Г.А. Пугаченкова

Новое о художественной культуре античного Согда.

// Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. 1983. Л.: 1985. С. 521-531.

Когда в 329 г. до н.э. Александр Македонский двинулся со своим войском на подавление восстания, вспыхнувшего в Согдиане, к главному городу этой цветущей области — Мараканде-Самарканду, он овладел на протяжении двух дней пятью согдийскими городами. Первым из них была Газа, окружённая, по словам Арриана (Анабасис Александра, IV-2), «стенами земляными и невысокими», названия остальных неизвестны. Трудней далась грекам осада Мараканды, так как здесь, помимо крепостных ограждений самого города, имелась ещё и цитадель, куда укрылись восставшие.

Хотя раскопки городища Ер-Курган в кашкадарьинской части Согда, а в его самаркандской зоне городища Афрасиаб (=Мараканда) и выявили в их основании слои средней трети I тысячелетия до н.э., данных о том, каковы были сами древне-согдийские города, крайне мало. И если благодаря исследованиям советских археологов на юге УзбССР и ТаджССР и работам Французской археологической делегации (DAFA) и Советско-Афганской археологической экспедиции (САЭ) в северном Афганистане уже явственно обрисовывается тип бактрийских городов первых веков до и после начала н.э., то каковы были города античного Согда, пока остаётся неизвестным.

Ответ на это могло бы дать лишь изучение такого города, а его следовало искать.

Уже в 60-70-х годах разведки Узбекистанской искусствоведческой экспедиции (УзИскЭ) Института искусствознания им. Хамзы (Ташкент) выявили в самаркандской части Согда несколько пунктов с античными нижележащими слоями: Дурмен-тепе в Паст-Даргомском районе, Арк-тепе в Пайарыкском, Кумышкент-тепе в Дагбидском. [1] Однако все они были перекрыты мощными средневековыми напластованиями.

С 1979 г. специальный Мианкальский отряд экспедиции приступил, наконец, к стационарному изучению памятника, который сулит пролить свет на интересующую нас проблему. Своё название отряд получил от Мианкаля, как именовался длинный (до 100 км), но узкий (около 15 км) остров, образованный раздвоением р. Зеравшан неподалеку от Самарканда на два русла — Карадарью и Акдарью, которые опять сливаются близ Хатырчи. Обследованием была охвачена также исторически связанная с ним полоса между северным берегом Акдарьи и предгорной грядой с уходящими в неё ущельями. Характерно, что ещё в конце прошлого столетия Мианкаль именовался местным населением Ним-Сугуд (=Полусогд), а земли севернее Акдарьи — Сугуди-Калян (=Великий Согд). В археологическом отношении ещё до недавнего времени эти места оставались малоизученными. Работы осуществлялись автором этих строк при участии сотрудников Института искусствознания молодых археологов С.А. Савчука и В.А. Карасёва.

Тотальное обследование, в процессе которого было зарегистрировано и в большинстве хронологически определено свыше двухсот археологических пунктов, привело к интересному наблюдению. На самом Мианкале, густо заполненном памятниками раннего и отчасти развитого средневековья, за исключением упомянутого Кумышкент-тепе, объектов античного времени не обнаружено. К северу же от Акдарьи оказалась группа памятников с остатками сооружений и характерным керамическом материалом первых веков до и после начала н.э. В числе их — крупные усадьбы Кизляр-тепе в Каттакурганском районе и Алпамыш-тепе в Иштиханском, два укреплённых сильными стенами селения — Чим-Курган в Кошрабадском районе и Хауз-тепе в совхозе Янгикент в Иштиханском (он обнаружен и изучается сотрудником Института археологии АН УзбССР А. Ураковым), неукреплённое поселение Булак-Баши в Кошрабаде и, наконец, два крупных, обнесённых крепостными стенами города — уже упоминавшийся Арк-тепе, а также Курган-тепе

(521/522)

в с. Орлат в Кошрабадском районе. Последний был избран объектом проведения многолетних стационарных раскопок.

Город сложился здесь в древности рядом с р. Саганак. Стены его диагональны странам света, в соответствии с направлением реки. В плане он представляет собой почти квадрат 300-360 м (условно назван нами Шахристан-1), посреди которого возвышается вытянутая наподобие утюга пятигранная цитадель. И цитадель, и город были охвачены мощными стенами и рвами. В какой-то период их существования, когда, очевидно, внутренняя территория уже не вмещала всех жителей и за стенами возникла заселённая часть, в целях защиты её также обвели стеной — так возник Шахристан-2. Общие размеры города при этом уже возросли до 600 м в ширину и 650 м в длину. Он стал почти равен бактрийско-кушанскому Дальверзин-тепе — главному городу на Сурхандарье. Главные ворота располагались на юго-западе, очевидно со стороны основной дороги торгового и стратегического назначения.

Расчистки показали, что внешние ограждения Курган-тепе возведены из битой глины — пахсы. Пахсовыми были и стены цитадели, достигающие 18 м, в древности же, разумеется, ещё более высокие. В раннесредневековый период (VI-VIII вв.) городские ограждения уже утратили своё оборонное значение и на них надвинулась бытовая застройка. В цитадели же стена в античное время и ещё в раннем средневековье подвергалась усилению путём наращивания внешних «футляров» из пахсы и сырца — общая толщина её достигала более 6 м поверху, внизу же, учитывая скос кладки и выступ протейхизмы, была вдвое толще, что обеспечивало сопротивление подошвы ударам стенобитных орудий. Первоначальная стена здесь имела вверху бойницы для стрелков, в её средней трети проходила галерея или же располагались отдельные казематы, откуда также вёлся обстрел, а внизу над рвом был вынос типа греческой протейхизмы, вероятно с барьерной стенкой для защитников, осуществлявших подошвенный обстрел врага, что усиливало общую обороноспособность цитадели.

Первым объектом археологического вскрытия на Курган-тепе нами был избран одиночный холм у южного угла за стеной Шахристана-1. На срезе его, образовавшемся при прокладке сельской дороги, были видны пахсовые кладки и извлечены фрагменты античной керамики.

Раскопки выявили остатки сравнительно небольшого, но чрезвычайно интересного по своей архитектуре здания. Оно расположено на высокой, почти шестиметровой платформе, представляющей собой сплошной глинобитный массив около 30×30 м в основании, выведенный пятью сокращающимися уступами, со скосом граней. На верхней площадке было возведено здание, стены которого сохранились до высоты от 0,5 до 1,2 м. Единственный вход в него обращён к городской стене, где рядом с угловым бастионом располагались ворота. Вход отмечен галечной вымосткой, куда, судя по микрорельефу, поднимались по лестнице или пандусу. Дверной проём ведёт в поперечно вытянутый вестибюль. Справа от входа он открыт в основное квадратное помещение 4×4 м, обведенное с трёх сторон суфой; в центре на полу — окалённое пятно и квадратный глиняный бортик. Справа от входа в вестибюль можно пройти в коридор, с трёх сторон огибающий центральное помещение и, по-видимому, имевший с противоположной стороны наружный выход (в этом месте угол здания срезан дорогой).

Не вызывает сомнения, что перед нами — храм, причем храм, связанный с культом огня. Типична его планировка: входное помещение — пронаос, центральное святилище с алтарным местом в центре, где возжигался огонь, обводной коридор, по которому осуществлялся после свершения обряда у алтаря ритуальный обход. Такая планировка уже известна в храмах Бактрии (Сурх-Котал), восточной Парфии (Мансур-депе), на территории же Согда подобный храм античного времени открыт впервые.

Здание претерпело ряд перестроек. Одна из них отмечена появлением в вестибюле небольших суф, а в южном отделе коридора — перегородки, возле которой обнаружено большое скопление пепла, по-видимому приносимого от алтаря и выбрасываемого лишь время от времени; весь остальной отрезок коридора оказался при этом изолированным — он, очевидно, уже не был связан с ритуалом обхода, а играл подсобно-хозяйственную роль. В этот период была осуществлена забутовка пола внутри зала до уровня суф и в центре его обнаружена лунка, заполненная пеплом. Позднее здание приходит

(522/523)

Курган-тепе. Город и цитадель.

(Открыть в новом окне)

в полный упадок, и его руины плотно забутовывают глиной с прокладками гальки, возможно преобразуя в платформу какого-то сооружения, от которого сохранился лишь оплыв рыхлой глины. Каких-либо следов возжигания огня здесь уже не обнаружено.

Для датировки храма существенное значение имеет находка на суфе в вестибюле монеты так называемого кушано-сасанидского типа III-IV вв. Она фиксирует последний этап функционирования здания — перед его разрушением и заключительной забутовкой руин. Возведён же храм намного раньше, по крайней мере на рубеже н.э., если не ранее.

Помимо храма, на Курган-тепе начаты вскрытия внутригородского и загородного жилых домов, выявлены следы усадеб вдоль побережья Саганака, где получены характерные для античного Согда керамические комплексы.

Неожиданно интересный материал дали раскопки курганного могильника, отмеченного нами на возвышающейся над правым берегом реки предгорной гряде. Поскольку совхоз намечал расширить здесь посевные земли и проложить дорогу, а весной 1981 г. уже пустили туда бульдозер, на двух курганах были начаты раскопки с тем, чтобы приостановить дальнейшее разрушение могильника до проведения археологических работ. В первом кургане оказалось три разновременных погребения, размещённых на разных уровнях и без какой-либо планировочной взаимосвязи, во втором лишь одно с ведущим к нему сбоку дромосом. И хотя тот и другой оказались разграбленными ещё в древности, удалось извлечь кое-какой вещественный инвентарь. Не останавливаясь на детальном описании курганов и их содержимого, отметим лишь основное.

В первом кургане получены железные предметы вооружения: трёхгранные черешковые наконечники стрел разных размеров, длинный узкий двулезвийный меч с прямым перекрестием, чечевичный в разрезе, кинжал, крупная пряжка, отдельные фрагменты ножичка и кинжала, гвозди с широкой шляпкой, изогнутые на концах, несколько полусфероидных медных накладных украшений, покрытых листовым золотом, а также фрагменты керамической однобокой фляги-мустахара. Найдены также кусочки золотых нитей, видимо от ткани одежды.

Во втором кургане также было железное оружие — трёхгранные черешковые наконечники стрел, длинный меч, перекрестие рукояти которого украшала великолепная обкладка из светло-зелёного нефрита, фрагменты кинжала, ножей, две пряжки, костяные обкладки сложносоставного лука. Извлечены также крупный одноручечный кувшин с оттянутым с противоположной от ручки стороны носиком, крошево толстых золотых нитей. Но особый интерес представляли костяные пластины, крепившиеся, видимо, на кожаной основе: четыре небольших (5,9×5 см) и две большие (13,5×10,5 см), выточенные из лопаток крупного животного, причём на трёх малых и обеих больших оказались выгравированные остриём рисунки.

Крупные пластины скруглены с одной стороны и вертикально срезаны — одна справа, другая слева. По четырём углам и на оси — отверстия для крепления, а также на одной стороне по оси выточена продолговатая щель. С противоположной

(524/525)

от неё стороны на одной пластине имеется широкий прямоугольный паз. Крепление пластин осуществлялось с помощью тонких гвоздей (местами сохранились их шляпки, местами лишь следы ржавчины), а через паз — ремешком. Внешняя поверхность кости отполирована; внутренняя поверхность лишь гладко срезана и здесь явственны линии расслоения костной структуры.

На пластинах игловидным инструментом нанесены изобразительные композиции. На одной из больших — битва, на другой — охота.

Баталия. Изображена бурная сцена сражения четырёх пар конных и спешенных витязей, причём группа слева явно наносит поражение своим соперникам справа. Сражающиеся размещены попарно в четырёх пространственных планах, в соответствии с чем, следуя снизу вверх, даём их описание.

1. Конный витязь — видимо, главный, так как за ним вздымается закреплённый на коне бунчук, — своим длинным, прогнувшимся копьём пронзает в живот соперника. Последний коленопреклонён, он ещё взмахивает мечом, но древко его копья уже сломано, а конь пал, пронзённый стрелою, вонзившейся в шею.

2. Витязь на коне сходу натягивает лук, то же делает и стоящий напротив соперник.

3. Всадник слева проткнул копьём коня противника, к упряжи которого прикреплена отрубленная, кровоточащая голова одного из ранее сражённых врагов, а сам всадник разрубает голову противника мечом, с которого каплями струится кровь.

4. Всадник справа вонзил почти по рукоять в грудь своего спешенного соперника меч, конец которого выступает со спины, но погибает и он сам, так как последний боевым клевцом пробивает ему череп, откуда хлещет кровь.

Все участники — единого этнического типа и в одинаковых военных доспехах, варьирующихся лишь в деталях. Для их лиц, переданных в профиль, характерны крупный нос с горбинкой, небольшие ромбовидного очертания глаза, свислые усы, энергичный подбородок, причём у четверых он с небольшой заострённой бородкой, а у четырёх других (1-й и 4-й слева, 2-й и 4-й справа) бородка когтевидно-удлинённая, загнутая вверх. Голова одного из воинов обнажена (шлем, видимо, сбит в бою), и здесь характерен заострённый к макушке череп. Все остальные в шлемах овальной формы, с выступающими нащёчниками и закреплёнными на макушке султанами — по виду это хвост небольшого животного. Все участники боя в панцирях наподобие длинного, ниже колен, кафтана, облегающего грудную клетку с плотными наручами и расширяющегося книзу, прикрывая колени. Шею в затылок защищает высокий бронированный воротник, перехваченный для надёжности ремешком с развевающимися сзади кистями. Поверхность шлемов гладкая или разработанная чешуйками, в полоску, насечками. Ноги воинов не защищены — они в облегающих штанах, натянутых штрипками под ступнями. Доспех воинов досчатый и чешуйчатый, составленный из нашитых на основу квадратных, продолговатых, полуовальных пластин и из промежуточных ременных соединений, придававших доспеху гибкость, причём у каждого участника свой вариант этих деталей.

Вооружение воинов составляют копья с ланцетовидным наконечником; очень длинные двулезвийные мечи, удлинённая рукоять которых имеет и поперечное расширение в месте крепления с боевой частью меча, и фигурное утолщение на конце; прямые длинные ножны мечей, прикреплённые к поясу на двух ремешках; сложносоставной лук; стрелы с трёхгранными наконечниками; длинный трёхчастный колчан с широким отделом для лука и двумя узкими для стрел, который приторочен справа к седлу коня; продолговатый щит, обитый пластинами, формы которых варьируются в каждом отдельном случае; у одного из воинов — уже упомянутый боевой топорик-клевец, известный в восточном вооружении под названием «табар-загнул».

Своеобразен бунчук у первого всадника: на высоком древке закреплён поперечно круг, а на нём — лёгкий, развевающийся сетчатый цилиндр, раздвоенный на конце.

Эти бронированные всадники сидят на лёгких, не защищённых никакой бронёй конях с преувеличенно длинным корпусом и утрированно длинной мордой. Гривы их подстрижены гребешком, между ушей — пучок чёлки. Хвосты, видимо, стянуты — они очень узки, пряди обозначены лишь на две трети длины. Упряжь коней: двойные уздечки на морде, одна под шеей, у ушей прикреплены небольшие кисти

(525/526)

Храм у стен Курган-тепе. Реконструкция автора.

(Открыть в новом окне)

(или хвосты-куйруки того же типа, что венчают шлемы всадников); скреплённая большими и малыми кольцами подпруга охватывает шею и соединена с невысоким седлом (оно видно лишь у упавшего коня), от которого следуют на крупе большие кольца, удерживающие подхвостник. Стремян нет. Всадники сидят близко к холке коня, сжимая бока прямыми ногами, почти вертикально вытянув носки.

Охота. Её участники распределены в трёх параллельных рядах, причём так, что возникает иллюзия трёх простран[ст]венных планов, хотя перспективных сокращений здесь нет. Действие происходит на фоне гор, которые обозначены в двух планах условными пиками, на них — деревья, также очень условно трактованные в форме полуовалов на стержне, подразделённых дугами ветвей и вертикальной штриховкой между ними; в одном случае веерными линиями обозначен куст. Всадники мчатся на распластанных в летящем галопе конях, ноги которых горизонтально выброшены вперёд и назад. Сидят они в сёдлах довольно близко к холке, с силой натягивая луки, стрелы которых только что спущены в преследуемых животных, ноги всадников круто согнуты в коленях и, сжимая бока коня, отведены назад с вытянутыми, как у балерины, носками (эта позиция ног отлична от таковой у сражающихся конных витязей).

Этнический тип всех трёх охотников тот же, что и воинов: аналогичный профиль, когтевидная бородка, свислые усы. Головы двух непокрыты, и чётко обрисовано куполовидно суженное кверху очертание черепа. Подстриженные в кружок над шеей прямые волосы убраны за уши. У среднего всадника на голове род овальной шапки-куляха. Одеты они легко, сообразно своему занятию, требовавшему не сковывающей движения одежды. На них облегающий верхнюю половину торса кафтан, запахнутый слева направо до талии, где перетянут поясом, далее кафтан расширяется, прикрывая бёдра, по низу его — широкая полоса бахромы. Штаны облегают ноги и закреплены под ступнёю штрипками над плотной, как чулок, обувью. При одинаковом покрое резчик попытался передать разнообразие в деталях костюма вариантами мелких штриховок, а у нижного [нижнего] всадника кафтан вообще без штриховки (кроме рукавов). У правого бока всадников прикреплён к седлу длинный тройной колчан (такой же, как у воинов).

Тип коней и их упряжь почти идентичны тем, что изображены в сцене боя,

(526/527)

Студентки на раскопках жилого дома. Вдали руины храма.

(Открыть в новом окне)

но есть и некоторые различия. Так, у нижнего и верхнего коней за пышной чёлкой над подстриженной гребешком гривой оставлен высокий заострённый гребень. Упряжь коней несколько облегчена тем, что впереди седло прикреплено лишь простой, облегающей грудь ременной подпругой. У среднего и верхнего коней подвешены слева какие-то очень пышные кисти, приподнятые и развевающиеся от скачки. Следует отметить, что верхний и нижний охотник едут на кобылицах, а средний — на жеребце, причём его конь покрыт попоной, каковая у других не обозначена. Хвост у него пышный, свободно развевающийся, с волнистыми прядями волос. У дальней кобылицы он также свободен, но пряди распределены по-другому (хвост попал на пластину лишь частично). У передней же он вначале плотно перетянут, подхвачен посредине широкой пряжкой, а далее уже развеваются пряди.

Всадники преследуют мчащихся животных, изображение которых, к сожалению, сильно попорчено в средней трети пластины. Нижний всадник преследует косуль — самца, самку и детёныша; средний — трёх куланов (их длинные морды напоминают морды мчащихся позади коней, и у всех длинные, волнистые хвосты), а верхний всадник — двух круторогих архаров. Всё это представители горной и степной фауны Средней Азии.

Малые пластины имеют форму как бы сдавленного лепестка, с широкой полосою вверху. На этой полосе три круглых отверстия для закрепления бронзовыми штифтами (на одной пластине их сохранилось два, на другой — один, прочие утрачены) и с более крупным, также круглым отверстием над нижним заострением. На трёх пластинках выгравированы следующие изображения.

1. Поединок двух витязей в таких же доспехах, как и в сцене боя. Поединок ведётся на копьях, причём левый уже пронзил правого, который лишь касается его своим копьём. На правом богу одного подвешен колчан с луком и, видимо, стрелами, на левом боку другого — на двух ремешках длинный меч в узких ножнах.

2. Схватка двух противоположно стоящих двугорбых верблюдов. Оба на полусогнутых ногах, оба кусают друг друга за заднюю ногу.

3. Левая половина изображения стёрлась. В правой — гриф, клюющий какую-то добычу (также неясна).

Археологический материал из обоих курганов соотносится с так называемой

(527/528)

сарматской культурой (для Средней Азии, может быть, правильнее называть её «сарматоидной»). Комплекс его позволяет датировать эти курганы I в. до н.э. — I в. н.э. (причём скорее именно до н.э.). Характерны здесь длинные мечи с перекрестием рукояти, недлинные кинжалы, сложносоставной лук, трёхгранные черешковые стрелы, существовавшие в наборе сарматского оружия. Подчеркнём, что инвентарь кургантепинских курганов во многом находит себе аналогии в погребениях Бухарского и Самаркандского Согда II-I вв. до н.э. и самого начала н.э. (Куюмазарский, Лявандакский, Аджарский, Миранкульский могильники) — таковы мечи, кинжалы, стрелы, кувшин, мустахара. [2]

В пользу предложенной датировки говорят и детали изображений на костяных пластинах, где весь состав вооружения совпадает с сарматским. Доспех поразительно близок к таковому у воинов халчаянской скульптуры (рубеж н.э.), где панцири и шлемы почти идентичны. [3] А боевой табар-загнул («топор — вороний клюв») изображён на реверсе кушанских монет чекана «Сотер Мегас» (I в. н.э.), где его держит восседающий на коне сам ли царь, или его обожествлённый предок. [4]

Пластины явно закреплялись как украшение, причём такое, которое можно было бы рассмотреть вблизи. Но украшение чего и где?.. Возможно, что большие пластины — это обкладки колчана, хотя на колчанах в обеих сценах подобные по форме детали не показаны. Малые же пластинки могли входить в состав панцирного доспеха (чередуясь с металлическими) или служить деталью конского убора.

При рассмотрении изображений на пластинах есть основания предполагать изготовление их в городских ремесленно-художественных мастерских крупного города Курган-тепе — уж очень высоко здесь искусство рисовальщика, выгравировавшего на кости сложные и полные экспрессии композиционные сцены. Причём выполнявший их художник учитывал запросы заказчиков, передавая в своих рисунках не только их этнический тип, одежду, вооружение, по и какие-то близкие им сцены и события. Кто же эти заказчики и кто изображён на одной из малых и на двух больших пластинах? Обратимся к истории.

Период II-I вв. до н.э. был отмечен активным движением кочевых племён, обитавших к северо-востоку от Сырдарьи и дошедших вплоть до Амударьи. Страбон (I в. до н.э.) писал о среднеазиатских племенах: «Из этих кочевников в особености получили известность те, которые отняли у греков Бактриану, именно асии, пассианы, тохары и сакаравлы, которые переселились из области на другом берегу Иаксарта (=Сырдарьи) рядом с областью саков и согдианов, занятой саками» (География, XI. 8.2). В приведённом отрывке для нас важно указание на процесс продвижения в эту пору контингентов кочевников, когда области обитания согдийцев были заняты саками, как обобщённо именовались племена среднеазиатских скифов.

В древних китайских хрониках, повествующих о событиях данного времени, объединения кочевых племён, заполонивших культурные оазисы Средней Азии, именуются Юечжи и Кангюй, причём отмечено, что кангюйцы «в обыкновениях совершенно сходствуют с юечжийцами». [5] Юечжи, захватив северную Батрию [Бактрию], которая после разгрома Греко-Бактрийского царства саками распалась на ряд мелких владений, составляли здесь пять племенных княжеств — джабгу, из которых к началу н.э. выделилось объединившее все остальные племя кушанов.

Сходный процесс имел место и в кангюйской среде. Тот же источник упоминает о пяти малых кангюйских владениях, приводя их названия, совпадавшие с названиями главных городов — Сусей, Фуму, Юни, Ги, Юегянь. [6] Китайская транскрипция сильно искажает среднеазиатские наименования, но из пяти приведённых выше названий кангюйских областей по крайней мере три получают свою локализацию, чему помогают данные более поздних хроник. Юни — это Ташкент, Юегань (=Ургенч?) —Хорезм, а Фуму — это регион Мианкаля. В «Истории династии Тан», завершённой в X в., но с использованием более древних материалов, сказано: «Хэ, иначе Кюйшуаннига и Гуйшуанни есть древний город Фумо, принадлежавший малому кангюйскому владетелю». [7] Кушания же, упоминаемая арабскими и персоязычными авторами, располагалась как раз в интересующем нас регионе и была цветущим, вторым по своему значению после Иштихана средневековым городом.

В отличие от сложившейся на базе юечжийской коалиции могущественной, централизованной Кушанской империи

(528/529)

(529/530)

Костяные пластинки. Поединок, бой двух верблюдов, гриф.

(Открыть в новом окне)

Кангюйское государственное объединение, охватывавшее области Хорезма, Шаша, Согда и некоторых других земель, оставалось рыхлым, а единство его номинальным. К нему вполне применима характеристика китайской хроники I в. до н.э. — начала II в. н.э.: «Каждое владение в Западном крае (так китайцы называли Среднюю Азию) имеет своего государя. Войска их от разделения слабы и не соединены под единовластием». [8] Главным городом одного из таких владений, видимо, был Курган-тепе.

Примечательно, что на пластине со сценой баталии изображено не сражение двух враждующих народов, но междоусобие, ибо участники той и другой стороны соплеменники: у них единый этнический тип, воинское одеяние, оружие, упряжь коней. По-видимому, здесь запечатлён эпизод какой-то внутриплеменной распри и борьбы за власть, принёсшей победу одному из кланов. Причём это событие, имевшее историческую подоснову, могло уже приобрести характер сказа, войдя в местный богатырский эпос.

Сцена охоты также может быть соотнесена со сказаниями об отважных витязях былых времён, обладавших искусством конной охоты, которым славились жители Средней Азии. Не случайно китайская хроника данной эпохи подчёркивает, что жители Давани (Ферганы) «искусны в конной стрельбе». [9]

Что касается малых пластин, то на одной из них — поединок единых по своему облику и этнической принадлежности противников, на другой — свирепая забава номадов — верблюжий бой, а на третьей — гриф, терзающий добычу, — вариант «сцены терзания», популярной в сакском (и вообще в скифском) искусстве, где, однако, обычно фигурирует не стервятник, а благородный орёл.

Рисунки на костяных пластинах из кургана №2 содержат столько реалий, что они сами по себе могли бы стать предметом специального исследования. Но в не меньшей мере они заслуживают внимания как уникальные пока (хотя несомненно и не единственные для этого времени) произведения изобразительного искусства античного Согда, которые до сих пор были известны лишь в коропластике (терракоты Согда, Варахши и других городищ) и на немногих фрагментах скульптуры и живописи (Ер-Курган). Будучи связаны по содержанию с сако-кангюйской средой,

(530/531)

они предстают как явления собственно согдийского искусства, которому, возможно, были соответствия и в монументальной живописи.

Рисунки эти свидетельствуют о зрелом художественном направлении. Стилистическую особенность изображений здесь составляет динамика действия — бурная схватка в сражении или поединке, неистовая скачка охотников и как бы полёт мчащихся животных, сложные повороты коней в верхней группе сражающихся на большой пластине и верблюдов на малой. Характерно также отсутствие ландшафта или минимум изобразительных средств в его передаче — в сцене охоты природа дана как бы в намёке. Вместе с тем при гладком фоне, при отсутствии перспективы поражает мастерство передачи пространства многоплановым расположением фигур (баталия, верблюды) или вертикальным распределением планов (охота). Следует отметить верность натуре в изображении людей и животных и вместе с тем ту условность приёмов, которые усиливают общую напряжённость действия, каковы, например, летящий галоп животных и их утрированно удлинённые пропорции. Кургантепинские костяные пластины составляют новый вклад в познание искусства античного Согда. Вместе с тем они как бы предвещают темы и композиции, которые получат своё яркое воплощение в живописи Согда и Восточного Туркестана VI-VIII вв., а также мотивы раннесредневековой торевтики Среднего Востока.

Исследования Курган-тепе и его окрестностей пока лишь начаты. Нет сомнений, что впереди ещё будет немало открытий.

[1] Г.А. Пугаченкова. 1) К итогам полевых исследований искусствоведческой экспедиции 1961 г. — Общественные науки в Узбекистане, 1963, №4, с. 57; 2) К разведке античных памятников Согдианы. — Общественные науки в Узбекистане, 1965, №7; В.А. Тургунов. О местоположении средневекового города Иштихана. — Общественные науки в Узбекистане, 1963, №11.

[2] О.В. Обельченко. 1) Курганные погребения первых веков н.э. и кенотафы Куюмазарского могильника. — Труды Среднеазиатского гос. ун-та, вып. CXI, 1957; 2) Лявандакский могильник. — В кн.: История материальной культуры Узбекистана, вып. 2. Ташкент, 1971; 3) Могильник Аджар[Акджар]-тепе. — Там же, вып. 3, 1962; 4) Погребение сарматского типа под Самаркандом. — Советская археология, 1962[1967], №2; 5) Миранкульские курганы. — В кн.: История материальной культуры Узбекистана, вып. 8, 1969.

[3] Г.А. Пугаченкова. Скульптура Халчаяна. М., 1971, с. 66, 67, 72 сл., рис. 61, 77, 80.

[4] М.Е. Массон. Происхождение безымянного «царя царей — великого спасителя». — Труды Среднеазиатского гос. ун-та, вып. XI, 1950, с. 21.

[5] Н.Я. Бичурин. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена, т. II. М.-Л., 1950, с. 150-151.

[6] Там же, с. 186.

[7] Там же, с. 315.

[8] Там же, с. 216.

[9] Там же, с. 149.

наверх