А.К. Амброз
Хронология раннесредневековых древностей Восточной Европы V-IX вв.
/ АДД. 07.00.06 – археология. М.: 1974. 50 с.
[В издании текст не расчленён.]
[предисловие]
[Первая глава: история изучения вопроса и методические предпосылки]
[Вторая глава: хронология Боспора; общеевропейская хронология памятников первой половины V в. и происхождение стиля пальчатых фибул]
[Третья глава: могильники юго-западного Крыма]
[Четвёртая глава: хронология Северного Кавказа, Абхазии и Закавказья]
[Пятая глава: хронология погребений в степи и днепровской лесостепи]
[Шестая глава: культуры Башкирии, Удмуртии, Верхокамья, Оки и Суры]
[Заключение]
По теме диссертации автором опубликованы статьи...
Также см. файл на twirpx.com.
[предисловие] ^
Диссертация посвящена критическому пересмотру существующей хронологии раннесредневековых археологических памятников Восточной Европы V-IX вв. и разработке единой хронологической системы для этого периода. О значении хронологии в историческом исследовании не приходится говорить. Только правильная датировка делает археологический материал полноценным историческим источником, связывая его с конкретным временем и средой. Несмотря на кажущуюся пестроту и даже некоторую «калейдоскопичность» событий эпохи «великого» переселения народов, время с V по IX вв. представляет определённое историческое целое. Оно началось со вторжения гуннов и падения Западной Римской империи, а закончилось с появлением таких образований нового типа, как империя Каролингов, Великая Моравия, Русь, Польша, Венгрия, волжская и дунайская Болгарии и др. Это время, когда многие народы нашей страны перешли от первобытно-общинного строя к классовому, когда в Европе и в Азии рабовладельческая формация сменялась феодальной; Объединяется этот период и характером источников: малочисленность письменных данных и датирующих монет.
Археология служит здесь основным средством познания прошлого. Но археологический материал сам до себе анонимен. Письменные данные помогают узнать имя народа, оставившего археологические памятники. Но, сосредоточивая своё внимание на политической истории, древние авторы обычно ничего не говорят об особенностях погребального
(1/2)
обряда, украшений, посуды или деталях оружия и конского снаряжения описываемых ими народов. Часто только правильная датировка позволяет решить, какому из живших в том месте народов принадлежит открытая археологическая культура. Не всегда здесь помогают даже монеты. Так, в позднеаварских могилах VIII в. на Дунае много римских монет IV в. во вторичном использовании. Ещё 50 лет назад по этим кочевническим могилам «изучали» культуру гуннов V в. В случае с аварами ошибка достигла 300-350 лет. Бывают и меньшие по диапазону, но от этого нисколько не менее печальные ошибки. Нельзя изучать славян VII-VIII вв. по древнерусским поселениям IX в. или определять размеры гуннской державы по болгарским и хазарским могилам VII в. Выработка критериев датирования — одна из неотложных задач в изучении раннесредневековой археологии.
В диссертации рассмотрена хронология памятников Крыма, Кавказа, степи, Среднего Поднепровья, южного Приуралья, Прикамья, Оки и Суры. Не включена Прибалтика, так как это особая большая тема, мало связанная с археологией юга. Привлечён сравнительный материал из Сибири, Средней Азии и из таких стран, как Болгария, Румыния, Венгрия, Чехословакия, Югославия, в меньшей мере Иран, Монголия, Корея, Китай и Япония — насколько это позволила доступная автору литература. Преимущественно использованы массовые находки из погребений: украшения, оружие, конское снаряжение. Этот материал наиболее пригоден для разработ-
(2/3)
ки широких вопросов хронологии. В отличие от него лепная керамика всегда локальна и представлена в погребениях не всех культур, для датирования керамики нужны специальные стратиграфические исследования на поселениях. Поэтому периодизация керамики подсилу лишь тем исследователям, которые монографически изучают отдельные археологические культуры.
Диссертация построена на материале комплексов, так как только комплексы показывают реальное сосуществование вещей во времени. Изолированные вещи из случайных находок привлекались как исключение. Их сбор и систематизация — задача «Сводов». Данная работа возникла из-за необходимости уточнения общих вопросов хронологии и она не подменяет «Свода».
Структура диссертации определяется многоплановостью темы и неравноценностью материалов. Во введении говорится о задаче и предмете работы. В первой главе кратко изложена история изучения вопроса и некоторые методические предпосылки. Далее идут главы о хронологии отдельных областей. Они расположены по степени обеспеченности абсолютно датирующими показателями. Вторая глава посвящена Боспору (античному Пантикапею). С нею тематически связаны больше разделы о хронологии памятников V и VI-VII вв., построенные с привлечением материалов из многих стран Европы. Это определило большой
(3/4)
объём главы. В третьей главе рассмотрена особенно важная для хронологии СССР датировка могильников юго-западного Крыма, признанного хронологического эталона в евразийском масштабе. И здесь объём дополнительно увеличен из-за большого раздела о хронологии восточно-европейских наборных поясов VI-VIII вв. Следующие главы меньше по объёму, так как многое из рассматриваемого в них имеет более локальное значение, а изложенное ранее в главах 2 и 3 служит важным дополнением к их тексту. В четвёртой главе анализируется хронология Северного Кавказа V-IX вв., Абхазии IV-VII вв. и затронута проблема восточно-грузинской хронологии IV-VIII вв. (уже хорошо рассмотренной И.Н. Угрелидзе). В пятой главе дана хронология кочевнических древностей и антских находок из Среднего Поднепровья, В шестой главе датируются памятники Башкирии (Бирск), харинская, неволинская, ломоватовская, мазунинская, азелинская культуры и могильники среднего течения Оки и бассейна Суры. В заключении подведены некоторые итоги и отмечены те изменения, которые уточнение хронологии вносит в историческое истолкование раннесредневековых археологических находок.
[Первая глава: история изучения вопроса и некоторые методические предпосылки] ^
В первой главе анализируются пути сложения существующей хронологии и обусловившие их методические принципы. Раскрываются первоисточники наиболее важных традиционных дат. Изучение раннесредневековой хронологии Вос-
(4/5)
точной Европы по сути началось только на рубеже XIX и XX вв. В дореволюционное время работавшие в Крыму археологи главное внимание уделяли античности. Находимые попутно раннесредневековые древности специально не изучались и почти не публиковались, если не считать формальных упоминаний в кратких раскопочных отчётах в OAK и ИАК. В одном из таких отчетов В.В. Шкорпил отнёс все раннесредневековые находки из Керчи (и вещи с инкрустацией и пальчатые фибулы) к III-IV вв., основываясь только на монетах, без специального археологического анализа вещей. Кавказская хронология П.С. Уваровой слишком обща (I-ХIII вв. разделены на два периода). Основным итогом дореволюционного этапа в изучении хронология V-IX вв. было накопление материала (правда, в большой мере депаспортизированного из-за распространённого в то время непонимания научного значения комплексов). Исключением явились ценнейшие работы Н.И. Репникова, А.А. Спицына, В.В. Саханева и некоторых других. Эти работы по праву вошли в золотой фонд нашей археологии и ещё долго будут фундаментом всех исследований по хронологии Восточной Европы V-IX вв. Правда, их основная ценность сегодня в хорошей публикации материала. Их датировки были ещё весьма несовершенны, как выразился А.А. Спицын, «по младенческому состоянию» хронологии Крыма и Кавказа. Всё же многие датировки этого периода в течение десятилетий
(5/6)
служили основой абсолютной хронологии, постепенно превратившись в аксиомы. Многое сделали и зарубежные учёные: Ж. де Бай, Б. Салин, А. Гётце, Б. Пошта — но им было доступно лишь кое-что из имевшихся уже в то время огромных материалов.
После Великой Октябрьской революции отношение к археологии раннего средневековья в корне изменилось. Крушение рабовладельческого строя, генезис феодализма, этногенез многих народов нашей страны — всё это вызвало большой интерес к памятникам V-IX вв. Но главное внимание исследователей Крыма обратилось на раскопки поселений. Сложившаяся до революции хронология могильников V-IX вв. была сохранена со всеми её недостатками. Правда, Л.А. Мацулевич сделал важный шаг вперёд по сравнению с В.В. Шкорпилом, отделив этап керченских пальчатых фибул от этапа вещей с инкрустациями. Но даты остались сильно заниженными. Ведь их главным основанием было не подробное археологическое изучение вещей в СССР и соседних странах Европы, а всё те же монеты. Работы Л.А. Мацулевича надолго определили пути изучения раннесредневековой хронологии Крыма. Больше было сделано в более северных районах. Т.М. Минаева собрала и датировала (опередив зарубежных коллег) кочевнические древности V в., А.В. Шмидт — древности Прикамья, Е.Г. Пчелина выделила этап VII-IX вв. на Северном Кавказе, П.П. Ефименко сделал большой шаг в раз-
(6/7)
работке методики археологического датирования. В это же время за рубежом интенсивно разрабатывалась хронология Средней и Западной Европы, без чего нельзя было бы понять и многих явлений в археологии Крыма или степей (Н. Оберг, Х. Цайс, И. Вернер, Х. Кюн, Э. Бенингер, Н. Феттих, А. Алфёлди и др.). Специально югу СССР были посвящены работы М.И. Ростовцева и А.П. Калитинского.
Огромный размах изучение раннего средневековья и его хронологии приняло в послевоенный период. Большие раскопки позволили по-новому осветить историю целых районов нашей страны. Был сделан новый шаг и в изучении хронологии. Большие успехи были достигнуты в разработке местных относительно-хронологических колонок. Но, приступая к определению абсолютного возраста этих колонок, исследователи как правило должны были обращаться всё к тем же старым датировкам Крыма и Кавказа, часто основанным не на тщательном и широком анализе вещей (как это стало правилом в послевоенный период), а на изолированных показаниях монет и на предположениях. Хронология памятников V-IX вв. на территории СССР не была связана в единое целое. Это была механическая сумма местных периодизаций, разработанных с разной детальностью (то по столетиям, то по длинным периодам типа «VI-VIII вв.»). Датирующие аналогии брались из мало дифференцированного материала других местных хронологий. Получалась целая система ссылок. Допустим, что памятник «А» абсолютно датировали ссылкой
(7/8)
на устаревшую керченскую хронологию В.В. Шкорпила. Позднее открытый памятник «Б» датируется ссылкой на «точно датированный» памятник «А». При датировании следующего памятника «В» подыскивается случайная аналогия в памятнике «Б». Образовалась целая цепь мнимо «датирующих» памятников-эталонов, не имеющих своих абсолютно датирующих показателей. Их возраст был в своё время определен лишь ссылкой на предварительные оценки дат в отчётах В.В. Шкорпила или Н.И. Репникова. Следствием такой системы ссылок и недостаточно детализированных относительно-хронологических периодизаций стала «зыбкость» хронологии в целом. Отдельные локальные датировки могли изменяться без всяких последствий для дат не только в соседних районах, но даже в одной шкале. Неразработанность классификаций имела следствием безоговорочное доверие к показаниям монет. Сказалось и то, что многие вопросы разрабатывались в отрыве от исследований в Средней и Западной Европе, где древности V-VII вв. многочисленны, во многом сходны с восточноевропейскими, изучаются давно, с большим размахом и, главное, имеют хорошие показатели абсолютного возраста. В ряде случаев зарубежные специалисты исправили заниженные даты восточноевропейских находок (например, А. Гётце, И. Вернер, Я. Тейрал). Но чаще, располагая краткими выборочными публикациями, они были вынуждены принимать на веру содержавшиеся в них датировки. Так ошибки в датиро-
(8/9)
вании, вызванные неразработанностью периодизаций, закреплялись и вводились в общеевропейскую систему хронологии.
Принципиальное значение имела статья, посвящённая одной из основ раннесредневековой хронологии на территории СССР — дате могильника Суук-Су. В 1959 г. В.К. Пудовин сопоставил в ней материалы Суук-Су с лучше датированными находками на Дунае и изменил общепризнанную до того предварительную дату из раскопочного отчёта Н.И. Репникова. Новая датировка всеми была принята без возражений, но противоречащие ей устаревшие даты других памятников также сохранились. Работа над хронологией фибул V-IX вв. на юге СССР заставила меня сопоставить датировки многих культур и заметить их противоречивость. После работы над отдельными вопросами я пришёл к необходимости критического пересмотра всей раннесредневековой хронологии Восточной Европы в целом. Этот пересмотр — не отрицание, а развитие и продолжение существовавшей хронологии. Разработка единой хронологической системы для территории СССР давно назрела. Она стала возможна лишь в результате больших успехов советской и зарубежной науки в изучении археологии раннего средневековья.
Далее в главе охарактеризованы некоторые особенности археологического датирования. Как пример реальности датирования по кратковременным периодам (не более 50-100 лет) приведена хронология Среднего Подунавья. Там особенно часто
(9/10)
происходили смены археологических культур, а вызывавшие их переселения хорошо отражены в письменных источниках. Рассматриваются различные способы датирования. Делается вывод, что на современном этапе для датирования раннесредневековых древностей наиболее пригоден метод относительной хронологии. Детальная классификация позволяет учесть мельчайшие различия близких вещей. Картографирование и изучение сочетаний в комплексах позволяет отделить существенные для хронологии и для выделении локальных особенностей признаки от несущественных в этом отношении. Б.А. Рыбаков уже давно показал, что идеальный предел деления археологического материала — изделия одного мастера или изделия, отлитые в одной литейной форме. Низшие звенья классификации, варианты объединяются в серии (типы), обычно отражающие последовательное развитие во времени. Выяснив несколько эволюционных рядов, можно систематизировать комплексы. Сочетание вещей в комплексах подтверждает или позволяет отвергнуть первоначальные предположения о ходе их эволюции и позволяет разделить комплексы на периоды. Хронологическую периодизацию по возможно более кратковременным периодам не следует смешивать с исторической, в основе которой лежат важные изменения в жизни изучаемого общества. Чем короче будут хронологические периоды, тем точнее можно уловить динамику исторического процесса и тем точнее удастся зафиксировать границы исторических периодов.
(10/11)
В результате выделения хронологических периодов получается «относительная» хронология, как бы стратиграфия одной культуры или группы памятников» Только теперь по распределению монет и других датирующих предметов и признаков по периодам этой «стратиграфии» можно узнать, какие из них действительно датируют, а какие относятся к запоздавшим и не датирующим. Выясняется «абсолютная» хронология, то есть привязка относительной периодизации к абсолютной шкале времени. Со времён В.В. Шкорпила и до сих пор археологи иногда пропускают первый этап датирования и сразу пытаются абсолютно датировать не расчленённый относительно памятник. Это как правило приводит к ошибке. Так как в последнее время стало «модно» сомневаться в возможности детальной периодизации и достаточно точного датирования обычными средствами археологии, в диссертации приводится хороший пример археологического датирования, проверенный точным методом естественных наук. Старая хронология Неревского раскопа в Новгороде была сделана по сочетанию обычных массовых вещей (многие из которых датированы по курганным находкам) и немногим монетам и печатям. Датирующие монеты и печати были только в 11 ярусах из 28, прочие оказались запоздавшими. Но благодаря делению 600-летнего промежутка на очень короткие отрезки (по 28 ярусам мостовых) самые большие ошибки в абсолютном датировании не превышали 25 лет, как показала проверка дендрохронологическим методом. Для Новгорода это уже прой-
(11/12)
денный этап. Но в сопоставлении с хронологической практикой исследователей раннего средневековья, этот пример показывает безусловное преимущество «узкой» хронологии перед «широкой» и надёжность археологических методов датирования.
Окончательный вид хронология принимает после сопоставления местных хронологических колонок на больших пространствах и их синхронизации по этапам. В этом очень помогает прослеживание общей моды, распространение привозных вещей и влияний. Из пересечения большого числа вертикалей и горизонталей получилось как бы многоэтажное каркасное здание — единая хронологическая система. При методе датирования по изолированным случайно отобранным аналогиям из памятников-«эталонов» отдельные части хронологии могли независимо подниматься или опускаться по шкале времени, не вызывая изменений в соседних отделах. Это приводило в итоге к большой путанице и разнобою. В единой хронологической системе уточнение абсолютной даты любого этапа одной из местных колонок неизбежно повлечёт за собою уточнение всей системы: перемещение по вертикали не только выше и нижележащих этапов этой колонки, но и синхронных им этапов по всей системе. Такой метод позволяет увидеть, какие из монет имеют датирующее значение, какие нет, и достаточно надёжно использовать столь малочисленные в раннесредневековую эпоху датирующие монеты для уточнения хронологии обширных безмонетных тер-
(12/13)
риторий. В итоге проделанной работы часть существовавших прежде датировок подтвердилась, часть нуждается в исправлении в разной степени: от 50 до 100 и более лет (иногда даже до 400 лет). Такой пересмотр — закономерный процесс. С ростом знаний по археологии раннего средневековья прежние предварительно предложенные ориентировочные оценки и даты неизбежно сменяются более обоснованными и точными. Показательно, что всё больше исследователей по мере накопления новых данных приходят к необходимости упозднения традиционных датировок.
[Вторая глава: хронология Боспора; общеевропейская хронология памятников первой половины V в. и происхождение стиля пальчатых фибул] ^
Во второй главе, кроме хронологии Боспора, рассмотрены две связанные с нею большие проблемы общего характера: общеевропейская хронология памятников первой половины V в. и происхождение стиля пальчатых фибул. Это обусловило увеличение объема главы, В центре главы — вопрос о классификации, распространении, происхождении и дате украшений с золотым покрытием и инкрустацией, характерных для начала эпохи «великого» переселения народов. Так как многие исследователи относят их к IV в. и считают их стиль чисто боспорским, пришлось начать с краткого рассмотрения крымских могильников III и IV вв. Инкрустационный стиль III в. на Боспоре, отличаясь от более позднего своей сильной античной окраской, был не специфически боспорским явлением, а частью общепровинциального позднеантичного ювелирного cтиля. Тем самым многократно расширяется зона, в которой можно искать истоки стиля V в. Крымские памятники
(13/14)
IV в. содержат монеты не позднее середины этого столетия. В комплексах о инкрустациями в Крыму и на Дунае монеты и медали относятся ко второй половине IV в. Объективно ли отражает это абсолютный возраст памятников? Собственная чеканка монеты на Боспоре прекратилась в 332 г., что, несомненно, отражает характер монетного обращения в этом районе. В экономически более развитой Паннонии, согласно Ш. Шопрони, интенсивный выпуск монеты длился несколько дольше, до 370 г. В последней трети IV в. монетное обращение Паннонии в основном обслуживалось более ранней монетой. По Э. Келлеру, во многих римских провинциях на западе комплексы последней трети IV в. содержат только более ранние монеты и датируются по сопоставлению с предшествующей стадией. Дата украшений, керамики и стекла из крымских могил IV в. не настолько детализирована, чтобы среди них можно было указать формы, специфичные только для первой половины IV в. Таким образом, находки монет не позволяют утверждать, что новый стиль инкрустаций появился на Боспоре уже во второй половине IV в. Судя по богатой могиле с монетой Феодосия II (379-396 гг.) в Инкермане, нового ювелирного стиля еще не было в конце IV в.
Изучение отдельных категорий вещей (пряжек, фибул, диадем, удил, сбруйных и седельных блях) показало, что в Северном Причерноморье нет признаков постепенного сложения нового стиля. Отдельные типы вещей известны здесь и ранее. Но сам стиль и ведущие формы вещей появились здесь
(14/15)
как бы в готовом виде. И действительно, только в Среднем Подунавье прослеживается постепенное развитие характерных больших фибул нового стиля, прошедшее четыре стадии. На Дунай указывает и большое количество западных вещей в богатых комплексах этого времени на юге СССР. Всё это заставляет сделать вывод, что новый пышный ювелирный стиль сложился не на Боспоре, находившемся в глубоком упадке после варварских вторжений III в., а у народов, обитавших вокруг центра гуннской державы на Среднем Дунае. Большинство украшений сравнительно недороги. Путём обтяжки больших поверхностей тонким золотым листком и покрыванием их россыпями недорогих альмандинов ювелиры, обслуживавшие знать покорённых племён, имитировали сказочную роскошь верхушки гуннского союза, В комплексах есть не только дальневосточные, боспорские и восточно-аланские, но и западно-сарматские (средне-дунайские), древнегерманские и провинциально-римские элементы. Такой сплав мог образоваться только на Дунае. Это определяет дату сложения стиля не ранее 420-х годов. Власть гуннов на Дунае пала в 450-е года и вскоре там изменился художественный стиль, отражая вкусы новых хозяев положения: земледельческих народов. На Боспоре был более скромный местный вариант этого стиля. Его появление связано с подчинением Боспора гуннам. Судя по непрерывности захоронения в могильниках Инкерман и Заморское, по непрерывному заполнению отдельных боспорских
(15/16)
семейных склепов с IV по середину и даже конец V в., гуннское завоевание не принесло резкого перерыва в местном развитии. По сравнению с IV в. даже появилась показная пышность погребальных инвентарей. Не исключено, что местная знать получила добавочный источник доходов в виде участия в грабительских походах гуннов. Вероятно, гунны опустошали лишь неподвластные им страны. При гуннах даже возродился на время запустевавший в III в. Танаис. При взятии гунны частично разрушили Фанагорию, но город быстро отстроился и знать V в. там также похоронена в пышном убранстве (могила №50). Конечно, рядовые массы попали при гуннах под двойной гнёт. Сокращение площади Пантикапея после IV в. связано не только с предполагаемым разорением при взятии его гуннами, но более с общим процессом уменьшения и рустификации городов, наблюдаемым (по А.П. Каждану) несколько позднее и в самой Византии. Бурные события V-VI вв., вероятно, лишь ускорили тот процесс упадка, который, по данным В.Д. Блаватского, начался ещё в III в.
Боспорские памятники второй половины V в. известны хуже, так как многое прошло через руки кладоискателей, многое ещё не опубликовано. Продолжались устойчивые связи с населением Среднего Дуная, установившиеся ещё в гуннскую эпоху.
Пальчатые фибулы и большие орлиноголовые пряжки ни разу не найдены на Боспоре с датирующими монетами. Поэтому
(18/17)
их относили к самому разному времени: III-IV вв. (В.В. Шкорпил), к концу IV-V вв. (Л.А. Мацулевич), V-VI вв. (В.К. Пудовин), VI в. (И. Вернер). Делались попытки проследить их местную эволюцию по усложнению орнамента щитков и датировать по этому признаку. Однако сравнительное изучение ромбических орнаментов разных эпох убедило меня в том, что концентрические, перекрещенные и крючковые ромбы — очень древние аграрные символы с самостоятельным значением. Их появление на украшениях связано с вкладываемым смыслом, а не с эволюцией местных художественных вкусов. Уточнить дату фибул и пряжек позволяет только сопоставление с близкими находками на западе и сравнение с материалами Суук-Су. Керченские изделия этого стиля найдены с италийской пряжкой первой половины VI в., с гепидскими фибулами VI в., а в склепе 152/1904 г. на наплыве земли, под которым находились остатки первоначального погребения с гепидской пряжкой не ранее первой половины VI в. Есть с ними и поясные бляшки VII в., а керченские фибулы — в двух могилах VII в. в Суук-Су. Керченские рельефные пальчатые фибулы и пряжки чужды старой местной культуре и заимствованы у италийских остготов и дунайских гепидов, вероятно, через посредничество готов-тетракситов. Их древнегерманский облик отмечал Ф. Энгельс. Пальчатые фибулы возникли на Дунае во второй половине V в. Такие ранние образцы найдены в СССР лишь в Закарпатской Украине. Все прочие —
(17/18)
VI в. и часто заходили в VII в. К началу VIII в. варварские готские украшения женского костюма исчезли на Боспоре, уступив место византийским.
Тезис об упадке и обнищании Боспора в результате гуннского нашествия был основан прежде всего на заниженной хронологии. Считалось, что в IV в. здесь был пышный «сарматский» стиль инкрустаций, его развитие якобы прервало нашествие гуннов. Будто бы в V в., вследствие упадка искусства распространились фибулы и пряжки из низкопробного серебра со вставками мелких камешков и стёкол. На самом деле это несравнимые вещи. Стиль V в. — проявление кратковременного влияния разноплеменной верхушка гуннского союза на быт местной знати. В этом стиле сохранялись некоторые видоизмененные элементы позднеантичного ремесла. Стиль рельефных фибул возник у варваров Европы в период образования их королевств на развалинах Римской империи. На Боспоре (как и на западе) рельефные украшения VI-VII вв. принадлежали зажиточному рядовому населению. Их найдено не меньше, чем украшений V в. Следовательно, население Боспора было по тем временам немалое. Но новый стиль — свидетельство глубокой рустификации быта и вкусов горожан. Вероятно, большую роль играли зажиточные свободные земледельцы ближайшей округи, частично готского (тетракситского) происхождения. О не меньшей роли коренных жителей говорят сохранение чуждого готам обычая погребать
(18/19)
с оружием, В текстах этого времени есть упоминания знати. О её быте может говорить роскошный набор золотых инкрустированных бляшек VII в., отражающий сильное влияние Византии. Кстати, и на западе только рядовое население носило простые рельефные фибулы, а знать — прекрасные инкрустированные украшения, сделанные не без участия византийских ювелиров.
[Третья глава: могильники юго-западного Крыма] ^
Третья глава посвящена юго-западному Крыму. Могильники этого района особенно важны для изучения хронологии VI-VII вв. не только в Восточной Европе, но и в Сибири и на Среднем Дунае. В диссертации кратко говорится о могильниках IV в. Приводятся немногочисленные данные о V в. Большие раскопки могильников Суук-Су, Чуфут-Кале, Эски-Кермен, Сахарная Головка подробно освещают лишь время VI-IX вв. Уже раскопки 1903-1905 гг. позволили разделить Суук-Су на два слоя стратиграфически и по находкам, Н.И. Репников предварительно датировал нижний слой V-VII вв., а верхний с VIII по X-XI вв. Эта датировка оказала огромное влияние на раннесредневековую хронологию Восточной Европы, так как базировалась на монетах. Позднее А. Гётце, И. Вернер, Д. Чаллань, а у нас В.К. Пудовин ограничили дату нижнего слоя второй половиной VI — первой половиной VII в., а верхний слой начинали со второй половине VII в. В диссертации даётся более подробная, чем это удавалось автору сделать до сих пор, классификация фибул и пряжек юго-западного Крыма. На основании этого яснее подтвердилось
(19/20)
предложенное мною в 1971 г. деление нижнего слоя на 4 периода, а верхнего — на 2. Двупластинчатые фибулы прежнего I варианта разделены по величине (без головной кнопки) на два подварианта: не менее 20-22 см и не более 17-18,5 см. Оказалось, что несмотря на внешнее сходство, I подвариант характерен для I периода, а II подвариант для III периода. Детализировано также деление больших орлиноголовых пряжек. По длине пластинчатого держателя рамки выделены пять вариантов: Iа — 1 см, Iб — 1,4 см, II — 2 см, III — 2,4 см, IV — 2,5-3,8 см. Большим пряжкам и фибулам посвящены специальные разделы о широким привлечением сравнительных материалов из Среднего Подунавья. Выяснено, что удлинение пластинчатого держателя рамки орлиноголовых пряжек происходило параллельно с изменением орнамента щитков и отражает реальную эволюцию. Удлинение держателя — особенность южного Крыма. Возможно, оно связано со стремлением максимально открыть для обозрения узорчатые части пряжки. Отмечены черты скандинавской орнаментика на некоторых пряжках. Не менее подробно разбираются наборные пояса с геральдическими пряжками, один из важнейших хронологических показателей для этой эпохи. Их история рассмотрена в целом, на всей территории СССР и Европы. Выделено 4 этапа в их развитии (три из них представлены в горном Крыму). Сочетания вариантов этих и многих других вещей в комплексах позволили разделить нижний слой Суук-Су
(20/21)
на 4 периода гораздо более чётко, чем это удалось мне в 1971 г. (подтвердив тогдашние датировки). Также более чётко новое деление верхнего слоя. Привлечение дополнительных показателей из работ Н.И. Репникова (о Партените), А.Л. Якобсона, В.В. Кропоткина позволило полнее охарактеризовать период второй половины VIII и IX вв. Переживание в нём византийских пряжек первой половины VIII в. оказалось менее значительным, чем это представлялось автору в 1971 г.
Абсолютное датирование могильников юго-западного Крыма опирается на немногочисленные монеты и на внешние аналогии. Первый период относится ко второй половине VI в. по монете Юстиниана I (527-565 гг.), по гепидским аналогиям ранним орлиноголовым пряжкам и по находке тождественных поясных бляшек в Болгарии, в византийской крепости Садовско-Кале, разрушенной на рубеже VI-VII вв. Второй период был кратковременным (опубликовано две могилы) и по набору вещей имел переходный характер. Его значение для хронологии чрезвычайно велико, так как он содержит датирующую монету Маврикия Тиберия (582-602 гг.). Тем самым второй период Суук-Су чётко разграничивает памятники VI и VII вв. Значение этого факта, до сих пор не замеченного исследователями, трудно переоценить. Получается, что большинство могил нижнего слоя возникло после рубежа VI-VII вв., что монета 582-602 гг. из Кореиза непригодна для
(21/22)
датирования самого позднего варианта орлиноголовых пряжек (IV периода). Далее, восточноевропейские и среднедунайские аварские комплексы с геральдическими поясами все оказываются относящимися к VII в. А так как следующие за вторым периодом могилы Суук-Су не однородны и делятся на два периода (III и IV), то и их существование во второй половине VII в. становится фактом. Это подтверждается следующими данными. Характерные для IV периода Суук-Су днепровские пальчатые фибулы сопровождаются в Поднепровье геральдическими поясами III этапа. Пояса III этапа (их вариант с псевдопряжками) датированы монетами 641-668 гг. из Перещепина и Келегейского хутора на Украине, Следующие за ними пояса IV этапа характерны в Прикамье для «предсалтовского» этапа первой половины VIII в. Изучение истории кочевнических стремян (с помощью датированных дальневосточных материалов) показывает, что аварские погребения с поясами III этапа, как и Перещепино, относятся ко второй половине VII в. Пятый период южнокрымских могильников не содержит датирующих монет, но по типу византийских пряжек он позднее Перещепина. Шестой период датирован монетами 741-751 гг. и 751-775 гг., салтовскими поясными украшениями и ойнохоевидными кувшинчиками второй половины VIII — первой половины IX в. В некоторых уцелевших от разграбления склепах смена пятого периода шестым документируется стратиграфически (во многих ограбленных склепах находки обоих периодов перемешаны).
(22/23)
В результате хронология могильников юго-западного Крыма (не считая единичных могил V в.) выглядит так: первый период — вторая половина VI в., второй — рубеж VI и VII вв., третий — первая половина VII в., четвёртый — вторая половина VII в., пятый — первая половина VIII в., шестой — вторая половина VIII и первая половина IX в., позднее (по А.Л. Якобсону) инвентарь делается всё скуднее и его формы меняются. Анализ плана северного раскопа в Суук-Су показал семейные группы. Лишь одна началась во второй половине VI в. и дожила до VIII-IX вв. Две начались на рубеже VI-VII вв., остальные в первой половине VII в. и продолжались до тех пор, пока могильник не был покинут во второй половине IX в.
Изучение хронологии позволяет сделать ряд выводов по истории раннесредневекового Крыма. Одни исследователи считали, что пальчатые, двупластинчатые фибулы и большие пряжки оставлены готами. Другие — что это чисто крымское греко-сарматское искусство, что культура горного Крыма — всего лишь вырождение и угасание загубленного гуннами искусства Боспора. В диссертации показано, что боспорский и горно-крымский очаги художественной металлообработки VI-VII вв. одновременны, не зависят друг от друга, чужды культуре окружающих народов и старым местным традициям. Они сформировались путём переноса сюда остготских и гепидских традиций из Италии и в основном из Среднего
(23/24)
Подунавья, где в первой половине VI в. существовали могущественные варварские королевства. Обычай носить широкие (до 6-7 см) женские пояса сложился у остготов, вестготов, гепидов, бургундов и франков под влиянием широких воинских поясов с резными украшениями конца IV — начала V в., которые носили варварские союзники Рима в западных провинциях. Народам Восточной Европы и Сибири (за исключением азелинской культуры) такой обычай чужд. Он есть только у тетракситов и готов Дори. Чисто готский обычай, чуждый не только иноязычным народам, но и большинству германцев — ношение женщинами на плечах двух одинаковых больших фибул. Археологические данные подтверждают сообщения византийцев о двух маленьких группах готов в Северном Причерноморье. Вопрос об отделении археологических памятников готов и местного населении ещё не решён. Но обычай устройства склепов, как показал В.В. Кропоткин, местный.
С уточнением датировок можно чётче проследить ход византинизации. В первой половине VII в. это отдельные детали, как некоторые пряжки широких поясов, сделанные в подражание византийским (с крестом и львом). Наборные пояса с геральдическими пряжками приписывали влиянию кочевников. Уточнение их хронологии и картографирование показывают, что сначала они появились в византийских владениях на Дунае и в Крыму. У кочевников они распространились позднее, в иных вариантах. Во второй половине
(24/25)
VII в. специфическая готская женская мода постепенно угасает. Становится всё больше византийских украшений, безраздельно господствующих с первой половины VIII в. К VIII в. исчезла деформация черепов. Византинизируется погребальный обряд. Задолго до середины VI в. тетракситы и готы Дори были христианами. Но как и у франков, и в Абхазии, и позднее в Моравии или на Руси официальное христианство долго не могло вытеснить языческого погребального обряда. В VI-VII вв. в могильниках горного Крыма не заметно имущественного расслоения, их инвентарь довольно однороден. Только одна семейная группа Суук-Су второй половины VII в. (по стратиграфии — нижнего слоя) состоит из женской могилы №5 с обильным инвентарём, ориентированной к северу, и семи безинвентарных могил (шесть — с западной ориентацией). Не подверглась ли эта семья глубокой христианизации раньше прочих? В VIII-IХ вв. западных погребений всё больше, а инвентарь в могилах скуден и встречается все реже.
Маленькие этнографические «островки» готов в районе Боспора и в юго-западном Крыму существовали и пользовались определенным процветанием, вероятно, благодаря поддержке Византии. Их независимость, зажиточность, сохранение архаической патриархальности (отмеченные Прокопием и подтверждаемые археологически), далекие связи с одноплеменниками на Западе — всё это сближается с данными
(25/26)
о лэтах Галлии, федератах Паннонии, обитателях Садовско-Кале в Болгарии. Чуждые и скрыто враждебные окружающему кочевому населению, они охраняли подступы к Боспору и Херсону со стороны степи, Прокопий рассказал, как Византии обеспечивала тетракситам независимость от кутургуров, а тетракситы помогали Византии стравливать кочевников между собою. Позднее готы потеряли своё военное значение, лишились византийской опеки и постепенно растворились среди местного населения. Их место в археологии юга Восточной Европы гораздо заметнее, чем их реальная роль в раннем средневековье. Дело в том, что византийские украшения рядового населения мелки и неброски. Например, в погребениях херсонесцев очень мало металлических украшений и они самых простых форм. Варварские вкусы готов объясняют их любовь к обилию больших тяжелых украшений, резко выделяющихся среди одновременных находок соседних народов. Вскоре и готы отказались от этого обычая под византийским влиянием.
[Четвёртая глава: хронология Северного Кавказа, Абхазии и Закавказья] ^
В четвертой главе рассмотрена хронология Северного Кавказа, Абхазии и Закавказья. В датировании северо-кавказских памятников имелись успехи (В.В. Саханев, Е.Г. Пчелина, Т.М. Минаева, Д.М. Атаев, Н.Д. Путинцева, М.М. Трапш и др.), но все же многие даты оставались нечёткими или заниженными. В диссертации находки V-IV вв. разделены на пять периодов. Памятники V в. найдены, но пока мало отражены в литературе (Вольный Аул, Брут, новые раскопки на р. Ги-
(26/27)
ляч). По составу вещей они близки памятникам V в. из других областей, но фибулы и керамика местные, особые. Погребения VI в. ещё только намечаются. Зато VII в. представлен очень ярко, большим числом комплексов, ранее относимых к рубежу IV-V вв. Датируют геральдические украшения поясов, местные двупластинчатые фибулы IIВ варианта, гранёные хрустальные бусы и другие вещи, имеющие аналогии в Суук-Су. Дату подтверждают подражания солидам Ираклия и Ираклия Константина (613-641 гг.) в двух могилах второй половины VII в. из Верхнего Чир-Юрта. Очень интересно широкое развитие в VII в. перегородчатых инкрустаций, чаще из дешевых материалов. Они явно подражают дорогим вещам тех же типов, как показали находки золотых с гранатами украшений в Кудинетове. Увеличение роскоши в VII в. не случайно. В это время на юге Восточной Европы образовались Болгарское и Хазарское государства. В конце VII и первой половине VIII в. распространились пояса, обложенные золотыми зернёными бляшками или их тиснёными имитациями. Византийские орнаментальные мотивы и византийские украшения (Джигинское) говорят о связях местного населения. Ценный источник-могильник Верхнее Чми. В диссертации он разделён на 4 периода: второй половины VII в., первой половины VIII в., второй половины VIII — первой половины IX в., второй половины IX в. Из многочисленных монет VII-VIII вв. датируют только арабские монеты второй половины VIII в. Сасанидские VII в. найдены с вещами салтовской эпохи и не пригодны для датирования.
(27/28)
К салтовскому времени относятся и Песчанка, могила 1935 г. в Галиате, Агач-Кала. Чир-Юртовский могильник содержит материалы второй половины VII в. и первой половины VIII в. Во второй половине VIII-IX вв. в горных районах Дагестана и Чечено-Ингушетии сложилась очень своеобразная местная культура с вычурными литыми фибулами, огромными височными подвесками с многогранником, широкими браслетами с утолщением посредине. Эти вещи имеют прототипами изделия из предгорных районов первой половины VIII в. (как в Чир-Юрте). Монет нет. Но дата хорошо определяется находками таких вещей, которые в катакомбах Северной Осетии сопровождаются монетами VIII в. и салтовскими украшениями. В могильниках Абхазии нет датирующих монет IV-VII вв. Однако обилие разнообразнейшего инвентаря и особенно обычай соединять в одном комплекте фибулы разных форм делает их столь же важными для изучения общих вопросов хронологии, как Суук-Су. Особенно ценны публикации М.М. Трапша и Ю.Н. Воронова. Мало в какой области нашей страны целиком опубликован по комплексам такой значительный и яркий материал по раннему средневековью, как в Абхазии. В диссертации могильники III-VII вв. разделены на семь периодов по форме фибул и пряжек. Намеченное развитие подтверждается более медленным изменением кувшинов, амфор, стеклянных сосудов, бус, серёг и наконечников копий. Ранее считалось, что в Абхазии не найдено погребений VI-VII вв. (того времени, к которому относятся основные византийские свиде-
(28/29)
тельства об этом районе Кавказа). В противовес этой точке зрения я мог выдвинуть первоначально (в 1966 г.) лишь относительную хронологию могильников и южнокрымские и северо-кавказские аналогии. Окончанию спора в большой мере способствовала публикация Ю.Н. Вороновым и В.А. Юшиным богатого погребения с монетами Юстиниана I (527-565 гг.). Это с несомненностью показало, что старую датировку следует удлиннить. К сожалению, и эта монета относится к числу запоздавших: по фибуле и поясным украшениям могила принадлежит второй половине VII в. Датирующие монеты есть только в могилах II-III вв. Остальные периоды абсолютно датируются по крымским и северо-кавказским аналогиям для пряжек и фибул.
Уточнение хронологии позволяет поставить вопрос о микроструктуре могильников Абхазии. Ю.Н. Воронов установил, что могильник у крепости Шапка был очень велик и состоял более, чем из 40 отдельных скоплений могил, разделённых интервалами. М.М. Трапш полностью или частично раскопал 5 таких скоплений. Проведённый в диссертации анализ планов показал, что большие скопления делятся на малые группы (2, 3, 4 на вскрытых участках, в каждой от 12 до 25 могил). Оказалось, что группы росли одновременно с IV по VII в. — в течение 400 лет. Обычно могилы расположены кучно, так как свободному росту мешали соседние группы. Только в одном случае (Абыгыдзраху, могилы 51, 53, 19, 46, 47) они вытянуты в одну линию и расположены точно в последовательности периодов II-VI. Возможно, что большие группы —
(29/30)
могильники патронимии, а малые — входивших в них малых семей. По мнению В.Ф. Генинга, когда могильник рос как одно целое, он мог принадлежать уже территориальной общине. Таковы кладбища франков, авар, салтовцев и народов Прикамья VIII-IХ вв. Дающий на сплошных кладбищах прекрасные результаты метод хронологического анализа планов, казалось, не давал чёткой картины на таких могильниках, как Суук-Су, абхазские или мазунинские. В ходе работы выяснилось, что их рост надо прослеживать по семейным группам. Труднее судить о хронологии раннесредневековых могильников Закавказья. Данные о комплексах публиковались только по Восточной Грузии (Картли). Периодизация рядовых погребений Самтавро убедительно разработана Н.Н. Угрелидзе. Уточнена и абсолютная дата. Многие мцхетские могилы коллективны и под влиянием христианского обряда в них помещали ограниченный набор вещей. Поэтому интересно привлечь датированные аналогии из соседних областей. Это тем более возможно, что фибулы народов Закавказья от Абхазии до Азербайджана при значительных местных различиях имеют и много общего, отличающего их от северо-кавказских. Особенно интересно сравнить самтаврские фибулы со сходными формами из Абхазии, так как там могилы индивидуальны и их обряд не затронут влиянием христианства. Выясняется, что абхазские фибулы V-VI вв. сходны с самтаврскими I периода, а вещи VII в. имеют соответствия во II периоде. Начало II периода Н.Н. Угрелидзе определила с VI в. по ста-
(30/31)
рой дате геральдических украшений поясов. С уточнением даты крымских и северо-кавказских поясов, самтаврские поясные бляшки также надо передвинуть на VII в. Возможно, что хронологию Самтавро надо «упозднить» немного больше, чем это сделано Н.Н. Угрелидзе. В диссертации периоды Самтавро отнесены к V-VI и VII-VIII вв. Этому не противоречит дата принятия грузинским царём христианства в 337 г. Судя по Франции, Бельгии, Руси, горному Крыму и Абхазии, официальное принятие христианства ещё долго не приводило к отказу от языческого погребального обряда. Рассмотрение хронологии Азербайджана следует отложить до полной публикации замечательных погребальных комплексов из Мингечаура и Шемахи.
[Пятая глава: хронология погребений в степи и днепровской лесостепи] ^
Глава пятая посвящена хронологии погребений в степи и днепровской лесостепи. Считалось, что все степные погребения с инкрустированными вещами связаны с эпохой гуннов. Одни относили их к концу IV — первой половине V в., другие к эпохе Аттилы (с первых десятилетий V в. до второй половины V в.). Получался неожиданный вывод, что в послегуннское время население степей резко уменьшилось и осталось таким до VIII-IХ вв. К VI-VII вв. относили только несколько небогатых мужских могил с геральдическими бляшками наборных поясов и почти столько же очень богатых комплексов типа Перещепина с монетами VII в. В диссертации показано, что инкрустированные украшения кочевников настолько неодинаковы, что их можно разделить на три группы: 1) ана-
(31/32)
логичные среднедунайским и боспорским V в.; 2) типа Шиловских курганов; 3) типа Кара-Агача — Варны. Первая группа — это кочевники, входившие в состав гуннского союза поздней эпохи, (в основном времени Аттилы, а в Восточной Европе, вероятно, и дольше, так как сюда отступили остатки побеждённых на Дунае гуннов). На востоке их погребения лишь заходят на левый берег Волги, не уходя вглубь Заволжья. На западе вещи тех же типов попадали во Францию и Испанию. Их центр лежит на Среднем Дунае. Вторая и третья группы одновременны и сходны по ряду форм вещей. Третья группа отличается лишь украшениями, буквально усыпанными зернью. Вторая и третья группы отличаются от первой набором украшений, техникой их исполнения, широким применением вставок из янтаря и сердолика. Есть некоторые общие формы вещей, но они имеют иные пропорции. Уже эти отличия говорят о разновременности. Не совпадают и ареалы. Погребения II группы неизвестны вне СССР, на востоке доходят до р. Урала. Третья группа распространена от восточной Болгарии и низовьев Дуная до Казахстана и Киргизии. Дату II группы VII в. определяют полые геральдические пряжки из Шипова и Верхне-Погромного, серьги «позднехаринского типа», зеркала и браслеты, как в позднем Бирске. Там же есть обломок седла того типа, который появился не ранее VII в. Третья группа датируется VII в. по детали такого же седла из Мелитополя, по харинским аналогиям VII в. для инкрустаций, по костяной подпружной пряжке и поясу с пластинками
(32/33)
из Канаттаса, по скобе меча из Борового. Близкие по стилю, инкрустации из правильных вставок в окружении густой зерни есть и в Перещепине. Появление этих вещей на Нижнем Дунае позволяет предположить, что среди носителей II группы могли быть и кочевые болгары. Комплексы II и III групп вместе с теми, где найдены геральдические пояса, показывают значительное увеличение населения степей и уменьшение его подвижности в VII в. по сравнению с V в. Это соответствует письменным данным о прогрессе местного кочевого населения, создавшего в это время могущественные объединения болгар и хазар. Неоднородности кочевнических находок соответствует разнообразие погребальных обрядов. Сохранилось немало традиций гуннского времени, но преобразовавшихся с ходом времени. Кочевнические памятники первой половины VIII в. охарактеризованы кратко. Салтовская эпоха хорошо датирована С.А. Плетнёвой и в диссертации не рассматривается.
Большая и важная тема о хронологии стремян и сёдел IV-VIII вв. и связанный с нею вопрос о датировке аварских могильников на Среднем Дунае рассмотрены автором в специальных статьях и из-за ограниченного объёма диссертации только кратко резюмируются в ней. Изучение хронологии стремян и сёдел Евразии с привлечением хорошо датированных дальневосточных находок дало важные показатели для определения абсолютных дат кочевнических древностей Среднего Дуная, Восточной Европы и Сибири. Уточняется время появле-
(33/34)
ния у кочевников сабли — к концу VII в., после полного освоения нового, более совершенного конского снаряжения VII в. Путём корреляции стремян и поясных украшений, а также анализа планов могильников автор попытался уточнить датировку аварских древностей на Среднем Дунае. До сих пор их делили на следующие периоды: 1) вторая половина VI — первая половина VII в.; 2) конец VI — начало VIII в.; 3) VIII в. (З. Чилинска выделила в VIII в. два этапа). Автор предлагает разделить I аварский период на три: 1) второй половины VI в.; 2) первой половины VII в.; 3) второй половины VII в. Находки известны лишь от VII в., когда образ жизни авар стал менее подвижным. В период больших войн второй половины VI в. авары находились в непрерывном кочевании, и те немногие следы, которые они оставили, ещё не удалось уловить на современном уровне археологии.
Хронология Среднего Поднепровья рассмотрена кратко, так как датировка фибул и поясов изложена в третьей главе. Источники — несколько кладов украшений и большое количество отдельных случайно найденных вещей. Рядовые находки V-VI вв. очень скудны и не связаны с комплексами. Богатые комплексы гуннской эпохи (Нежин, Качин и др.) по набору вещей связаны с Подунавьем и не могут пролить света на местную культуру. Знаменитые пальчатые и зооморфные фибулы подробно изучены Б.А. Рыбаковым и И. Вернером. В диссертации клады типа Мартыновки и Хацков отнесены ко второй половине VII в. по находкам таких же фибул в IV периоде Суук-Су и по наличию в кладах ранних псевдопряжек, датиру-
(34/35)
емых по монетам из Перещепина. Прототипы днепровских фибул взяты не с Боспора, как считалось, а с Дуная. Об этом говорит форма и орнамент. Возможно, что к выработке ранних зооморфных фибул (как экземпляры из Мартыновского клада в Британском музее и из могилы 131 в Суук-Су) причастен византийский мастер. Вместо орлиных голов дунайского стиля он сделал хохлатые головки павлинов на изогнутых тонких шеях и обильно применял гравированный растительный орнамент. Новшество привилось, но головки были вскоре переделаны в козлиные и лошадиные, а растительный орнамент исчез (промежуточное звено — большая фибула из Зенькова, где человеческая голова искажена до неузнаваемости, а хохолки павлинов превратились в головы змей). Двущитковые фибулы с узкой дужкой надо датировать, по-видимому, первой половиной VIII в. (Залесье и др.), самые поздние двулопастные с рудиментарной выпуклостью на месте дужки — второй половиной VIII — первой половиной IX в. (Ивахники и Песчанка на Кавказе). Из трех групп керамики Среднего Поднепровья только хронология керамики типа Корчак VI-IX вв. хорошо изучена И.П. Русановой. Её хронология полностью согласуется с датами украшений на Днепре, в Крыму и на Дунае.
[Шестая глава: культуры Башкирии, Удмуртии, Верхокамья, Оки и Суры] ^
В шестой главе рассмотрена большая группа культур Башкирии, Удмуртии, Верхокамья, Оки и Суры. Они связаны с этногенезом финно-угорских народов и имеют ряд общих черт.
Одно из центральных мест в этой главе занимает хронология Бирского могильника в Башкирии. По сочетанию вещей в комплексах выделяются четыре периода. Изучено также рас-
(35/36)
пределение вещей на территории могильника. Как уже установил Н.А. Мажитов, могильник делился на 2 основные части: раннюю с простыми могилами и позднюю со сложными. В.Ф. Генинг считает, что это могильники разных «археолого-этнических типов», существовавшие параллельно. Проведённое в диссертации картографирование вещей и особенностей погребального обряда позволило разделить их на три части. Одни есть только в могильнике №1, принадлежавшему местному населению (жертвенные комплексы, подвески в виде знака вопроса, узкие костяные стрелы, низкие фигурки медведя) или только в могильнике №2, возникшем позже (сложные ямы, сосуды трёх поздних типов, кости животных у головы погребённых), другие делят могильник №1 на две части: для северной его части характерны пряжки без обоймы с коротким и с длинным хоботком, для южной — большие пряжки с прямоугольной обоймой, большие наконечники пояса из согнутой вдвое пластины, золочёные пояса о инкрустацией, двупластинчатые фибулы, кости животных у ног погребённых).
Третьи особенности общи для всего могильника №2 и южной части могильника №1 (геральдические пряжки и бляшки поясов, ромбические поясные накладки, большие пряжки с полукруглой обоймой и короткие широкие наконечники пояса харинского типа, обувные пряжки с фигурной обоймой харинского типа, массивные костяные стрелы, височные кольца с многогранником, кольца с шишечками, фигурки коней и фигурки медведей с трубочкой сверху).
(36/37)
Эти данные показывают, что могильник №1 возник раньше, что он рос к югу и что вещи, входящие в третью группу — самые поздние (VII в., по геральдическим пряжкам южных типов). Другое наблюдение позволяет еще более детализировать хронологию позднего Бирска. Большинство могил было нарушено в древности. Всё это могилы с инвентарём VII в. Уцелела лишь небольшая часть могил VII в., и почти все ранние (IV-V вв.). Что в них искали? Судя по ненарушенным комплексам, золота в бирских погребениях не было. Даже пряжки с позолоченной фольгой и вставками стекла не взяты из многих перерытых могил, следовательно, искали не вещи. Вероятно, в VIII-IX вв. обострилась межплеменная борьба, и новые поселенцы перекопали кладбище вытесненного ими населения, боясь враждебных духов. Могилы с исчезнувшими к тому времени опознавательными знаками они не тронули. Благодаря этому можно разделить имеющие одинаковый инвентарь могилы VII в. на две подгруппы: первой и второй половины VII в. Выясняется картина постепенного роста могильника. В I-III периодах (IV-VI вв.) кладбища отдельных семей располагались рядами на вершине холма. В периоде IVа (первая половина VII в.) возникли три новых семейных кладбища в южной части могильника №1. Могилы в них расположены кучно. Для этих семей характерны двупластинчатые фибулы и золочёные пояса. С ранней частью могильника №1 их связывают подвески в виде знака вопроса и жертвенные комплексы. Одновременно на расстоянии 34 м от них
(37/38)
появилось первое погребение второго могильника (№148, единственное не разрушенное). Нарушенные погребения периода IVб дуговидными в плане «разрастаниями» примыкают с юга к семейным группам могильника №1 и образуют шесть групп на раскопанной части могильника №2. В период IV в остававшееся между могильниками узкое пространство было заполнено полосою могил о кушнаренковской посудой или без ниш. Здесь же оказалась самая поздняя пряжка могильника (второй половины VII в., в могиле 165). Поздние могилы образуют продолжение крайних к северу семейных групп второго могильника. Как показали исследования Н.А. Мажитова, могилы без ниш и с кушнаренковской посудой продолжаются в первой половине VIII в. в курганах типа Маняка. Последние сменяются памятниками второй половины VIII-IX вв. (Стерлитамак и др.). Обширность, долговременность, богатство инвентарём и хорошая публикация Н.А. Мажитовым делают Бирский могильник ключом к хронологии многих культур Прикамья.
Могильники харинского типа, обычно суммарно датировавшиеся III-V вв., в диссертация разделены на три периода: V, VI и VII вв. Периодизация подтверждается анализом планов Митинского и Бурковского могильников. Хорошо виден их постепенный рост по периодам. Абсолютная дата определяется тождеством большинства украшений с бирскими. В Бирске же V в. документируется большой прогнутой подвязной фибулой, а VII в. — совпадением ареалов поздних вещей
(38/39)
«харинских» типов с ареалом геральдических пряжек (иногда они встречались и совместно в комплексах). Поэтому отсутствие геральдических пряжек в харинских могилах следует объяснять не более ранней датой могил, а только вкусами местного населения. В следующий за харинским агафоновский период такие пояса появились, но уже в формах VIII в. Самый поздний комплекс с харинcкими вещами — могила №80 в Поломе. Она датируется гривной, браслетом, пронизкой и накладкой ножа первой половины VIII в.
Памятники на р. Чепце в Удмуртии делятся на следующие этапы: 1) первой половины VIII в. (могилы 15, 80, 81 и др. в Поломе); 2) второй половины VIII — первой половины IX вв. в том же Поломе и в Мыдлань-Шае; 3) второй половины IX-XV вв. (чепецкая культура). Подтверждается мнение В.Ф. Генинга о существовании поломского этапа в сложении чепецкой культуры, но он длился более короткое время: около 150 лет.
Считается, что культура Верхокамья прошла следующие этапы: 1) харинский III — начала VI вв.; 2) ломоватовский (или агафоновский) второй половины VI — первой половины VII вв.; 3) неволинский второй половины VII — первой половины VIII вв.; 4) переходный второй половины VIII — первой половины IX вв.; 5) родановский (с более мелкими подразделениями) второй половины IX-XIV вв. Четвёртый и пятый этапы хорошо изучены и датированы В.Ф. Генингом, Р.Д. Голдиной, В.А. Обориным и в диссертации подробно не рассматрива-
(39/40)
ются. Но абсолютный возраст 1-3 этапов определён по устаревшим датам южных аналогии и нуждается в уточнении. Уже говорилось о передатировке харинского этапа на V-VII вв. После этого для агафоновских и неволинских памятников остаётся конец VII и первая половина VIII в. Так это и есть. Одни только сасанидские монеты VI-VII вв. из могильника в Невелино недостаточны для удревнения даты. Известно, что монеты часто запаздывали и вопрос об их датирующем значении можно в каждом отдельном случае решить лишь исходя из места данного комплекса в общей хронологической системе. Пояса неволинского и ломоватовского (агафоновского) типов имеют совершенно различный набор форм и орнаментов геральдических бляшек. Первые никак не могли сложиться на основе вторых, но оба локальных типа поясов одновременно сложились на основе южных поясов III этапа (типа Арцыбашева, Перещепина, Чми и Чир-Юрта). Следовательно, их массовое распространение не могло произойти ранее конца VII в. В тех же могильниках, а иногда и в тех же погребениях есть детали тюркских сибирских поясов с бляхами-оправами. А.А. Гаврилова по алтайским материалам, В.И. Распопова по распределению в хорошо датированных слоях Пенджикента, А.К. Амброз по сопоставлению с геральдическими поясами Сибири датировали ранний этап тюркских поясов концом VII-VIII вв. Это тоже подтверждает одновременность Агафонова I и Неволина.
(40/41)
Показательно географическое районирование. В бассейне р. Сылвы, где расположено Неволино, до сих пор не удалось найти могильники второй половины VIII — первой половины IX в. (хотя поселения, по данным В.А. Оборина, есть). В соседнем Верхокамье они есть по всей территории (так называемые «переходные» к родановским). Зато непосредственно предшествовавшие им памятники делятся на две зоны. Южная очень близка (хотя и не тождественна) неволинским бассейна Сылвы (Деменки и Телячий Брод), северная — ванвиздинским (Агафоново I). Отдельные могилы с агафоновскими вещами есть в Неволине среди могил с обычным для Сылвы инвентарём. На севере Верхокамья иногда находят детали неволинских поясов. Но эти исключения укладываются в рамки обычных межплеменных связей (такие пояса, как в Агафонове, присущи большой зоне до Хорезма и Алтая, а неволинские пояса массово привозились в Финляндию). Самостоятельных памятников агафоновского типа нет в южной зоне, как и неволинского в Северной. Преемственность многих форм вещей и традиций говорит о непосредственной связи переходных памятников с агафоновскими на севере. Это также подтверждает позднюю дату. Так как основной набор украшений переходного этапа — неволинский, можно думать, что в течение VIII в. сильное неволинокое (сылвенское) влияние постепенно охватило все Верхокамье, войдя одним из составных элементов в предродановскую культуру. «Переходный» предродановский период хорошо датирован арабскими монетами из Мыдлань-Шая в Удмуртии, а с ним и конец неволинского и агафоновского этапов. В Башкирии
(41/42)
(Маняк) и на Оке (Подболотье) пояса типа агафоновских также появились после VII в., в предсалтовском периоде первой половины VIII в.
Мазунинскую и азелинскую культуры наиболее трудно датировать, так как в них почти нет южных вещей. Их относили к III-V вв. по связи с пьяноборьем и по отсутствию геральдических пряжек «VI-VII вв.». Если признать тот факт, что геральдические пряжки VI в. имеются только в Болгарии и в Суук-Су (на территории византийских владений), а массовое распространение их в Восточной Европе произошло в VII в., верхняя дата обеих культур «автоматически» передвинется на VI в. Седьмой век на этой территории также «не заполнен» никакими другими памятниками, увеличивая возможности передатировки. И действительно, есть веские основания продлить дату обеих культур также на VII в. Ключ к датировке даёт чёткое деление мазунинских могильников на четыре периода по изменению фибул и украшений поясов. Направление развития подтверждают височные подвески и некоторые бусы. Анализ семейных групп Мазунинского и Ижевского могильников показывает их рост по выделенным периодам. Отдельные абсолютно датирующие признаки хорошо укладываются в периодизацию. Позднесарматские фибулы с завитком IV в. определяют дату I периода. Её подтверждают маленькие височные подвески в виде знака вопроса, аналогичные бирским IV в. и продолжающие чегандинскую (Пьяноборскую) традицию II-III вв. Поясная мазунинская бляшка
(42/43)
II периода есть в бирской могиле V в.; бляшки, близкие мазунинским III периода — в окских могилах VI в.; фибулы IV периода — в двух бирских могилах VII в. Следовательно, три периода мазунинской культуры, относящиеся ко времени после IV в., датируются V, VI и VII вв. Это подтверждается азелинской хронологией.
Опубликованные азелинские погребения очень однородны по составу инвентаря и кажутся кратковременными. Характерные азелинские пояса в большом количестве появились в последнем периоде мазунинских кладбищ — в VII в. Тогда становится понятным наличие в азелинских могилах отдельных вещей VII в.: подвесок-уточек, костяной подпружной пряжки с подвижным шипом, поздней пряжки с боковыми заклёпками на круглой обойме, а в раскопках С.В. Ошибкиной в Тюм-Тюме — куска бирского пояса с ромбическими накладками. При такой дате становится понятным происхождение азелинских пряжек и наконечников поясов в виде длинных сужающихся в середине пластин. Это видоизменение длинных прямоугольных обойм пряжек и наконечников из окско-сурских могильников VI в. (Старшего Селикенского и др.). При сравнении с ними и в азелине можно предположительно выделить более ранние могилы (конца VI в.? — Суворово, погребения №10, 19, 20). Между пьяноборьем III в. и азелином VI в. лежал промежуток около 200 лет. Вероятно, в IV в. и в азелине были маленькие височные подвески (в VI-VII вв. они крупные, как в поздних Бирске и Мазунине), а инвентарь мог иметь
(43/44)
какие-то черты сходства с пьяноборским. Эполетообразные застёжки VI-VII вв. прошли долгий путь от пьяноборских образцов. Гораздо ближе по форме к пьяноборским сибирские эполетообразные застёжки, но их дата ещё позднее: конец VII — первая половина VIII в. (Большая Речка, Архиерейская Заимка — с вещами ломоватовского этапа). Есть и ещё более удивительный анахронизм. Как хорошо доказал на комплексах М.Х. Багаев, в горной Чечено-Ингушетии в VIII-IХ вв. массово изготовляли железные птицевидные застёжки, упрощённый вариант хорошо известных бронзовых застёжек кобанского времени. Хронологический разрыв здесь ещё больше.
Изучение хронологии даёт веский аргумент в дискуссии по важному историческому вопросу: насколько правомерно выделение поломской, мазунинской и азелинской культур В.Ф. Генингом. О поломском этапе VIII-IX вв. в истории чепецкого населения уже говорилось. Несовпадение азелинской территории с чегандинской и большой хронологический разрыв оправдывают отделение азелинской археологической культуры от пьяноборской. Мазунинская культура не тождественна памятникам типа Бирска. Все авторы согласны в их общей подоснове. Но параллельное независимое развитие в течение четырёхсот лет, иной женский костюм, отличия в идеологии, во внешних связях, в конечных судьбах — всё это говорит о разных группах населения, разных исторических общностях. Назвать ли их «археологическими культурами» или «локальными вариантами» — различие не принципиальное. Важно, что они не тож-
(44/45)
дественны. Данные С.М. Васюткина о смешении мазунинских и бирских черт на могильниках низовьев р. Белой лишь подтверждают сказанное: им открыта контактная зона механического смешения двух культур.
Хронология могильников Оки и Суры изучалась многими авторами. Поздние этапы (с VIII в.) хорошо разработаны исследователями (особенно А.Е. Алиховой и М.Р. Полесских). Эти результаты приняты в диссертации, уточнена лишь нижняя граница (в VII в.). Иное дело памятники V-VII вв. Изучая их, П.П. Ефименко впервые применил у нас метод относительной хронологии и корреляцию. Но деление на этапы у него не всегда чётко, многие сложные вещи одинаково распространены в нескольких этапах, пряжки почти не учитывались. Поэтому хронологию I-VII вв. необходимо рассмотреть заново. Реконструированная П.П. Ефименко «ранняя пора» Кошибеевского могильника (его рис. 6) после открытия В.Ф. Генингом азелинской культуры оказалась смешением пьяноборских, местных, причерноморских и азелинских вещей разного времени. Достоверно ранние (не позднее II-III вв.) погребения известны пока лишь из Андреевского кургана. В диссертации они не рассматриваются. В опубликованных грунтовых могильниках не удалось выделить комплексов раньше IV в. Их инвентарь сначала очень скуден: простейшие кольцевые застёжки, скрученный браслет, пряслица. Датируют черняховские фибулы IV в. Из этих вещей кольцевые застёжки — сюльгамы с невыступающими концами вообще хронологически не показательны: в IV-
(45/46)
VI вв. они были единственной формой сюльгам, в VII и отчасти VIII вв. употреблялись наряду с более поздними вариантами и есть даже в ХII-XIV вв. Во втором периоде есть уже простые украшения местных форм: небольшие четырёхлопастные височные подвески, кручёные гривны. Датируют крупные подвязные и Т-образные фибулы с длинной дужкой V в., также сделанные на месте. В третьем периоде (VI в.) набор местных украшений очень разнообразен. Пестрота и неустойчивость многих форм показывают, что они в это время только складываются. Погребения периода не содержат внешних датирующих аналогий. Дата определяется промежуточным положением между II и IV периодами. В Селиксе многие могилы этого периода перекрыты могилами VII в. В IV периоде формы сложных украшений: височных подвесок, гривен, нагрудных блях, привесок — единообразны и устойчивы. Есть общие черты с Азелином и поздним Бирском. Абсолютно датируют детали южных геральдических поясов VII в. В пятом периоде формы ведущих украшений постепенно изменяются, зарождаются новые. Одной из ведущих форм становится сюльгама о намечающимся крыловидным основанием иглы, в комплексах есть днепровские пальчатые фибулы, неволинские и агафоновские поясные бляшки. Положение между IV и VI периодами определяет дату концом VII и первой половиной VIII в. Следующий VI период датирован второй половиной VIII — первой половиной IX в. по наличию салтовских вещей.
На первый взгляд кажется необычным, что в окских мо-
(46/47)
гилах IV-V вв. инвентарь очень скуден и мало выразителен, а всё богатство и разнообразие падает на VI-VIII вв. и позднее. Но та же картина наблюдается в Бирске, Харине, Абхазии, юго-западном Крыму. Вероятно, это связано с прогрессом производства и с эволюцией общества.
Изучение хронологии вносит изменения и в периодизацию раннесредневекового изобразительного искусства. Звериный стиль в металле появлялся в раннем средневековье обычно как бы внезапно. Имел ли он предшественника в резьбе до дереву? Этот вопрос неоднократно ставился, но из-за отсутствия фактов не получал ответа. Появление звериного стиля связано, вероятно, со сдвигами в идеологии на позднем этапе родового строя. У древних германцев его предыстория уходит в римскую эпоху. Но специфический германский звериный стиль сложился только во второй половине V в. по всей территории их расселения, наиболее законченную форму получив в Скандинавии. Его несомненные отзвуки есть в Крыму VI-VIII вв. В Дагестане, Чечено-Ингушетии, Осетии и (как ответвление) у салтовцев лесостепи свой развитый звериный стиль появился во второй половине VIII-IX вв. В нём много внешнего сходства с кобанским, но скрывается ли под этим реальная связь — пока неизвестно. В VI в. появились первые черты звериного стиля в Верхнем Поднепровье (птичьи головы), в VII в. на Среднем Днепре (у антов). Вначале анты использовали дунайские образцы, но вскоре в корне их переработали. Сюжеты повсюду иные, чем в более раннем степном искусстве с его борьбой зверей. Здесь изображаются живот-
(47/48)
ные и птицы вокруг древа жизни, иногда фигуры человека, сцены терзания не характерны (иногда сплетения фигур могут лишь внешне с ними ассоциироваться). Наряду с дикими животными есть изображения домашних. Это искусство земледельческих народов.
Знаменитое искусство древних племён по обе стороны Урала датировали очень ранним временем: Подчеремский клад — IV в. н.э., а усть-полуйские находки — концом I тысячелетия до н.э. Однако изучение этих огромных областей только развёртывается, многое уже пересматривается с накоплением новых фактов. Происходит передатировка керамики, ряда поселений в сторону её упозднения, открываются до сих пор неизвестные ранние культуры. Необходимы изменения и в хронологии звериного стиля. Первые раннесредневековые металлические изображения животных, на Оке и в Прикамье, судя по комплексам, относятся к VII в.: подвески уточки, лошадки, стоящие медведи (Ока, Бирск, Азелино, Харино), Ломоватовский стиль, кроме сюжетов и иконографии, отличается от более ранних ещё и декором из рядов крупной зерни, помещенной в углублённых полосках. На юге такой декор появился на поясах и оружии второй половины VII и первой половины VIII вв. ( Керчь, Камунта, Перещепино, Глодосы). «Уточки» с собачьей головой и фигурки медведей с ломоватовским зерненым узором, ещё очень примитивные, есть в нескольких харинских могилах III в. Расцвет ломоватовского стиля, судя по комплексам, относится к концу VII и первой половине
(48/49)
VIII в. Сюда относятся Плёсинский, Георгиевский и Подчеремский клады, костяные и металлические предметы из Усть-Полуя. В Северном Приуралье и Западной Сибири этот стиль развивался ещё долго (Хэйбидя Пэдара; Ликинский могильник X-XIII вв. и др.). Имел ли ломоватовский стиль какую-нибудь связь с совсем иным гляденовским (на Гляденовское костище попали и ломоватовские вещи), можно лишь гадать. Ломоватовский стиль очень разработанный, заметно влияние привезённых из Ирана и Средней Азии художественных изделий.
[Заключение] ^
В заключении диссертации подводятся основные итоги.
Так как археологические памятники раннего средневековья бедны датирующими находками, изучение их хронологии часто начиналось с догадок. Лишь через долгое время появлялись более прочные основания для датирования. Поэтому постоянное уточнение датировок закономерно. Однако привычность старых дат и сложившаяся за много десятилетий целая система ссылок одних авторов на других отдаляют первоисточник традиционной даты от нашего современника и прочно связывают нас с этими традиционными датами, иногда совсем не обоснованными. На пересмотр привычных дат решиться не легко. Но всё больше археологов идёт на такой пересмотр. Всё более прочный фундамент фактов подводится под хронологию, а с нею и под использование археологических материалов для решения широких исторических вопросов.
^ По теме диссертации автором опубликованы статьи:
1. Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Европы. — «Советская археология», 1971 г., №2 и №3; 5,5 п.л.
(49/50)
10. Фибулы из раскопок Танаиса. — «Античные древности Подонья — Приазовья». М., 1969; 1,5 п.л.
наверх
|