработал весьма совершенную торевтику, опираясь, как теперь удаётся установить, на среднеазиатские и тюркские образцы. Это только отдельные примеры, небольшая часть из множества аргументов в пользу вывода о важной роли среднеазиатских и степных народов в истории художественного ремесла и, вероятно, всей художественной культуры Евразии.
Полученная в работе классификация не только показала глубину принципиальных различий стран и эпох, но и помогла выявить преемственность там, где по другим источникам видели только полный разрыв со старой традицией. Между литературой доисламского Согда и литературой Мавераннахра X в. на языке фарси не прослеживается прямой связи, а торевтика со всей очевидностью показала сочетание ирано-хорасанских и местных, в основном согдийских традиций в Мавераннахре X в. Г.В. Шишкиной удалось выявить в декоре знаменитой саманидской глазурованной керамики Афрасиаба IX-X вв. традиции местной доисламской торевтики. В данном случае новые атрибуции серебряных сосудов оказались полезными при изучении другого вида художественного ремесла.
Таким образом, как только был поставлен вопрос об изучении восточной торевтики с точки зрения культурной преемственности, оказалось необходимым разработать новую методику, а все основные результаты работы являются, прежде всего, итогом последовательного применения этой методики.
[1] Kühnel 1959: 76-77, Abb. 10.
[2] Успенский 1948: 407.
[3] Большаков 1969: 144.
[4] Смирнов Я. 1909 (в дальнейшем ссылки на номера опубликованных в этом труде предметов будут идти под аббревиатурой ВС); Орбели, Тревер 1935 (в дальнейшем ссылки на номера таблиц этой книги будут идти под аббревиатурой СМ); Тревер 1940а.
[5] Ссылки на литературу по частным вопросам приводятся в соответствующих главах.
[6] Смирнов Я. 1909: 4.
[9] Erdmann 1936.
[10] Эта небольшая заметка методического характера была обнаружена В.И. Распоповой среди бумаг Б.И. Маршака и, по всей видимости, не являлась частью текста его докторской диссертации, а была написана им позже для другой цели. По предложению В.И. Распоповой текст этой заметки воспроизводится во вводной части настоящего издания. — Примеч. ред.
[12] Erdmann 1936.
|