А.Н. Бернштам

[рец. на:] Евтюхова Л., Левашева В. Раскопки китайского дома близ Абакана.

// Изв. АН СССР. Серия истории и философии. 1946. №5. С. 478-481.

На основе OCR Halgar’a.

После долгого перерыва, вызванного годами войны, возобновился выпуск периодических сборников Института истории материальной культуры им. Н.Я. Марра под названием «Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях». Мы становимся на одной статье вышедшего в свет вып. XII, [1] статье Л. Евтюховой и В. Левашовой «Раскопки китайского дома близ Абакана» (стр. 72-84).

Статья излагает результаты раскопок 1941 г., проведённых после случайного обнаружения в 1940 г. древних развалин в 12 км к юго-западу от города Абакана.

Раскопки выявили руины и строительные остатки постройки китайского типа. Об этом наглядно говорит план дома и конструкция отопления, черепицы и налепы к ним, бронзовые ручки дверей и другие детали. Коллекции, собранные здесь археологами, весьма выразительны и без всякого труда определяются как вещи китайского происхождения. Таким образом с первым положением авторов-исследователей этих руин, что это китайский дом, спорить не приходится. Однако ни в какой мере нельзя согласиться с авторами во втором и по существу, третьем вопросе, т.е. о датировке и происхождении этой постройки: авторы датируют постройку II-I вв. до н.э. и связывают её происхождение с жизнью известного китайского полководца Ли-Лина, пленника гуннов, поселённого гуннами в стране Хакас.

Для датировки настоящего комплекса руин авторы опираются на ряд наблюдений. Первая группа состоит из следующих положений: 1) поддержка кровли на столбах, опирающихся на песчаниковые плиты, соответствует строительным приёмам ещё в эпоху Шаи-Ин (XVII ст. до н.э.); 2) полуциркульная в разрезе черепица и восстанавливаемый тип кровли; 3) налепы на черепицу с китайский надписью, прочитанной акад. В.М. Алексеевым; 4) бронзовые ручки с изображением человеческих личин; 5) немногочисленные находки вещей внутри дома — обломок нефритового блюда, бусина из коралла, серьга из золотой проволоки элипсовидной формы, бронзовая клювовидная пряжка и ряд других второстепенного значения находок.

Опираясь на всю сумму этих данных и сходство архитектурных элементов с глиняными моделями домиков ханьского времени, обнаруженных в Наньшаньли в Южной Манчжурии, авторы категорически доказывают принадлежность руин к ханьскому времени.

Однако с датировкой этого комплекса мы согласиться не можем. Конструктивные архитектурные детали хотя и находят себе аналогии в китайских постройках ханьского времени, и начинают оттуда своё происхождение, но сохраняют эти приёмы вплоть до сегодняшнего дня, подобно тому, как сырцовый кирпич Анау продолжает бытовать и сейчас в строительстве Средней Азии. Если бы авторы в поисках аналогов черепицы серой глины обратили внимание на особенность её обжига, то они не могли бы не отметить, что черепица клинкерного обжига характерна для эпохи не раньше Тан (VII-IX вв.). На нашей территории эта черепица известна в Семиречье и в развалинах Фурдучэн на Амуре; в первом случае она безусловно связана с кара-китайской культурой. [2]

(478/479)

Техника изготовления и обжиг Абаканской черепицы абсолютно идентичны нашим находкам из Баласагуна.

То же можно сказать и о круглых налепах на черепицу, датируемых авторами на основании надписи эпохой Хань. Однако этот тип надписей также известен со времени Хань до весьма поздних времён. Укажу, например, что формула надписи проникла в среду не только китайских народов. В уйгурских юридических документах XIII-XIV вв. она имеет широкое распространение, что отмечал уже С.Е. Малов. [3]

Характер знаков, типа «Китайского куфи», также известен весьма поздно, и подчёркнутая прямолинейность в данном случае вызвана фактурой (глина) и техникой нанесения (штамп). Всё китайское письмо в штампах-печатях имеет, как правило, единую палеографическую особенность, внешне напоминающую собой квадратное монгольское письмо. Попутно отметим, что фотография этого налепа неправильно воспроизведена на рис. 36 — положена на бок. Нормальное положение требует, чтобы знаки «тянь-цзы» («сын неба») были наверху, здесь же они оказались на боку справа.

Среди датированных документов фигурируют бронзовые ручки с личиной человека. Для аналогии авторы привлекают изображение человека в трёхрогой тиаре — фреске из раскопок в Инчэнцзу, около Цянымучэна (Южная Манчжурия). Однако мы можем предложить более близкую аналогию в маскароне (из Вашингтонской коллекции), изданном A. Salmony и датируемым им эпохой Тан. [4] Мы не можем не согласиться с мнением A. Salmony, что подобные маскароны являются апотропеем (охранителем) от злых существ обитателей дома.

Мы уже отметили, что конструктивные приёмы постройки также находят себе аналогии и в более поздних памятниках. Эти элементы не датируют, например, подкладывание песчаниковых плит — общий приём в сырцовых постройках. Поддержка кровли на деревянных столбах также является конструктивным приёмом сырцовых построек, ибо сырцовые стены не в состоянии выдержать тяжёлую нагрузку кровли. В современном дунганском жилище кровля покоится на столбах и фактически не связана со стенами, чем достигается максимум антисейсмичности постройки. Немногочисленный бытовой инвентарь не противоречит нашим утверждениям. Помимо того, что железные предметы не датируют по вышеотмеченным соображениям, бусы из коралла мы находили в древнем городе Сарыге в массовом количестве в погребениях X-XII вв. [5] Встречаются спорадически и такие пряжки, равно как широк распространены в средневековье и золотые эсовидные серьги, недавно, например обнаруженные при раскопках в Фархаде в караханидских слоях XI-XII вв. С другой стороны, можно допустить, что отдельные вещи более старшего возраста (чем VII-XII вв.) могли оказаться на участке раскопа. Ведь пишут же сами авторы, что «стены воздвигнуты без фундамента на разровненной площадке». [6] Быть может, при подготовке площадки и было снесено более старое погребение, вещи из которого оказались «втоптанными» в глинобитный пол здания. [7]

Система отопления «канами» получила особо широкое распространение на нашей территории тоже в средние века, [8] мало данных полагать, что этот тип отопления был известен на Енисее на тысячу лет раньше.

Таковы наши археологические возражения.

Противоречат датировке авторов и исторические соображения. Анализ китайских текстов эпохи Хань о народах севера показывает, что сведения о динлинском севере поступали в Китай постольку, поскольку Китай по этим вопросам мог получить информацию через гуннов. Сами китайцы никаких непосредственных связей с далёким Енисеем не имели. Китайские влияния на Енисей, начиная с Карасука, осуществлялись, видимо, через посредников Центральной Азии, для Ханьской эпохи — через гуннов. Надо отметить, что воздействие на северный Китай было более активным со стороны Енисея, чем обратно. Справедливо мнение M. Govern’a, что сибирские мастера способствовали сложению культуры Северного Китая в первом тысячелетии до н.э. [9] Лишь со времени Вэйской династии начинается более обстоятельная информация о далеком севере, а личные взаимоотношения Китая — гораздо позднее в эпоху Тан, когда не исключается уже органическое включение китайской культуры в Сибирь без посредников.

Авторы правильно указали на одно исключение для Ханьской эпохи — поселение

(479/480)

Ли-Лина. в стране Хакас, с которым они и связали возникновение раскопанного ими дома. Авторы по этому поводу пишут:

«Все эти сообщения (о жизни Ли-Лина в стране Хакас, — А.Б.) невольно наводят на мысль о возможности нахождения в земле Хягяс, т.е. на Среднем Енисее, месторебывания Ли-Лина. Едва ли его жилищем была кошмовая юрта или скромный рубленый дом. Ли-Лин мог располагать достаточным количеством рабочих рук китайцев, всегда в большом числе находившихся на земле хуннов, как в виде переселенцев, так и в качестве военнопленных. Поэтому он вполне мог построить себе жилище по привычному для него китайскому образцу. [10]

Логический вывод авторов, однако, опровергается теми историческими данными, которыми мы располагаем. История Ли-Лина не плохо освещена в специальной литературе. В своё время мы дали краткий перечень основных работ, посвящённых биографии Ли-Лина. [11] Среди этих данных важно отметить следующие факты. Подобно Ли-Лину, пленником гуннов был его друг Соу-У, личным именем которого было Цзы Цзин. Соу-У был в плену девятнадцать лет, но затем возвратился в Китай. Между друзьями связь не прекратилась и Ли-Лин, который до конца своей жизни оставался в стране чужеземцев (он умер в 74 г. до н.э., пробыв в гуннских владениях 25 лет), состоял в переписке со своим другом Соу-У. До нас дошло письмо Ли-Лина к Соу-У в Китай, т.е., следовательно, после того, как и Ли-Лин уже не меньше 19 лет пробыл у гуннов. В этом письме Ли-Лин отвечает отказом вернуться в Китай, где была казнена его семья (поскольку пленение Ли-Лина гуннами было воспринято в Китае как его измена), В своём письме, вошедшем в золотой фонд китайской классической литературы, Ли-Лин описывает свою жизнь в стране варваров, т.е., очевидно, в стране Хакас, так как уже в 97 г. он был женат на дочери гуннского шаньюя Цзюйдахоу, а шаньюй дал ему в удел страну Хакас. Письмо известно в переводе на французский язык, как мы уже указывали в своей вышецитированной статье. Перевод был осуществлён в 1925 г. G. Margoulies’ом. [12]

Письмо Ли-Лина, которому авторы приписывают раскопанный ими дом, начисто отвергает эту возможность и тем более отвечает на вопрос, возможно ли допускать для этого времени распространение на Енисее подобного типа памятников материальной культуры китайского происхождения. Чтобы не быть голословными, приведём наиболее важный для нашей темы отрывок из письма Ли-Лина.

Вот как сам Ли-Лин свидетельствует о своей жизни:

«Со времени моего подчинения и до сегодняшнего дня моя жизнь тягостная и трудная.

Я остался один, огорчённый и страждущий, весь день я не вижу на чём остановить мой взгляд. Я не вижу ничего кроме чуждых мне вещей: халаты из кожи, войлочный шатёр для предохранения от ветра и дождя. Мясо козла и кислое молоко для утоления голода и жажды. Если я поднимаю мои глаза для того, чтобы разговаривать или смеяться — что может меня развеселить?

Лёд земли варваров плотен настолько, что он тёмный, пограничная область весьма холодная. Я слышу только шум мрачного ветра, который печально свистит.

Уже на девятом месяце холодной осенью гибнут травы окружающих горных проходов. Ночью я не могу спать, я прислушиваюсь к тому, что делается вдали. Только свирели варваров звучат и им в ответ доносится грустное ржание пасущихся лошадей, которые собираются в табуны.

С четырёх сторон идёт шум из пограничных областей.

По утрам я сижу и слушаю их и не чувствую, как падают мои слёзы». [13]

Именно кошмовая юрта, даже не «скромный рубленый дом» был обителью Ли-Лина, уже два десятка лет прожившего у гуннов! Именно «чуждые вещи» окружали Ли-Лина в стране Хакас. Воспитанный в духе китайской цивилизации он, столько времени пробыв у кочевников, на смог привыкнуть к этим суровым условиям жизни. В дальнейшем тексте письма, подчёркивая своё уважение к воинству кочевников, он не смог забыть культурные ценности своего гаарода, которыми он, китаец, находящийся в особо привилегированном положении, не располагал.

Письмо Ли-Лина не только отвергает догадку авторов о происхождении дома, но подкрепляет наши возражения против датировки руин временем Ханьской эпохи. Весь комплекс мы склонны по вышеуказанным соображениям датировать не раньше поздних Тан, а всего вероятнее, по массовому сходству памятников, найденных у Абакана, с памятниками каракитайской культуры, временем последних. Наиболее вероятной датой проникновения каракитайской культуры на Енисей, по-моему, может быть середина X в., т.е. после того как кыргызы непосредственно столкнулись с каракитаями (т.е. после 926 г.). И, если даже допустить датировку комплекса Танской эпохой (что весьма вероятно), то в китайском доме на Абакане жил не Ли-Лин, а, быть может, далёкие его потомки, уважение к которым питал китайский

(480/481)

императорский двор ещё в IX в. н.э., видя в одном из выдающихся кыргызских вождей прямого потомка Ли-Лина, от которого вёл свою генеалогию и современник этого кыргызского вождя китайский император У-Цзун.

[1] Краткие сообщения о докладах и| полевых исследованиях Института истории, материальной культуры им. Н.Я. Марра АН СССР, вып. XII, М.-Л., 1946.

[2] См. Бернштам А. Археологический очерк Северной Киргизии, Фрунзе, 1941, стр. 98, табл. XXIV и XXV. Ср. стр. 92. Ср. нашу работу «Историко-культурное прошлое Северной Киргизии по материалам Большого Чуйского канала», Фрунзе, 1943, стр. 25-26.

[3] Mалов С. Два уйгурских документа. Сб. «В. Бартольду», Ташкент, 1927, стр. 394. Ср. нашу статью «Уйгурские юридические документы», Проблемы источниковедения, т. III, стр. 69 и сл.

[4] Salmony A. Le masciaron et l’anneau dans L’Art chinois sur les pendentifs et les appliques. «Revue des Arts Asiatiques», VIII, вып. 3, табл. LIX, стр. 186. Ср. стр. 183. «La tête du buste original devait, si l’on tient compte de l’ésprit de l’art proche-asiatique, offrir un caractère apotropaïque».

[5] Археологический очерк Северной Киргизии, табл. XVI.

[6] См. Ук.соч., стр. 73. — (Курсив наш. — А.Б.).

[7] См. Ук.соч., стр. 82.

[8] См. нашу статью «Баня древнего Тараза». Труды Отдела Востока, т. II.

[9] M. Gоvern. The Early Empires of Central Asia, The University of North Carolina Press, 1939. Ср. мою рецензию в «Вестнике древней истории», 3-4, 1940 стр. 221 и сл.

[10] См. Ук.соч., стр. 84.

[11] Из истории гуннов I в. до н.э. Хуханье и Чжичжи шаньюи, Советское востоковедение, т. I, стр. 59, сноски 4 и 5.

[12] Le Kou-Wen Chinois, Paris, 1925, ср. комментарии на стр. LII-LV и перевод письма на стр. 93-100.

[13] Margoulies G. Le Kou-Wen Chinois, Paris, 1925, p. 94. (Курсив мой. — А.Б.).

наверх