Е.Ф. Королькова
Фельдмаршал.
С Михаилом Илларионовичем Артамоновым я не была знакома. Я не застала его ни в Ленинградском университете (он умер 31 июля 1972 г., как раз когда я готовилась сдавать вступительные экзамены на исторический факультет, кафедрой археологии которого он бессменно заведовал с 1946 по 1972 г.), ни тем более в Эрмитаже, куда я пришла работать в 1973 г., то есть через 9 лет после его ухода с поста директора музея, когда его уже не было в живых. Но дух его был где-то рядом с Эрмитажем. Что такое срок в 9 лет, которые пробегают стремительно и незаметно! Остались те, кто знал, уважал и любил своего учителя, — его ученики, которые все без исключения боготворили Артамонова и потому много рассказывали о нём. Так, через их восприятие, я и познакомилась с Михаилом Илларионовичем, усвоив, что он был личностью большого масштаба. Это подтверждается не только широтой его собственных научных интересов (он много сделал в области скифологии, хазароведения, славяноведения и истории Древней Руси), но и разнообразием специализации его учеников. Его учениками считали себя более 30 кандидатов и 10 докторов исторических наук. [1] Сейчас иногда можно услышать, что труды М.И. Артамонова по скифской культуре устарели. Смею утверждать, что это не так. Наука, конечно, не стоит на месте, и многие моменты в хронологии и культурной интерпретации памятников скифского времени теперь пересмотрены, но, обращаясь к работам М.И. Артамонова, я каждый раз убеждаюсь в добротности его исследований, широте кругозора и интуиции учёного.
Я пришла в Отдел истории первобытной культуры (ныне Отдел археологии Восточной Европы и Сибири), заведующей которого была тогда ученица Артамонова — Г.И. Смирнова, ставшая в 30-летнем возрасте во главе Археологического подразделения музея по выбору и решением Михаила Илларионовича, потому что более дисциплинированной и организованной ученицы быть не могло. Понятно, что М.И. Артамонов все существенные стратегические проблемы, связанные с Отделом археологии, решал сам, а Г.И. Смирнова была надёжным исполнителем, на которую можно было положиться и которой никогда бы не пришло в голову строить собственные планы относительно отдела, не спросив его мнения.
К.В. Каспарова, сначала работавшая секретарём в дирекции, а затем перешедшая в ОИПК, тоже принадлежала к плеяде его учениц и, как все они, имела за плечами экспедиционную школу Саркела. З.А. Львова, прошедшая в Эрмитаже путь от аспиранта Отдела истории русской культуры до старшего научного сотрудника Отдела истории первобытной культуры, была признанным специалистом по средневековым бусам и в области истории булгар, хазар и Хазарского каганата. М.И. Артамонов всегда оставался для неё образцом и идеалом учёного. Ко времени моего появления в отделе уже не работал перешедший в университет и после смерти учителя занявший пост заведующего кафедрой археологии его верный помощник А.Д. Столяр, но позднее я многое узнала о М.И. Артамонове и из его воспоминаний. Несомненно, они были не просто учениками, они представляли школу
(78/79)
М.И. Артамонов. 1950-е. Фотография. Государственный Эрмитаж.
(Открыть в новом окне)
Артамонова. Не каждому большому учёному удается создать свою школу и оставить тех, кто будет продолжать его дело.
Они были очень разными: и по характеру, и по области научных интересов, и по социальному происхождению. Но одно их объединяло: они были артамоновцы и все без исключения беззаветно преданы своему учителю. Вот так, опосредованно, через их воспоминания и эту преданность учеников, М.И. Артамонов и пришёл ко мне.
Уже работая в отделе, я оказалась в доме М.И. Артамонова, точнее в квартире, где жила многодетная, шумная, с безалаберным бытом и витавшим духом интеллектуальности семья сына М.И. Артамонова, учёного-физика. Он передал археологическую библиотеку М.И. Артамонова в Эрмитаж, тем самым существенно обогатив состав отдельской библиотеки. Книги нужно было разобрать по темам, составить список и подготовить к перевозке. Вот этим и занимались в квартире Артамонова довольно длительное время лаборанты отдела, к которым принадлежала и я. Жилище всегда отражает дух того, кто там живёт или ещё недавно жил.
Человек, занимавший не одно десятилетие руководящие посты в ведущих научных и культурных учреждениях (М.И. Артамонов с 1946 г. исполнял обязанности заведующего кафедрой археологии, с 1949 г., вступив в должность заведующего, совмещая заведование кафедрой с должностью проректора университета, сначала по учебной работе, а затем по научной части, а также кратковременно исполняя параллельно другие административные функции: руководство вновь созданного факультета народов Севера (конец 1950 г.); с сентября по конец ноября — декана исторического факультета и заведующего отделом археологии НИИ при этом факультете; с января по май 1950 г. — ректора университета; с 1938 по 1943 г. — директора ИИМК, а с 1951 по 1964 г. — директора Эрмитажа), [2] жил в скромной квартире, вся обстановка которой демонстрировала полное пренебрежение к мирским благам и богатству в житейском понимании. А вот книг было очень много.
(79/80)
Пригласительный билет на выставку современных художников. 1964. Государственный Эрмитаж.
(Открыть в новом окне)
Занятия наукой невероятно трудно совмещать с административной деятельностью, которая отнимает массу сил, времени и энергии. А ведь Михаилу Илларионовичу это удавалось. Возможно, это объясняется его невероятной способностью к самоорганизации и руководству и общению с другими людьми. Иногда простые бытовые воспоминания и непосредственные впечатления современников складываются в реальную и вполне определенную характеристику человека.
Когда-то все в Эрмитаже хорошо знали долго проработавшего в музее бухгалтера — А.В. Воробьёву: миниатюрная, невероятно быстрая в движениях Тонечка (как её называли) рассказала несколько запомнившихся ей эпизодов, связанных с начальным периодом директорства М.И. Артамонова. Так, она сохранила в памяти впечатление от знакомства М.И. Артамонова с сотрудниками при вступлении в должность директора Эрмитажа и процитировала его слова, сказанные в конце заседания заведующих: «Очень прошу вас, когда вам надо, приходить в кабинет и решать все вопросы. Двери открыты для всех. Но прошу всех сотрудников никогда не обращаться ко мне для решения вопросов в коридорах, на выставках, в библиотеке. Только в кабинете». Вскоре она нечаянно нарушила установленное директором правило: неся в дирекцию деловые письма в Москву, требующие подписи директора, она столкнулась с ним на выходе из приемной и растерялась. М.И. спросил, к нему ли она направлялась, и, получив утвердительный ответ, просмотрев бумаги, тут же на подоконнике подписал их. Смущённая Тонечка извинилась за невольное нарушение предписанных правил, а Артамонов успокоил её, сказав, что документы для бухгалтерии всегда срочные и не терпят отлагательств. Другой эпизод, рассказанный А.В. Воробьёвой, характеризует М.И. Артамонова как человека большой деликатности и благородства. Готовились к проводам на пенсию архитектора А.В. Сивкова. И.А. Орбели по просьбе Тонечки должен был провести заседание и сказать тёплые слова Сивкову на прощание. Тонечка изложила М.И. Артамонову план проведения прощального чествования, а Михаил
(80/81)
Илларионович одобрил её идею и предложил, чтобы И.А. Орбели провёл это заседание в директорском кабинете, сказав, что сам он в этот день не придёт в Эрмитаж, чтобы Иосифу Абгаровичу было спокойнее. Если учесть, что Артамонов дважды сменил на директорском посту Орбели (сначала в Институте истории материальной культуры в 1939 г., а потом в Эрмитаже в 1951 г.), что, разумеется, не могло не наложить отпечаток на их личные отношения, проявление такого такта заслуживает уважения.
А.В. Воробьёва упоминала ещё один случай, характеризующий М.И. Артамонова. Когда в кабинет нового директора привезли тележку с корреспонденцией и бандеролями с книгами, полученными на его имя из разных стран по международному обмену, он вначале удивился, а выслушав объяснение, отдал распоряжение все книги отвезти в центральную библиотеку Эрмитажа, которому они должны принадлежать, сказав, что он всегда сможет прийти и поработать в библиотеке.
Административные должности высокого ранга, которые он занимал на протяжении всей своей жизни, требовали не только много сил и энергии, но и способности отстаивать своё мнение, принимать твёрдые решения, которые порой шли вразрез с позицией партийного руководства, и брать на себя ответственность. И в этом М.И. Артамонов, которого часто называли Фельдмаршалом (не только из-за совпадения имени и отчества с М.И. Кутузовым, но и за способность руководить, принимать нестандартные решения и проводить их в жизнь), [3] был, несомненно, выдающимся человеком.
В отличие от многих эрмитажников, в том числе и директоров, М.И. Артамонов был крестьянским сыном и имел весьма подходящую для карьеры в социалистические времена анкету и безупречные данные, включая членство в партии. Правда, А.Д. Столяр не раз слышал от самого Михаила Илларионовича высказывание относительно своего директорства в Институте истории материальной культуры: «У нас обычно личность, стремившаяся в директора, прежде всего вступает в партию, а я сначала стал директором, а потом уже членом партии». [4]
Крестьянское происхождение, однако, совсем не означало, что он имел какие-либо изъяны в образовании. Своим талантом и трудом Артамонов достиг самой высокой степени интеллигентности, которая выражалась не только в абсолютно правильной речи, но и в образе мыслей и в нравственных установках. Он всегда оставался самим собой и поступал так, как подсказывала ему совесть и редкое чувство справедливости и реальной истины. Так, вопреки мнению партийных органов города, имевших намерение сместить В.Ф. Левинсона-Лессинга с должности заместителя директора Эрмитажа по науке, М.И. Артамонов отстаивал его кандидатуру, полагая, что только такой выдающийся искусствовед и человек высокой культуры и образованности может достойно представлять Эрмитаж, что чрезвычайно важно для сохранения научного престижа музея в мире.
Нельзя не упомянуть и того, что М.И. Артамонов имел смелость, если не сказать дерзость, брать на работу людей, подвергшихся политическим репрессиям. Это было не просто актом гуманизма, но и актом неповиновения. Таких случаев было несколько. После возвращения из ссылки и заключения были приняты на работу в ОИПК Б.А. Латынин и Л.Н. Гумилёв, возвращены к профессиональной деятельности М.А. Гуковский, И.Г. Спасский и, наконец, Л.И. Тарасюк. Последнему было позволено работать в хозчасти Эрмитажа, при этом именно М.И. Артамонов поддержал его, дал возможность защитить кандидатскую
(81/82)
диссертацию и, будучи председателем диссертационного совета, остановил выпады в адрес опального соискателя. [5]
Как директору Эрмитажа Михаилу Илларионовичу приходилось сталкиваться с проблемами, весьма далёкими от его археологической профессии. И спектр этих проблем до боли напоминает возникающие сегодня: вопрос об импрессионистах, защита архитектурного пространства города (он выступал против разрушения церквей и идеи модернизации Невского проспекта, против проекта 27-этажного здания гостиницы «Ленинград» и возведения высотной башни-ресторана вблизи фонтанов Петергофа).
Неудобный и независимый директор Эрмитажа вызывал понятное раздражение во властных и партийных структурах. Случай сместить его с руководящего поста представился за полгода до празднования 200-летия Эрмитажа в 1964 г. В Эрмитаже состоялась небольшая закрытая выставка работ современных художников, реставраторов и рабочих хозчасти, среди которых был и М.М. Шемякин. Выставка предназначалась не для посетителей музея, а лишь для сотрудников Эрмитажа, и продлилась она только один день. Сигнал начальника охраны об «идеологической диверсии» в Эрмитаже сделал своё дело: разразился скандал. М.И. Артамонов находился в отпуске и к организации выставки не имел никакого отношения, разрешение на неё дал его заместитель, В.Ф. Левинсон-Лессинг. Встал вопрос о снятии с должности человека, которого очень высоко ценил М.И. Артамонов. Бескомпромиссность всегда была свойственна Артамонову. И в этой ситуации он расценил потерю В.Ф. Левинсон-Лессинга и замену его на фигуру, угодную властям, как угрозу для Эрмитажа и его независимости. Он поступил, как и подобает фельдмаршалу — заявил, что, «как директор, несёт личную ответственность за всё происходящее в Эрмитаже, в том числе и за выставку». [6] Горком партии принял решение об отстранении его от должности директора. Коллектив Эрмитажа не просто тепло проводил уходящего директора: заполненный до отказа театр, прощальные букеты цветов и слова благодарности сотрудников больше напоминали чествование. [7]
А.В. Воробьёва вспоминает: «Уход М.И. из Эрмитажа был ударом для сотрудников музея. Все были возмущены, но, увы, исправить ничего нельзя… Всем было очень жаль, что М.И. Артамонов покидает Эрмитаж, которому он отдал много сил, любви и заботы».
Но у него оставалась ещё alma mater, университет, с которым он никогда не расставался и которому теперь мог принадлежать безраздельно. Снова и снова студенты, аспиранты, ученики… В конце июля 1972 г. профессор Артамонов провёл встречу с абитуриентами, напутствовав их в профессию, а через несколько дней его не стало. [8]
[1] Столяр А.Д. Триада жизнедеятельности М.И. Артамонова // Проблемы археологии. Вып. 4: История и культура древних и средневековых обществ: сб.науч.ст. к 100-летию со дня рождения М.И. Артамонова. СПб., 1998. С. 12.
наверх
|