Л.Н. Гумилёв

Древние тюрки.

// М.: 1967. 504 с.

Часть вторая. Голубые тюрки и уйгуры, или эпоха Второго каганата.

Глава XXVIII. Восстание Ань Лушаня.

[ Великий Китай. — У предела. — Унижение Китая. — Тибетцы идут на восток. — Судьба героя. — Историческая панорама. ]

Великий Китай. Неудачи 751 г. на востоке и на западе очень сильно отразились на Империи. То, что вся страна была недовольна повышением налогов и голодом, возникшим из-за стихийных бедствий — дождей и наводнений 754 г., [1] — не так беспокоило правительство, как недовольство, охватившее армию. Имперская армия состояла из ударников — конных стрелков и латников, а также многочисленных вспомогательных команд: пехоты, обоза, обслуги, интендантства и т.п. Колоссальные количества войск объясняются тем, что в их число включались все эти небоеспособные скопища. Однако без вспомогательных команд конные стрелки и латники не могли воевать, так как если бы они ухаживали сами за своими конями, чистили оружие, носили дрова и варили пищу, то в момент боя не были бы достаточно отдохнувшими, чтобы натягивать до уха тугой лук или действовать тяжёлым мечом. В условиях тактики VIII в. бой решался моментом, и для этого момента копились все силы ударной части армии. Понятно, что большая часть ударников состояла из кочевников, с детства привыкших к коню и луку. Часть этих войск ушла из Ордоса вместе с Кутлугом в 682 г., но сменившие их были тоже степняки, [2] и их обуревали те же чувства, что и тюрок 75 лет назад. В предвкушении побед, наград и добычи они сражались добросовестно, но когда выяснялось, что победы не даются, то они начинали искать виновников и, как это часто бывает, обвиняли правительство. Китайские чиновники и придворные в Чанъани были для пограничных войск чужими и неприятными людьми, а военачальники были из кочевников, т.е. свои. Они долгое время были ограниче-

(388/389)

ны в своей служебной карьере: им не доверяли командование войсками в провинциях, [3] что болезненно ущемляло их самолюбие. Поэтому пограничная армия целиком оказалась в оппозиции двору.

Кроме пограничной армии вокруг столицы была сосредоточена гвардия, в которой служили китайцы из аристократических семей, вовремя примкнувших к династии Тан. Гвардия была достаточно многочисленна и хорошо вооружена, но не обстреляна. К ней примыкала так называемая Северная армия, вначале состоявшая из сторонников императора Тайцзуна, с помощью которых он достиг трона в 619 г. Впоследствии она комплектовалась из детей ветеранов, так что её стали называть «Армия отцов и сыновей». Эта армия определяла успех или провал любого дворцового заговора или попытки переворота. Отдельно от Северной армии существовал специальный конный корпус телохранителей, принадлежавший фамилии Ли, составленный из военнопленных и домашних рабов.

Итак, внутренняя армия была велика, но её политическая лояльность всегда возбуждала подозрения. Слишком уж близка была она ко двору и его интригам, да и не ладила иной раз с самим императором, как, например, в 731 г., когда ряд офицеров, домогавшихся незаслуженных, с точки зрения власти, повышений, был приговорён к самоубийству.

Затруднения на тибетском фронте заставили императора направить Северную армию [4] против внешнего врага, но успехи её были минимальны. В связи с этим будет уместно сравнить характеристики обоих войск, отражённые в китайской поэзии VIII в.

Регулярной инородческой армии, находившейся под командованием генерала Ань Лушаня, посвящено стихотворение Ду Фу, описывающее дисциплину и боевой дух войска в 751 г.:

В поход за Великую стену (на киданей).

Мы вышли утром из лагеря, что у ворот Лояна,

И незаметно в сумерках взошли на Хэянский мост.

Расшитое шёлком знамя закат осветил багряный,

Ржанье коней военных ветер кругом разнёс.

На ровном песке повсюду раскинулись наши палатки,

Выстроились отряды и перекличка слышна.

Ночной покой охраняют воинские порядки,

И с середины неба за ними следит луна.

Несколько флейт вздохнули печальными голосами,

И храбрецы вздохнули, глядя в ночную синь.

Если спросить у воинов — кто командует вами?

Наверно они ответят — командует Хо Кюй-бинь. [5]

(389/390)

Стихотворение написано за несколько месяцев до восстания этих самых войск в 755 г. Вождь их сравнивается с прославленным ханьским полководцем, победителем хуннов, а в другом стихотворении — с соколом, который

Смотрит насупившись, точно дикарь невесёлый,

Плечи приподнял, за птицей рвануться готов он;

Кажется, крикнешь, чтоб он полетел за добычей,

И отзовётся тотчас же душа боевая.

Скоро ль он бросится в битву на полчище птичье.

Кровью и перьями ровную степь покрывая? [6]

И как на это не похожи описанные тем же Ду Фу чувства и настроения китайских воинов, мобилизованных в армию Гэ Шу-лина, действовавшую против тибетцев в 749 г.

Ратники «в печали прощаются с родными местами», а чиновники избивают насмерть дезертиров. На учении китайский кавалерист с гордостью заявляет, что он «на полном скаку» не держится за луку. [7] Это просто смешно не только для степняка, но и для нас. Вот уж действительно достижение! Затем следует нравоучение полководцу: «Он должен знать: мы люди, не скоты... и не должны здесь действовать кнуты». [8] Затем идут жалобы на трудность горных переходов и, наконец, описание столкновения с врагом, где замученные солдаты отбили натиск конного противника. Но затем наступает горькое разочарование:

Десять лет я в войсках,

Десять лет прослужил я, солдат, —

Так ужель у меня

Не скопилось заслуг никаких? [9]

Обычная история! В битве за чины и награды солдат всегда бывает побеждён. Контраст разителен. Нет, не следует думать, что в VIII в. китайцы были трусливы, но, южане, они были слишком импульсивны, и им не хватало выдержки, которой обладали тюрки, кидани и горцы-тибетцы. Китайцы не потеряли умения обороняться в крепостях, но маневренная война была им не по характеру. На китайских войсках, пусть вполне лояльных, не могли основывать своё могущество престол и двор.

А при дворе было неблагополучно. [10] Престарелый Сюаньцзун

(390/391)

влюбился в очаровательную китаянку Ян. [11] Фаворитка устроила на государственные должности своих родственников-китайцев, и вокруг неё создалась клика, окончательно оттершая от престола боевых генералов. Власть перекочевала из штабов в канцелярии, от полководцев к евнухам. Все недовольные налогами и поражениями, взятками и произволом, невниманием к своим заслугам и роскошью родственников фаворитки единодушно проклинали Ян гуй-фэй. Однако нашёлся только один человек, готовый разрубить роковой узел, — это был Ань Лушань. [12]

У предела. Ань Лушань происходил из кочевников, поддавшихся Китаю. [13] В 736 г. он, командуя дивизией, проиграл битву киданям. Будучи за это приговорён к смерти, он оправдался перед императором. Ань Лушань совмещал в себе тюркскую неукротимость с китайской хитростью, он одинаково умел льстить и сражаться, лицемерить и приказывать. Зная продажность дворцовых прихлебателей, он не жалел денег на взятки, и поэтому возвышение его шло быстро.

В это время при дворе шла борьба между «аристократами», т.е. членами высокопоставленных семей, и «учёными», получившими чины путём экзаменов. Вождь последних Ли Линь-фу, глава правительства, победив своих соперников, стал выдвигать на военные посты совершенно безграмотных кочевников, считая их неопасными. Эта волна подняла Ань Лушаня. [14] В 742 г., во время военной реформы, он получил корпус в Пинлу, в Маньчжурии; в 744 г. ему удалось получить ещё корпус в Фаньяне, в центральной части Ордоса, а в 751 г. — корпус в

(391/392)

Хэдуне, на севере Ордоса. В 754 г. он выпросил себе право распоряжаться казёнными табунами для ремонта кавалерии. Располагая большими доходами подчинённых ему областей, Ань Лушань навербовал восемь тысяч отборных воинов из киданей, татабов и племени тонгра, а также включил в свою армию уцелевших соратников тюркского старейшины Абусы, погибшего, как выше отмечалось, в 753 г. в китайской подземной темнице. [15]

Преданные Ань Лушаню согдийские купцы были разосланы им «вести торговлю по всем дорогам», а попутно доставать для него деньги и разведывать обстановку. Даже среди китайской чиновной бюрократии Ань Лушань нашёл поддержку и сочувствие. [16]

Чересчур активная деятельность, увеличение войск, соединение пограничных владений в одних руках, а может быть, и не дошедшие до нас агентурные данные заставили министра Ян Го-чжуна возбудить против Ань Лушаня судебный процесс. Ань Лушань не уклонился от разбора дела и, лично явившись в столицу, блестяще оправдался [17] и выхлопотал чрезвычайные награды 2500 офицерам, что было ему необходимо перед задуманным восстанием. В 755 г. он просил заменить 32 высших офицера из китайцев представленными им кандидатами из кочевников. Несмотря на сопротивление Ян Го-чжуна, император эту просьбу удовлетворил. Но Ань Лушань понял, что дальше тянуть нельзя, и в ноябре 755 г. в местечке Юйяне, в провинции Хэбэй, под грохот барабанов был объявлен призыв к восстанию для ниспровержения влияния рода Ян. Восстало 150 тыс. пограничных войск при полном единодушии солдат и офицеров. Среди советников Ань Лушаня оказался даже тюркский принц Ашина Чэн-цин. Надо полагать, что скромная программа — отстранение Ян гуй-фэй — не обманула никого. Солдаты знали, что они идут к захвату власти для защиты своих прав; китайцы понимали, что идут варвары — ху, которых надо истреблять. Единство империи лопнуло по шву.

Правительство ответило на восстание казнью сына Ань Лушаня, который жил в Чанъани, и отправкой на подавление мятежа двух армий — одной численностью в 60 тыс., а другой — в 110 тыс. человек. Обе армии были разбиты. [18]

(392/393)

Ань Лушань немедленно начал наступление на столицы. Восточная столица — Лоян — сразу попала в его руки. Дорогу в Шэньси, к Чанъани, прикрывала застава в горном проходе Тунгуань, а на востоке, в Хэбэе и Хэдуне, сын киданьского князя Ли Гуань-би организовал активную оборону против мятежников. Летом 756 г. ему удалось нанести поражение мятежному воеводе Ши Сымину, и тогда часть Хэбэя восстала против Ань Лушаня.

Однако сражение при Ланбао, в котором были наголову разбиты китайские правительственные войска, вызвало панику среди гарнизона Тунгуаня. Солдаты, защищавшие проход, отступили, и мятежники 10 июля 756 г. ворвались в Шэньси.

Но зверства этих профессиональных солдат толкнули китайское население на интенсивную защиту династии, к которой до восстания отношение было скептическим и даже недоброжелательным. Коллизия зимы 756 г. гениально и лаконично обрисована Ду Фу:

Оплакиваю поражение при Чзньтао.

Пошли герои снежною зимою

На подвиг, оказавшийся напрасным,

И стала кровь их в озере водою,

И озеро Чэньтао стало красным.

В далёком небе дымка голубая,

Уже давно утихло поле боя,

Но сорок тысяч воинов Китая

Погибли здесь, пожертвовав собою.

И варвары ушли уже отсюда,

Блестящим снегом стрелы обмывая,

Шатаясь от запоя и от блуда

И варварские песни распевая.

А горестные жители столицы,

На север оборачиваясь, плачут.

Они готовы день и ночь молиться,

Чтоб был поход правительственный начат. [19]

Как резко изменилось отношение поэта к той самой армии, которую он только что воспевал! Теперь он называет её солдат варварами — ху; они сразу стали заклятыми врагами, и всё неодобрение двору и правительству, выраженное в «Стихотворении в 500 слов...», [20] испарилось мгновенно. Этот поворот произошёл во всем китайском обществе, которое, видя неспособность императора и дворцовой клики, взяло в свои руки инициативу борьбы с мятежниками. Однако у китайских патриотов не было никакой реальной силы, которую можно было бы противопоставить закалённым в боях и воодушевлённым победой ветеранам Ань Лушаня.

(393/394)

Император с фавориткой покинул столицу, но его собственные гвардейцы, охрана его особы, вышли из повиновения. Судя по ходу событий, они не хотели реформ или смены династии, но ещё больше не хотели умирать из-за Ян гуй-фэй, которую считали причиной всех бед.

По представлению сопровождавших императора сановников министр Ян Го-чжун получил повеление покончить с собой, чтобы утишить пламя недовольства. Верный долгу, он повесился на дороге. Сановники были удовлетворены, но солдаты потребовали жизни Ян гуй-фэй. Её вытащили из императорской кареты и задушили тонким шёлковым шнурком. Самого престарелого императора заставили отречься от престола в пользу своего сына Ли Хэна (посмертный титул — Суцзун). Только такой ценой император спас свою жизнь.

Отрёкшегося императора увезли в Сычуань и укрыли в неприступном горном замке, а Чанъань без боя досталась Ань Лушаню, [21] Китайское население столицы в ужасе бежало куда глаза глядят. [22]

Даже тюрки и тонгра, жившие в Чанъани, бежали от повстанцев. Во главе с князем Ашина Цзун-ли они направились в Ордос, подняли тамошних кочевников и уговорили их произвести набег на Шаньси, в тыл наступающим мятежникам. Эта диверсия задержала наступление и в сущности решила исход кампании, позволив ввести в дело свежие силы.

Западные корпуса остались верными престолу. Командующий в Шофане Го Цзы-и, командующий в Западном крае Ли Сы-йе и наследник престола Ли Хэн возглавили сопротивление. Но сил у них было мало, и поэтому немедленно были отправлены послы в соседние страны с просьбами о помощи. В сентябре 756 г. уйгуры и тибетцы предложили свою помощь для подавления восстания. В данном случае политический вопрос совпал с личным. Уничтожение повстанцев означало уничтожение императорской армии, а война внутри Китая сулила богатую добычу. Ли Сы-йе привёл кроме своих регулярных войск 5 тыс. хотанцев, тюрок шато и отряд «чернорубашечных дашисцев», т.е. аббасидских арабов. Суцзун навербовал на юге полудиких маней. В октябре 756 г. выступили в поход уйгуры. Моянчур-хан сначала оговорил условия, на которых он соглашался оказать помощь: он требовал договора мира и родства. Этот договор аннулировал его фиктивный вассалитет и ставил его в положение равноправного союзника. Новый император, Суцзун, принял все условия, сам женился на уйгурской княжне и возвел её в достоинство «мудрой [бильге] царевны».

(394/395)

После этого хан разбил племя тонгра, примкнувшее к Ань Лушаню, [23] и в декабре 756 г. соединился с Го Цзы-и в долине Хуянгу.

Раскол среди племени тонгра показывает, что восстание имело свои отзвуки и в степи. Во главе восставших тонгра стоял Пугу Бин, сын имперского генерала Пугу Хуай-эня. Последний, захватив своего сына в плен, убил его за измену: ожесточение гражданской войны накалило чувства её участников до предела. Но неудача восстания тонгра не случайна: уничтожение имперской полевой армии сулило Уйгурскому ханству полную независимость, а для достижения этой цели нужно было спасти Танскую династию и подавить восстание. Уйгурские ханы это поняли и осуществили.

Хан заставил китайского полководца сперва поклониться «волчьему знамени» и только после совершения этого обряда допустил его к себе. Уйгурского посла, недовольного предоставленным ему при церемониале приёма местом, император приказал ввести в тронную и обласкал. После этого джабгу (ябгу), наследник уйгурского престола, привёл 4 тыс. отборной конницы. Наследник китайского престола побратался с ним. Простодушные уйгуры были тронуты и польщены оказанной им честью и загорелись желанием отблагодарить радушного хозяина. Для руководства их действиями был назначен кавалерийский генерал Пугу Хуай-энь. Хуай-энь был сын старейшины племени бугу, убитого родичами за китаефильство. Убийца был казнён, а сыну убитого дали чин и китайское воспитание; он оказался очень талантливым и верным человеком. [24]

Однако чужеземная помощь дорого стоила китайскому населению. Ду Фу писал:

Имперская гвардия, как говорят,

Быть может и очень храбра на войне,

Но грубое варварство этих солдат

С туфанями может сравниться вполне.

Я слышу народа китайского стон.

Плывут мертвецы по великой реке,

А женщин и девушек, взятых в полон,

Терзают от их деревень вдалеке. [25]

Наёмные союзники не щадили ни врагов, ни друзей. Они пришли в Китай, чтобы разбогатеть, и последовательно добивались этой цели единственным известным им способом — грабежом. Несчастные жители начали предпочитать повстанцев союзникам.

Между тем в стане восставших стало неблагополучно. Ань Лу-

(395/396)

шань потерял зрение и от этого сделался раздражителен и жесток. Он оскорблял, бил, а иногда даже казнил своих подчинённых за малейшее проявление самостоятельности. Но это были смелые люди, и ночью 30 января 757 г. советник Янь Чжуан и евнух Ли Чжу-эр вошли в палатку полководца и убили его. Смерть эту в течение короткого срока убийцам удалось скрыть. За это время они успели провозгласить Ань Лушаня императором, а его слабоумного сына наследником, затем объявили о смерти императора и возвели на престол его сына. Янь Чжуан стал хозяином положения.

Тем временем правительство успело сформировать армию: уйгуры, арабы, хотанцы, тюрки-шато и бирманцы выступили в защиту Китая, против регулярных войск Империи. В сентябре 757 г. на берегу р. Фыншуй противники встретились. Хуай-энь, командуя уйгурами, обошёл армию повстанцев. При обходе он наткнулся на засаду и изрубил её до последнего всадника, а затем ударил с тыла. В то же время Ли Сы-йе, командуя хотанцами, арабами и шато, атаковал повстанцев с фронта. Последние были разбиты, потери их исчислялись в 60 тыс. человек, что является, разумеется, обычным преувеличением, так как кампания не кончилась. Этого не могло бы быть, если бы мятежная армия действительно потеряла 40 % личного состава. Надо при этом учесть, что её тылы необходимо было охранять от уйгуров и киданей.

Ши Сымин, возглавляя восточную армию, захватил Хэбэй и осадил имперского полководца — киданьского князя Ли Гуань-би — в крепости Тайюань. Осада крепости стоила ему многих людей, но взять её он не смог и отступил в Фаньян, столицу мятежников и очаг восстания. [26] Его самостоятельность и независимое поведение вызвали подозрение у Янь Чжуана. Последний отправил нескольких офицеров для наблюдения за Ши Сымином, но тот терпеть не мог шпионов. Он арестовал присланных наблюдателей и предложил Суцзуну покорность, Фаньян и 80 тыс. воинов. Тот с восторгом принял это и дал Ши Сымину пышный титул, утвердив его в качестве полководца.

Оставалось добить повстанцев в Хэнани.

Одержав победу при Фыншуе, Хуай-энь с уйгурскими, арабскими и бирманскими войсками взял Чанъань, [27] затем пошел к Шаньчжоу и дал мятежникам сражение у постоялого двора Синь-дянь. О результатах этой битвы источник стыдливо умалчивает.

Тем временем самостоятельный уйгурский отряд получил задание уничтожить войска повстанцев на южных склонах Наньшаня (видимо,

(396/397)

около Синина), что он выполнил и отошёл обратно на север. Там в это время действовала армия Го Цзы-и. Мятежники теснили её. Уйгуры, узнав об этом, зашли им в тыл и ударили на них. Неожиданность вызвала панику, и мятежники бежали. Янь Чжуан, бросив Лоян, отступил вместе со слабоумным сыном Ань Лушаня за Жёлтую реку. Тут уйгуры показали, ради чего они пришли в Китай: начался повальный грабёж и насилия. Жители укрылись от своих «избавителей» в буддийские монастыри. Уйгуры сожгли два монастыря и перебили до 10 тыс. человек. Нашлись китайцы, которые служили им проводниками. Только когда старики преподнесли их вождям 10 тыс. кусков шёлка, уйгуры перестали грабить и ушли. Так закончилась кампания 757 г.

Одержав победу, Суцзун вернул своего отца в столицу, передав ему власть и престол. Но сразу же возобновились придворные интриги за наследование престола, наветы, клевета. К Ши Сымину тоже были посланы шпионы, чтобы доносить о его поведении. Ши Сымин не выдержал и казнил их всех, что означало разрыв с правительством и возобновление восстания.

Этот факт показывает, что корни восстания лежали не в честолюбии полководцев, так как в таком случае было бы невозможно в течение стольких лет увлекать войска на смертельную борьбу. Очевидно, не только Ши Сымин, но и все его воины более страшились оказаться в лапах доносчиков и бюрократов, чем быть с оружием в руках на поле боя. Можно думать, что они не доверяли обещаниям амнистии и предпочли еще раз довериться изменчивому военному счастью. [28]

Итак, война вспыхнула с новой силой.

В 758 г. уйгуры были заняты походом на кыргызов, причём покорили их за одну кампанию. В это время мятежники опять перешли в наступление и военные действия развивались в Хэнани. Снова пришлось императору обращаться за помощью к уйгурам, хотя он знал, что с населением союзники «бесчеловечнее мятежников поступают». [29]

Унижение Китая. События складывались как нельзя более благоприятно для уйгуров. За одержанную для китайцев победу уйгурам положено было выдавать ежегодно 20 тыс. кусков шёлка. В 758 г. император выдал свою малолетнюю дочь за старого уйгурского хана и признал за ним ханский титул, т.е. равенство Уйгурии с Китаем. Было сформулировано, что император и хан — двоюродные братья. Хан

(397/398)

остался доволен и подарил императору 500 лошадей, соболий мех и белую шерстяную ткань и, кроме того, отправил 3 тыс. всадников для борьбы с мятежниками.

Весной 759 г. Го Цзы-и и ещё восемь полководцев осадили сына Ань Лушаня в г. Йечэн в Хэнани. Мятежники крепко держались, ожидая помощи, и к ним на выручку пришёл Ши Сымин. Его конное войско тревожило тылы противника, перехватывало обозы и добилось полного изнурения императорской армии. Наконец состоялось сражение. В разгаре битвы на поле боя налетел ураган — тайфун, вырывавший с корнем деревья. Обе армии потеряли управление. Солдаты стали разбегаться: повстанцы на север, а императорская армия на юг. Опытный полководец Ши Сымин первый восстановил порядок в войсках и погнался за противником. Го Цзы-и не мог собрать своих разбежавшихся солдат, занявшихся мародерством. Он покинул Лоян и ушёл на запад. Ши Сымин казнил слабоумного сына Ань Лушаня и в мае 759 г. объявил себя императором.

Командующий имперскими силами на востоке Ли Гуань-би потрепал мятежников под Хэяном, но Ши Сымин разбил его и овладел городами Хэян и Хуайчжоу. Снова потребовалось напряжение всех сил и без того изнурённой страны.

Положение китайцев было осложнено ещё тем, что отрёкшийся император Сюаньцзун вернулся в Чанъань и оттеснил от власти своего сына, доблестного Суцзуна. Сюаньцзун принял титул государя-отца и сначала поселился в Лояне, а затем перебрался в западный дворец около Чанъани. Он активно вмешивался в управление, главным образом для того, чтобы рассчитаться с теми из своих сторонников, которые, спасая его самого и династию, убили Ян гуй-фэй. В старости он стал чересчур жесток. Три сына стали его жертвами. Кроме того, по мнению современников, он лишился разума: «Всех убивал, один лишь жить хотел». [30] Вряд ли кто-либо больше помог Ши Сымину раздуть угасающее пламя гражданской войны.

Но всё-таки наступление мятежников захлебнулось. Китайцы произвели в Сычуани тотальную мобилизацию. Ду Фу описывает душераздирающие сцены отправки на фронт юношей, почти детей, и патриотизм женщин, добровольно идущих на войну в качестве обслуги. Генерал Го Цзы-и спешно обучал новобранцев уже без помощи кнута, так что заслужил от солдат название отца и брата. [31] Отряды мятежников увязли в массах народного ополчения, и война бушевала только в Хэнани, но не перекинулась в Шэньси.

Летом 759 г. умер уйгурский хан Моянчур. Наследник престола,

(398/399)

старший сын хана, был казнён за какой-то проступок, и на престол вступил второй сын, Идигань Мэуюй-хан. [32] Он был женат на дочери Пугу Хуай-эня, но целых два года не спешил выручить своего тестя, изнемогавшего в борьбе ради династии Тан. Тем временем Ши Сымин не дремал. После победы над Йечэном он наступал на запад, где в это время тибетцы взяли крепость и г. Шаньчжоу (в Ганьсу). В апреле 761 г. он был убит заговорщиками, а войска мятежников возглавил его старший сын Ши Чао-и. Ши Чао-и обратился к уйгурскому хану с предложением воспользоваться смертью императора и забрать сокровища казны и короны, а ему оставить землю и народ. Хан соблазнился и готов был выступить на юг, когда из Китая прибыл посол, уведомивший хана о вступлении на престол нового императора, Дайцзуна, совместно с уйгурами громившего мятежников в 757 г. [33]

Осенью 762 г. уйгурское войско выступило в поход, и никто не знал, кто станет его жертвой. В Китае пробежал страшный слух, что 100 тыс. уйгуров идут к границе. На самом деле уйгуров было всего 4 тыс. ударного войска и 10 тыс. вспомогательного, да табун заводных коней. Для переговоров был направлен Пугу Хуай-энь, и он уговорил своего зятя двинуться на мятежников. [34] Китайцами командовал наследник престола, [35] и летом 762 г. он сошёлся с уйгурским войском к северу от Шаньчжоу.

Хан держал себя как диктатор. Когда наследник престола отказался совершить перед ним уйгурский обряд поклонения, он приказал забить до смерти палками двух китайских вельмож. Китайцы проглотили оскорбление. Уйгурско-китайское войско осенью 762 г. ударило на мятежников и разгромило их армию. Согласно Ганму, мятежники потеряли 60 тыс. убитыми и 20 тыс. пленными. 20 ноября уйгуры ворвались в Лоян. [36] Ши Чао-и заперся в Мочжоу, но потом оставил там коменданта и ушёл набирать подкрепление. Комендант сдал крепость

(399/400)

Пугу Хуай-эню. После этого сдался комендант Фаньяна, и дело мятежников было проиграно. Загнанный как зверь, Ши Чао-и повесился в лесу, и гражданская война закончилась.

Китай лежал в развалинах. Уйгуры грабили население, в сёлах уничтожали дома, а уцелевшие жители, потеряв всю одежду, прикрывались бумагой. Убыль населения была огромна: по переписи 754 г. в Империи числилось 52880488 душ, а в 764 г. — 16900000 душ, но надо учитывать, что застенные владения большей частью отпали от Китая. Армия — гордость династии Тан — легла целиком, остались ополчение и наёмные отряды. Идея Империи была потеряна полностью: для осуществления её не было больше ни сил, ни средств, ни воли. О результатах гражданской войны прекрасно сказал китайский великий поэт Бо Цзюй-и:

В девятый месяц во всём Сюйчжоу, с недавнею войной,

Стенаний ветер, убийства воздух на реках и горах.

И только вижу, в одном Люгоу, у храма под горой,

Над самым входом, совсем как прежде, белеют облака. [37]

Тибетцы идут на восток. Восстание Ань Лушаня было как нельзя более на руку тибетцам. Новый монарх, Тисрондецан, ознаменовавший своё вступление на престол убийством, сначала хотел закончить изнурительную войну почётным миром, но сделанные им в 755 г. предложения были отвергнуты. [38]

Однако это была ошибка императора, и она дорого стоила Китаю. Как только вспыхнуло восстание, пришлось снять все лучшие войска с тибетской границы для ведения гражданской войны, и тибетцы без особого труда на протяжении семи лет отторгли от Китая западные области Хэси и Лунъю.

В 763 г. они продолжали наступление. Войско, состоявшее из тибетцев, тогонцев (монголов) и дансянов (тангутов), вступило в Шэньси и подошло к самой столице, где его никто не ждал. После двухдневного боя тибетцы со своими союзниками обратили в бегство китайское войско и вступили в город, покинутый императором. Чанъань была подвергнута грабежу и разгрому; в окрестностях же её не менее тибетцев свирепствовали китайские воины, разбежавшиеся после поражения. Но тибетцы, ограбив столицу, пошли назад, и это позволило подошедшим с востока китайским войскам водворить порядок. Главную роль в отступлении тибетцев сыграли воинственные пограничные китайцы, сумевшие отстоять от своих исконных врагов г. Фэнсянь, оставшийся в тылу тибетской армии. Не будучи в силах быстро пода-

(400/401)

вить сопротивление местного населения, тибетцы перенесли экспансию в Сычуань. Вначале они имели успех, но в 764 г. южные китайские войска нанесли им поражение и заставили их отступить. [39]

Казалось, что положение на фронтах опять готово стабилизироваться, но новое восстание потрясло Китай и снова поставило его на край пропасти.

Судьба героя. Всем в Китае было ясно, что династию Тан спас полководец Пугу Хуай-энь. Этот варварский князь преданно служил династии, а по силе, храбрости и таланту не имел себе равных. Сам он сражался всегда в первых рядах. Сорок шесть его родственников пали в сражениях. Он казнил своего сына перед строем за то, что тот передался неприятелю, выдал двух своих дочерей в отдалённый край вместо царевен и убедил своего зятя, уйгурского хана, к двукратному возвращению столицы. Но у каждого есть враги, и комендант крепости Тайюань однажды отказал в угощении и приёме уйгурским войскам, находившимся под начальством Хуай-эня. Этим, с точки зрения степняка, он нанёс ему смертельное оскорбление, так как был нарушен священный обычай гостеприимства: Хуай-энь оказался не в состоянии угостить уйгуров, по отношению к которым он был хозяином. Хуай-энь принёс жалобу, из столицы явился евнух расследовать дело. Евнух взял взятку и донёс, что изменнические намерения Хуай-эня ясны. Узнав о клевете, Хуай-энь потребовал казни евнуха и коменданта, но дело положили под сукно до конца войны, а затем вызвали полководца в столицу, чтобы судить. Но Хуай-энь достаточно знал китайские нравы и предпочёл поднять мятеж (май 764 г.).

Вначале он не имел успеха: попытка взять Тайюань посредством внезапного нападения была отбита, а китайские части его войска перешли к Го Цзы-и, но как только Пугу Хуай-энь перешёл Хуанхэ и сомкнулся со степняками, к нему собралось большое войско добровольцев, а в 765 г. он призвал на помощь тибетцев и уйгуров. Те и другие откликнулись на призыв. Пугу Хуай-энь, хорошо зная характер своих союзников, не объединил их, но пустил на Чанъань тремя колоннами: с севера наступали дансяны, с запада — тибетцы, а с юго-запада — тогонцы; уйгуры были в резерве, а сзади них шёл сам Хуай-энь с ордосскими войсками.

Первыми вступили в бой тибетцы, но камнемётные машины и тугие самострелы китайцев остановили их натиск. Потеряв много людей, тибетцы отступили и соединились с уйгурами. Следующий нажим должен был стать окончательным. В столице объявили поголовное опол-

(401/402)

чение, но ⁸/₁₀ мобилизованных разбежалось и защищаться от варваров было некому. В это время Пугу Хуай-энь умер.

Его смерть спасла Китай, так как только обаяние его имени держало вместе столь не похожие друг на друга племена. Вражда между тибетцами и уйгурами вспыхнула с новой силой. Этим воспользовался Го Цзы-и, также успевший заслужить уважение кочевников. Он без страха приехал в стан уйгуров и убедил их не разрывать союза с китайским императором, обещая за это дары и привилегии. Тибетцы, узнав о переговорах, заподозрили недоброе и, отколовшись от уйгуров, пошли на запад, что в свою очередь не понравилось уйгурам. Они приняли предложение китайского полководца и разбили в ночном нападении тибетцев. [40] Племянник Хуай-эня, Пугу Минь-чень, покорился, получил прощение и чин. Дочь Хуай-эня была взята во дворец, где её воспитывали, как царевну, и выдали замуж за уйгурского хана. Биография Хуай-эня внесена в китайскую историю как образец обличения придворных интриг. Но нас интересует другое: взаимное непонимание и отвращение китайцев и степняков, проявившиеся в деле Хуай-эня, были не рассудочными, а стихийными. С одной стороны, были несравненные заслуги, а с другой — добрая воля императора, но между ними лежала такая гряда враждебности, что перешагнуть через неё оказалось невозможным. Благодаря этому степняки, возвысившие династию Тан, сложили свои головы в рядах мятежников или убежали в степь и нашли приют у своих недавних врагов — уйгуров и киданей.

Как взболтанные вода и масло расслаиваются по своему удельному весу, так расслоилась империя Тан, и Китай уничтожил все инородческие примеси, хотевшие быть самими собой.

Ещё раз рухнула «мировая империя», как ранее падали великие империи античности и как в Европе сто лет спустя распалась империя Карла Великого. Восстания Ань Лушаня и Хуай-эня замыкают период, начатый восстанием Кутлуга. Период этот можно назвать временем борьбы центростремительных и центробежных сил. Последние победили, но, пожалуй, именно это дало огромные возможности культурному росту и расцвету, которые пережила Срединная Азия, пока не была раздавлена неподкованными копытами лёгких коней, нёсших соратников Чингисхана. Но это новая эпоха, с иной спецификой и иным ритмом, и для понимания её нужен новый ключ.

Историческая панорама. Эпоха закончилась! Распался железный обруч империи Тан, и народы, полтораста лет скованные им, разошлись, и каждый встал на свой путь развития. В Китае началось

(402/403)

«возрождение» [41] и становление своей, оригинальной культуры. Тибет осваивал восторжествовавший буддизм и приспосабливал его к своим представлениям и потребностям. Уйгурия жадно впитывала чужие культуры, прислушиваясь к проповедям манихейских «совершенных», несторианских священников, буддийских монахов и мусульманских мулл. Омытая кровавыми ручьями минувших войн, степь начала наслаждаться покоем и относительной свободой под слабой властью бессильных ханов.

Согдиана умирала; победившие арабы камня на камне не оставили от её неповторимой культуры, но на пепле пожарищ начал складываться таджикский народ, которому предстояло великое будущее. Западные степи склонились перед блеском кыпчакских и карлукских мечей, а на Волге потомки западнотюркских ханов создали могучее Хазарское царство. Храня кочевые традиции степной культуры, хазары и карлуки остановили натиск ислама.

Новые силы обрёл халифат, зажатый крепкой рукой Мансура; кончилось засилье арабских племенных вождей, и персы, получив доступ к власти, открыли новые перспективы для развития культуры Багдадского халифата. За исключением Испании, отпавшей в 756 г., централизованная система объединяла земли от Гибралтара до Памира, и никто не мог предвидеть её грядущего распада.

Победоносная Византия, остановив арабский и болгарский натиск, была охвачена лихорадкой иконоборчества. Опираясь на малоазийскую культурную и военную традицию, Константин Копроним истреблял последние следы эллинства, и, казалось, ничто не могло бы ему противостоять.

На путь подъёма встала Западная Европа: франкский король, объединившись с римским папой, стал там гегемоном. Напрасно сопротивлялись осколки великого переселения народов — лангобарды, авары и саксы; их дни были сочтены, и Карл Великий, вступив на престол в 768 г., предпринял создание разноплеменной империи, как за 140 лет до него Тайцзун Ли Ши-минь. Пусть попытка Карла Великого оказалась бесплодной, — она знаменовала выход Европы из варварства на широкую дорогу оригинальной культуры. А в дремучих лесах от Лабы до Днепра и Оки копили силы славянские племена, для которых всё было впереди.

Такова была мировая обстановка, окружавшая расцветавшую Уйгурию.

[1] Е. Pulleyblank, The Background..., p. 25. Е. Пюллейбланк убедительно доказывает, что попытка Хайфера (Heifer, Die vierte der fünf großen Heimsuchungen Chinas, S. 193) истолковать восстание Ань Лушаня как движение крестьян, доведенных голодом до отчаяния, неосновательна, так как на Лоян пошли не массы голодных крестьян, а регулярные войска, среди которых было много некитайцев.

[2] В 718-720 гг. пограничная армия в Хэбэе была меньше армии Хэдуна, но Ань Лушань, став командиром первой, пополнил ее кочевниками (Е. Pulleyblank, The Background..., p. 80).

[3] Шан Юэ, Очерки..., стр. 235.

[4] Е. Pulleyblank, The Background..., p. 66.

[5] Ду Фу, Стихи, стр. 41-42.

[6] Там же, стр. 20-21.

[7] Там же, стр. 23-24.

[8] Там же, стр. 25.

[9] Там же, стр. 29.

[10] О борьбе политических группировок и характеристику их см.: Е. Pulleyblank. The Background..., ch. 4.

[11] Это была девушка из знатной семьи, просватанная за восемнадцатого сына Сюаньцзуна. Император приказал своему любимцу евнуху Гао Ли-ши подыскивать себе красавиц, и тот увез невесту царевича для императорского гарема. В 745 г. Ян получила звание «гуй-фэй», наложницы первого разряда, и «стала делить власть с императором на правах полуимператрицы» (Чэнь Хун, Повесть о бесконечной тоске, стр. 125).

[12] Не будучи политически прозорливой, Ян гуй-фэй способствовала возвышению офицера Ань Лушаня, потешаясь над его грубыми шутками и незнанием этикета. Когда же брат фаворитки Ян Го-чжун, ставший главным советником императора, обвинил Ань Лушаня в изменнических замыслах, Ян гуй-фэй усыновила последнего. Злые языки утверждали, что полководец был любовником полуимператрицы.

[13] Г.Е. Грумм-Гржимайло полагает, что он был хунн (Западная Монголия..., стр. 336); Кордье называет его киданем (H. Cordier, Histoire générale..., p. 474); Пюллейбланк считает его согдийцем по отцу (Sogdian Colony..., pp. 317-336), отмечая, что кго мать была из знатного тюркского рода Ашидэ (см. также: The Background..., p. 7). По другим сведениям, отец Ань Лушаня был пастухом из северных ху, т.е. кочевников, и только усыновлён богатым согдийцем (ibid., p. 14). В юности он якобы попался при баранте, но в замену смертной казни был зачислен в войско, и отсюда началась его карьера (ibid., p. 8).

[14] Е. Pulleyblank, The Background...

[15] Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten..., S. 261-262.

[16] Шан Юэ, Очерки..., стр. 236.

[17] L. Wieger, Textes historiques, p. 1676.

[18] H. Cordier, Histoire générale..., p. 475. «В областях дело дошло до того, что не было солдат для ведения военных действий... Солдаты и офицеры числились лишь на бумаге, а вооружение, вьючные лошади, котлы для варки пищи, палатки и провиант не были приготовлены». Панцири, выдававшиеся из арсеналов, оказались дырявыми, а копья и мечи — тупыми. Императорская твардия. составленная из богатой молодёжи, была недисциплинированна и не обучена (см. также: Шан Юэ. Очерки.... стр. 236-237).

[19] Ду Фу, Стихи, стр. 45-46.

[20] Там же, стр. 31-40.

[21] Н.Я. Бичурин, Собрание сведении..., т. I, стр. 309 и сл.

[22] Повстанцы «в каждом завоеванном городе брали одежду, золото и женщин; сильных мужчин использовали как носильщиков, а слабых, старых и малых рубили секирами» (Шан Юэ, Очерки..., стр. 237).

[23] Н.Я. Бичурин, Собрание сведений..., т. I, стр. 345.

[24] Там же, стр. 344.

[25] Ду фу, Стихи, стр. 161.

[26] H. Cordier, Histoire générale..., p. 478.

[27] Уйгурский ябгу просил разрешения разграбить Чанъань, но согласился на просьбу китайского царевича не вводить войска в город. Сам ябгу не считал возможным удержать своих соратников от грабежа и насилий (L. Wieger, Textes historiques..., p. 1688).

[28] С этим нужно сопоставить тот факт, что Ань Лушань и Ши Сымин посмертно были обожествлены пограничными жителями Хэбэя; их почитали как «двух мудрых» духов — покровителей страны (Е. Pulleyblank, The Background..., p. 17). Вряд ли народ обожествил бы честолюбца, приносившего только гибель и горе.

[29] Н.Я. Бичурин, Собрание сведений..., т. I, стр. 319.

[30] Чэнь Хун, Повесть о бесконечной тоске, стр. 127.

[31] Ду Фу, Стихи, стр. 60-65.

[32] Видимо, этот переворот описан Гардизи, согласно версии которого младший брат, Кур-тегин, спасённый от смерти манихеями, произвёл восстание и казнил своего старшего брата (В. Бартольд, Отчёт..., стр. 114-115). Но описание подробностей переворота у Гардизи не внушает доверия, и потому от следования его рассказу лучше воздержаться.

[33] О предложении Ши Чао-и сообщает и уйгурская надпись (В.П. Васильев, Китайские надписи..., стр. 22). Но, к сожалению, она приводит весьма неубедительные мотивы отказа уйгурского хана, который будто бы разгневался на мятежника за забвение императорских милостей и узурпацию. Скорее всего здесь был правильный политический расчёт: сокрушив имперскую полевую армию, уйгуры могли не опасаться вторжения в свою страну, а более благоприятного случая для превентивной войны нельзя было представить.

[34] Е. Chavannes et P. Pelliot, Traité manichéen..., p. 190.

[35] Ibid.

[36] H.Я. Бичурин, Собрание сведений..., т. I, стр. 318; Е. Chavannes et P. Pelliot, Traité manichéen...

[37] Бо Цзю-и, Стихи, стр. 56.

[38] Иакинф Бичурин, История Тибета..., стр. 175.

[39] Там же, стр. 178.

[40] Н.Я. Бичурин, Собрание сведений..., т. I, стр. 322.

[41] Н.И. Конрад, Начало китайского гуманизма.

наверх