Д.Г. Савинов
Древнетюркские племена в зеркале археологии
// С.Г. Кляшторный, Д.Г. Савинов. Степные империи Евразии.
СПб: Фарн. 1994. С. 92-165.
3. Проблема выделения
археологических памятников уйгуров. (с. 129-133)
В 745 г. власть в Центральной Азии захватили уйгуры. Образование Уйгурского каганата явилось результатом многовековой борьбы телеских племён, в первую очередь самих уйгуров, за политическую независимость, доминирующую роль в центральноазиатских этносоциальных объединениях и создание собственной государственности.
(129/130)
Уйгурский каганат был сложным этнополитическим объединением, в состав которого, помимо собственно уйгуров, входило большинство телеских племён (пугу, хунь, байырку, тонгрa, сыге, киби), а также в определённые периоды истории покорённые уйгурами народы — татары, кидани, басмалы, карлуки, чики. Подробные сведения о создании Уйгурского каганата, имеющие непосредственное отношение к этнокультурной истории населения Саяно-Алтайского нагорья, сохранились в трёх памятниках древнетюркской письменности — Селенгинской (Малов, 1959, с. 30-44), Терхинской (Кляшторный, 1980) и Тесинской (Кляшторный, 1983) надписях, повествующих об уйгурских завоеваниях в середине VIII в. В них упоминаются походы создателя Уйгурского каганата Элетмиш Бильге кагана (или Боян-чора) против чиков, живших на р. Кем, то есть в Туве, енисейских кыргызов и карлуков на Иртыше (Малов, 1959, с.40). Ставка Уйгурского каганата была учреждена в верховьях р.Тэс в Северо-Западной Монголии, в междуречье рек Каргы и Каа-Хем (Кляшторный, 1980, с.94), где С.И.Вайнштейном на оз.Тере-Холь была открыта дворцовая постройка уйгурского времени, возможно, принадлежавшая Боян-чору (Вайнштейн, 1964, с.113-114). В Терхинской надписи содержатся указания по защите западных и северных границ Уйгурского каганата, позволяющие определить его пределы в середине VIII в. — «по Алтунской черни (Алтай — Д.С.) западную границу, по Когмену (Западные Саяны — Д.С.) северную границу защищай!» (Кляшторный, 1980, с. 92). Судя по этим данным, Алтай не входил в состав созданного уйгурами государства, что, возможно, связано с проживанием здесь дружественных по отношению к уйгурам алтае-телеских тюрков, о чём уже говорилось выше. Северная граница проходила по Западному Саяну, то есть включала территорию Центральной Тувы. Уйгурский каганат просуществовал до 840 г., когда пал в результате нашествия с севера енисейских кыргызов и целого ряда других причин, связанных с особенностями внутреннего развития Уйгурского государства. Время существования археологических памятников, синхронных периоду Уйгурского каганата, определяется, таким образом, серединой VIII — середшюй IX в.в. (745-840 г.г.).
Об этнокультурной истории населения Уйгурского каганата известно очень мало, что объясняется, в первую очередь, слабой степенью изученности археологических памятников, которые могут быть сопоставлены с уйгурами. Наибольшее количество памятников, предположительно считающихся уйгурскими, исследовано в Туве. Это уйгурские городища и катакомбные погребения типа могильников Чааты I, II.
Сведения о сооружении уйгурами городов на р. Кем (Енисее) имеются в письменных источниках. В памятнике Боян-чора говорится: «Там я распорядился устроить свой беловатый лагерь и дворец (с престолом), там я заставил построить крепостные стены (заборы), там я провёл лето, и там я устраивал моления высшим божествам (?). Мои знаки (тамги) и мои письмена я там приказал сочинить и врезать в камень» (Малов, 1959, с. 40). В настоящее время в Туве исследовано несколько городищ и крепостей, уйгурская принадлежность которых определена С.И. Вайнштейном (Вайнштейн, 1958, с.227-229; 1959; 1964) и Л.Р. Кызласовым (Кызласов, 1959;
(130/131)
1960, с. 147-149; 1969, с. 59-63; 1979; с. 145-158). Однако, следует отметить, что материал из уйгурских городищ, представляющих не городища в полном смысле этого слова, а скорее оборонительные сооружения на случай военной опасности, недостаточно выразителен. Это фрагменты керамики, зернотёрки, отдельные металлические орудия и костяные поделки, имеющие достаточно широкий круг аналогий и поэтому малоинформативные. На некоторых городищах (Баажин Алак), наряду с уйгурской, встречается керамика с врезным орнаментом, сопоставимая с хуннской.
Значительно большие возможности для интерпретации представляют материалы катакомбных погребений, расположенных около городищ, в первую очередь, могильников Чааты I и II, исследованных С.А. Теплоуховым и Л.Р. Кызласовым (Кызласов, 1969, с. 65-78; 1979, с. 158-188). Для них характерны катакомбная форма погребений; керамика, по формам и приёмам орнаментации, воспроизводящая некоторые образцы керамики хуннского времени; уплощённые ланцетовидные наконечники стрел; железные клёпаные котлы с вертикальными и горизонтальными ручками; лук с концевыми и срединными накладками и др. Характеризуя культурный комплекс уйгуров, Л.Р. Кызласов отметил глубокую, очевидно, принесённую из Северной Монголии и Забайкалья, хуннскую традицию в материалах тувинских погребений, что, по его мнению, свидетельствует о «корнях уйгурской культуры» (Кызласов, 1969, с. 75). Вместе с тем, особенности катакомбных погребений в Туве ставят ряд вопросов, на которые в настоящее время трудно ответить. Найденные здесь предметы не имеют ничего общего ни с изображениями на уйгурских росписях из Турфана, принадлежность которых уйгурам считается бесспорной, ни с реалиями тувинских изваяний так называемой «уйгурской» группы, представляющие формы предметов, твёрдо датируемые VIII-IX в.в. и аналогичных изображённым на турфанских росписях. Сам обряд захоронения (в катакомбах) не соответствует описанию погребального обряда уйгуров, которое сохранилось в письменных источниках. На этих основаниях А.А. Гаврилова (Гаврилова, 1974, с. 180), а за ней и другие исследователи, высказали сомнение в уйгурской принадлежности катакомбных погребений в Туве.
Важное значение для определения археологических памятников уйгуров имели раскопки в Ордубалыке, столице уйгуров в Монголии, которые дали керамику, отличную от тувинской, но имеющую с ней некоторые общие элементы (Худяков, Цэвэндорж, 1982, рис. 5). Фрагменты керамики типа ордубалыкской с вписанными полукружиями были найдены на р. Орхон (Орхон-Дель, кург. 5) в погребении с трупоположением, северо-западной ориентировкой и сопроводительным захоронением шкуры коня, которое Л.А. Евтюхова считала возможным относить к уйгурам (Евтюхова, 1957, с. 222-223). Если это так, отмечает Ю.С. Худяков, «не исключена вероятность, что погребения со шкурой коня в Монголии и Южной Сибири, а также инвентарем конца I тыс. н.э. и керамикой, напоминающей ордубалыкскую, оставлены уйгурами», а тувинские катакомбные захоронения «оставило население, находившееся в
(131/132)
подчинении у уйгуров, но отличавшиеся от них в этническом отношении» (Худяков, Цэвэндорж, 1982, с. 93-94). В других работах Ю.С. Худяков,
в основном опираясь на характер орнаментации поясных наборов, ещё более определенно высказался за уйгурскую принадлежность погребений со шкурой коня
(Худяков, Нестеров, 1984, с. 140), которые он иногда прямо называет «уйгурскими» (Худяков, 1985; 1986; и др.). Точка зрения Ю.С. Худякова косвенным образом
подтверждается тем, что погребения со шкурой коня позже появляются в западных районах Саяно-Алтая и на Иртыше, где могут рассматриваться как результат
участия племён уйгурского происхождения в сложении кимако-кыпчакского объединения, зафиксированного письменными источниками. Этническая
принадлежность катакомбных погребений в Туве, таким образом, остается не определённой.
Не решая здесь этого вопроса, следует отметить, что в создании катакомбных погребений в Туве могло принимать участие и местное население кокэльской культуры, сохранившееся здесь до этого времени. В пользу возможности такого предположения свидетельствуют некоторые параллели в материалах могильника Чааты I и погребений кокэльской культуры: железные котлы с вертикальными ручками, геометрические формы срединных накладок лука с прямыми срезами, налепные шишечки на тулове глиняных сосудов, костяные полые трубочки с отверстиями; а также другие общие формы предметов ножи, трёхпёрые наконечники стрел, орнаментированные пряслица и др. Следует отметить, что в могильнике Кокэль иногда встречаются и захоронения в подбоях; одинакова и крайне неустойчивая ориентировка погребённых. Если это предположение верно, то оно способствует разъяснению трёх важных, пока не решённых вопросов: 1) о судьбе населения кокэльской культуры, по видимому, ассимилированного сначала алтайскими племенами, а затем уйгурами; 2) о причине столь длительного сохранения хуннской традиции в материалах «уйгурских» погребений в Туве, так как имеются все основания считать население кокэльской культуры одной из групп в составе государства Северных хуннов; 3) о причине расположения катакомбных кладбищ около уйгурских городищ — они оставлены представителями местного населения, которым была поручена охрана оборонительных сооружений на северной границе Уйгурского каганата.
С периодом пребывания уйгуров на территории Тувы связано распространение здесь каменных изваяний, отличающихся от древнетюркских отсутствием оградок и рядов камней-балбалов, иконографией (фигура человека с сосудом в двух руках), дополнительными деталями (изображения кос, головных уборов и поясов с многочисленными подвесными ремешками и лировидными подвесками). Среди них выделяются тщательностью изготовления изваяния Центрально-Тувинской котловины, образующие отдельную стилистическую группу памятников. Датировка изваяний с сосудом в двух руках определяется по изображённым на них реалиям VIII-IX в.в. (Евтюхова, 1952, рис. 20-26; Грач, 1961, с. 67-68, 91; Кызласов, 1969, с. 80-82, рис. 27). На территории Горного Алтая, не входившей в состав Уйгурского каганата, подобные изваяния неизвестны. Следует отметить, что такую же иконографию (изображение человека с
(132/133)
сосудом в двух руках) имеют более ранние каменные изваяния из Унгетского комплекса в Монголии, относимого В.Е. Войтовым к периоду каганата Сеяньто — второго по значению после уйгуров из всех телеских племён (Войтов, 1987, с. 104-106); а также ещё более древние изваяния таштыкской культуры. Отнесение части изваянии с оружием и сосудом при оградках к VIII-IX в.в. ставит вопрос об отношении их к изваяниям «уйгурской» группы, которые обычно рассматривались как более поздние в ряду древнетюркских каменных изваяний. Однако, несмотря на различия иконографических особенностей и условий местонахождения, в наборе реалий у них имеются и общие элементы (поясные бляхи-оправы, кувшинчики на поддоне курайского типа и др.). Лировидные подвески еще ни разу не встречены на изваяниях с оружием, но в погребениях алтае-телеских тюрков они также известны, начиная с VIII-IX в.в. Таким образом, обе группы изваяний (древнетюркских с оружием VIII-IX в.в. и «уйгурских» с сосудом в двух руках) оказываются одновременными, что требует своего объяснения. Я.А. Шер на примере семиреченских изваяний предположил, что фигуры с сосудом в двух руках относятся к «изображениям чиновной аристократии, людей близких к правящей военной верхушке, но не занимающихся непосредственно военным делом» (Шер, 1966, с. 58). Возможно, такое определение применимо и для южносибирских изваяний. Другое объяснение, которое представляется наиболее вероятным, заключается в том, что параллельно существовали две традиции: одна — изображение человека с оружием и сосудом распространяется в период господства Тюркских каганатов и в культуре алтае-телеских тюрков; другая изображения человека с сосудом в двух руках — более древняя, восходит к таштыкским стелам и распространяется в период господства каганатов, созданных сеяньто и уйгурами. Впоследствии эта традиция становится характерной для культуры племён кимако-кыпчакского объединения и лежит в основе иконографии кыпчакских (половецких) каменных изваяний (Плетнёва, 1974). В параллельном развитии этих изобразительных традиций наиболее ярко отразилось существование двух основных этнокультурных массивов в истории народов восточной части степной Евразии — древнетюркского и телеского.
|